Да послужит это предостережением тем, которые хотят нас уничтожить, и пусть исчезнут они все…"
Прихожу домой, открываю дверь, вижу "Анемоны в войну", акварель на стене.
Ителла Мастбаум, художница.
1991 год.
Война с Ираком.
Та странная война, в которой мы не участвовали, но ракеты на нас падали.
Ночами гудели сирены, и надо было просыпаться, спешно натягивать противогазы, дожидаясь команды "Отбой".
Театр "Шалом" оказался на гастролях в Израиле, и Левенбук коротал у нас ночи с противогазом на голове. Тот самый Левенбук: "Радионяня, радионяня, есть такая передача…"
Была такая передача.
Вёл ее неповторимый Николай Литвинов и старинные мои приятели – Александр Лившиц и Александр Левенбук.
Захожу теперь в комнату, разглядываю на стене рекламный плакат.
Господи, до чего они молодые на нем, Лившиц-Левенбук!
Как им хорошо на этом плакате!
И на груди у каждого крупно – РАДИОНЯНЯ.
Жили у бабуси
два веселых гуся…
Два веселых еврейских гуся…
…чтоб всем ребятам, всем трулялятам было веселей!
И взрослым, кстати, тоже на их эстрадных концертах.
А времена менялись, а отношения усложнялись, и общий проторенный путь разделился надвое, чтобы уже не соединиться.
Алик Левенбук ходит по Москве.
Саня Лившиц похоронен в Нью-Йорке.
Между ними Атлантический океан…
Висит в той же комнате печатный лист с выставки.
Отец с сыном на нем. Шаловливый козленок. Домики неприметного местечка. Радуга с небес – надеждой на спасение.
Эль Лисицкий. Иллюстрация к песне "Хад гадья", 1919 год.
Эту песню евреи поют на Песах, по окончании праздничного вечера.
"Хад гадья", "Один козленок" – в переводе с арамейского языка.
О том, как отец купил сыну козленка.
Пришел кот и загрыз козленка…
Пришел пес и укусил кота…
Пришла палка и наказала пса…
Пришел огонь и испепелил палку…
Пришла вода и погасила огонь…
Пришел бык и выпил воду…
Пришел мясник и зарезал быка…
Пришел ангел смерти и забрал мясника…
Пришел Всевышний и покарал ангела смерти…
который забрал мясника…
который зарезал быка…
который выпил воду…
которая погасила огонь…
который испепелил палку…
которая наказала пса…
который укусил кота…
который загрыз козленка…
которого отец купил сыну.
Что же это такое?
Отчего, празднуя исход из Египта, освобождение из рабства, следует упоминать про цепочку жестокостей?
Законоучители разъясняют: козленок – символ еврейского народа, а прочие персонажи песни – народы, которые завоевывали Израиль. Те, кто угнетал, будут наказаны, а в конце дней Бог уничтожит ангела смерти и освободит мир от зла.
Сотни лет читаем в праздник Песах: "В каждом поколении всякий еврей обязан смотреть на себя так, будто он сам был освобожден из рабства египетского".
Рабство – у каждого оно свое.
И выбор свой.
И Атлантический океан.
Под обложкой моей книги…
…обитает Лёва Блюм, выживший в годы Катастрофы, в дни бедствия и мрака.
Лёва живет в Иерусалиме, у него жена Броня и сын Давид Мендл Борух.
Мендл – в память отца Лёвы: сгинул во рву на окраине невидного польского городка. Борух – отец Брони: дымом вознесся в Треблинке‚ робким напоминанием Небесам‚ что на земле не всё благополучно.
Давид преподает в иешиве. У него три дочери‚ восемь сыновей‚ и Броня ведет список имен‚ чтобы не перепутать внуков. Блюмы недосчитались с того помрачения многих и многих‚ но через пару поколений потомки Давида восполнят семейную потерю.
Лёва едет к сыну на автобусе и на остановке, через окно, видит под навесом феллаха, который ожидает другой автобус, чтобы за пару минут попасть в иной, загадочный мир‚ недоступный Лёве Блюму‚
Лицо у феллаха – иссохшее за жизнь‚ спекшейся землей под ногами. Руки его – шишковатые‚ стволом масличного дерева. Глаза прикрыты неспешными веками – от солнца, на которое он всласть нагляделся.
Феллах смотрит на Лёву, Лёва смотрит на него.
"Что ты здесь делаешь?" – взглядом спрашивает феллах.
"Я здесь живу"‚ – взглядом отвечает Лёва.
"Здесь живу я‚ а ты поезжай туда‚ откуда приехал. Там твое место".
"Там я уже был‚ – отвечает Лёва. – Там меня убивали".
"А здесь ты убиваешь меня".
"Я убиваю тебя‚ потому что ты убиваешь меня".
"Я старый‚ – взглядом отвечает феллах. – Я никого не трогаю".
"Я тоже старый. И мне нужен покой".
"Но почему здесь? Мир такой просторный".
"Это мое место. Здесь я живу‚ и это так".
"Так‚ да не так. Здесь живу я‚ а ты уезжай туда‚ где родился".
"Там я уже был‚ – повторяет Лёва. – Там меня убивали".
Автобус трогается. Разговор прекращается…
Как в этой стране взлетают самолеты? – ума не приложу.
Не успел разогнаться, и ты уже в другом государстве.
Как отправляются в эвакуацию, за тридевять земель?
Нет такого понятия – эвакуация.
В 1982 году, во время Ливанской войны, попали в плен шесть израильских солдат.
Их обменяли на четыре с половиной тысячи пленных арабов, и перед освобождением каждому арабу вручили письмо, в котором сказано среди прочего:
"Возблагодарите Господа, что тягостная глава вашей жизни, связанная с заключением, подошла к концу…
Мы не наивны и отдаем себе отчет, что очень скоро вам придется столкнуться с давлением и угрозами; вас попытаются вернуть на опасный путь, который принес вам столько страданий и горя...
Так не забывайте, как легко попасть в то положение, в котором вы только что были, и как трудно выйти из него…
Мы молим Бога, вы же молитесь Аллаху, чтобы не пришлось нам встретиться снова".
Девочка с винтовкой…
…мы едем к ней.
В Негев, на военную базу.
Зачем едем? А затем, что сегодня – родительский день.
Мы запаздываем, а она звонит, поторапливает:
– Что же вы? Где же вы?..
Девочке восемнадцать лет. Девочка десятый день в армии. Соскучилась по папе с мамой, по домашней еде, которую мы везем.
Много еды.
Перед воротами базы – машины на стоянках.
Сто, наверно, машин, а может, больше.
Располагаются семьями вокруг солдата или солдатки, которые десятый день в армии, потчуют маминой пищей, поглаживают и обхаживают, ревниво посматривая на других: чем они кормят?
Мы кормим Шани, у которой винтовка М-16.
Солдат боевых частей – наша девочка.
Из теплого дома в палатку. Из постели в спальный мешок, на обжигающий ночной холод пустыни Негев.
Винтовку не полагается выпускать из рук, давать кому-либо на подержание, – наша девочка поглощает домашнюю пищу, винтовка у нее на коленях.
Она поглощает – мы смотрим.
Так смотрели мы на сыновей своих, когда приезжали на базу, кормили старшего, кормили младшего, Лешу-Леонида, от которого приходили послания в первые недели службы: "Привет! Сегодня ночью я сторожил. Страшно. Всякие шорохи, кошки выпрыгивают… Днем заставили чистить туалеты. Весело. А вообще всё хорошо, в том числе и настроение".
(Брат сообщал из Москвы: "Про Лешу задают обычно одинаково глупый вопрос: он всё такой же хорошенький? Да‚ говорю‚ он всё такой же кучерявенький‚ с ангельским голоском‚ он почти не изменился‚ только крылышки выросли: он ими усы расчесывает...")
Потом подросла внучка, подрос внук: опять ездили на базы с домашней пищей, – подошла очередь девочки Шани. Как в далеком прошлом, в подмосковном детском саду, на родительском дне, когда воспитательницы с директрисой бегали вокруг и кричали:
– Перестаньте кормить! Дети только что поели!..
– Знаем мы, как они поели, – бормотали мамы, опустошая кошелки. – Что дашь сама, наверняка в ребенка попадет.
Здесь никто не бегает с криками.
Ни командир базы, ни его заместители.
А ведь могли бы тоже потребовать:
– Перестаньте кормить! Пусть идут в столовую, там много еды.
Так что из этого? Съедят нашу еду, примутся за вашу. Они молодые, у них аппетит.
А по стоянке прохаживается насытившийся солдат с винтовкой, и возле него, вплотную к нему – вся семья. Одинаковые майки по горло, на каждой пропечатано крупно: "Отец Орена", "Мать Орена", "Брат Орена", "Сестра Орена"…
К вечеру поддувает, охолаживая, ветерок из пустыни.
Машины разъезжаются, одна за другой.
Стоянки пустеют.
Дети уходят на базу, уносят в сумках домашние продукты питания.
Родители увозят мешки с грязным бельем.
На стирку.
А через пару недель – снова машины на стоянках.
Сто, наверно, машин, а то и больше.
Потчуют солдат домашней пищей, потчуют солдаток, поглаживают и обхаживают, ревниво посматривая на других: чем они кормят?..
Арабо-израильский конфликт…
…или история про Артура и Махмуда.
Начнем с отдаленных времен.
В ноябре 1720 года приехал в Пекин Лев Васильевич Измаилов, посланник Петра Первого, для заключения торгового договора.
Богдыхан Кан-Хи принял его милостиво, сказал, "что причин к войне или неудовольствиям у России с Китаем не существует", просил передать русскому государю словесное сообщение, которое Измаилов записал для отчета.
"Да и за что нам ссориться?
Российское государство холодное и дальное. Ежели бы я, Богдыхан, послал туда войска свои, то все позябнут… Какая в том будет мне прибыль?
Равным образом и Российский Государь, ежели против меня, Богдыхана, войска свои пошлет, то такая же предстоит им невозможность, ибо сторона здесь жаркая, Российские же люди не обвыкли к оной и могут напрасно помереть.
А хотя б что друг у друга и завладеть могли, невеликая в том прибыль, ибо в обоих государствах земли множество…"
Как просто было тогда!