– Народ, – мрачно подтвердил тот. – Куда денешься?
– Чем докажете?
– Пустым карманом. – Вывернул, показал: – Дает мне хозяйка полтугрика на день. Автобус, курево, пожрать – и всё. Кто же еще народ, если не я?..
Ехали.
Глядели по сторонам.
Люд пёр, ломился, валил косяком, как сельдь в Атлантике. Отчаянно кидались под колеса, гуськом бежали перед машиной, втянув головы в плечи, не желали сворачивать на запруженные тротуары.
– Куда убегаем, народ? – взывал Штрудель из окна.
– Туда, – отвечали, не замедляя бега.
– От кого?
Не проясняли.
– И-эх… – задохнулся шофер в бессильной злобе. – Лишнего люда развелось – не проехать. Дали бы план: дюжину в месяц, дави – не хочу.
Штрудель спросил осторожно:
– Про план… Это вы шутите? Если пошутили, скажите, мы тоже посмеемся.
Шофер со скрежетом воткнул передачу:
– Посмеемся… С чего мне смеяться? Дает хозяйка полтугрика на день: автобус, курево, пожрать…
– Это мы слышали, – сказал петух. – Глядел бы лучше на дорогу.
Но его понесло – не остановить:
– Богатый… Сытый… С петухом… Крюк из-за них делать. Пироженые бить…
– Ну и лют же ты, дядя. Страшное дело!
– Ты у нас хороший. С твоей деньгой и я добрым буду.
– Какая у меня деньга? Все под зарплатой ходят.
– Все ходят, да не всем выходит…
И рванул по левой стороне.
Дальше ехали молча. Водитель яростно скрежетал шестеренками, взревывал мотором, противни с пирожными жалобно дребезжали на выбоинах.
– Жрут, и жрут, и жрут, – бормотал в сердцах. – Пироженые-мороженые – не поспеваешь подвозить…
Ударил по тормозам, и Штрудель врубился лбом в стекло, петух тоже врубился. Шофер выхватил из рук тугрики, заорал ненавистно:
– А ну, выметайся! Выметайся, кому сказано…
И рванул обратно, громыхая противнями на неровной мостовой, исчез за углом, взвизгнув многострадальными шинами.
– Страшное дело, – загрустил Штрудель, глядя вслед. – Страшное дело… Он не народ, нет, нет! Но кто же тогда? Кто?..
Петух добавил для уяснения:
– "Великое благополучие для человека быть в таких обстоятельствах, что, когда страсти его вперяют в него мысли быть злым, он, однако, считает себе за полезнее не быть злым". Екатерина Великая.
5
А городской юродивый с раздутой головой двигался в приплясе по улицам, распространяя негодные запахи, – шнурки волочились по земле, словно развязались сами собой.
Оповещал встречного:
– В старину везде леса были…
Взывал к поперечному:
– Не будь сладким, не то проглотят…
Пришел домой, запер дверь, занавесил окна, сочинял под копирку очередной подметный лист, чтобы подбрасывать на улицах-площадях к перерождению душ, опутанных пороком и гибельными страстями. И вот оно, его сочинение.
"Есть у нас Главный.
Всем Главным Главный.
Высоко сидит‚ далеко глядит.
Вызвал меня в кабинет, дверь велел затворить, шепчет с глаза на глаз:
– Имеется у нас Кот. Всем котам Кот. Маленький Кот с большой буквы. Понял?
– Понял‚ – говорю. – Чего тут не понять?
А он:
– Еду на месяц в отпуск. Кота тебе оставляю. Партийное задание: ежели чего случится, положишь билет на стол. Ясно?
– Ясно.
Пошел домой‚ разъясняю жене:
– Готовься. Дом прибери. Завтра Кота привезут. Маленького Кота с большой буквы.
А она:
– Маленького я еще вытерплю. А насчет буквы – не обещаю.
– Партийное‚ – говорю‚ – задание. Если чего не так, положишь билет на кухонный стол.
Привозят наутро Кота.
Хвост облезлый‚ бока плешивые‚ глаз в бельме, а взгляд у него такой‚ будто когтями к горлу тянется‚ к сонной твоей артерии.
Прямо от двери перелетел на диван, напрудил пруды посреди подушек: глядит – не мигает‚ поганец!
А Главный:
– Это у него обычай такой. При знакомстве. У первого хозяина перенял. Его первым хозяином знаешь, кто был?
Тут Кот перескочил на кресло, сел‚ ногу закинул на ногу, телевизор включил.
– Теперь тихо‚ – велит Главный. – Теперь ему не мешайте, он глядеть станет. Программу новостей. А что не так – билет положишь на стол. Со всеми членскими взносами.
И – за дверь. И – на курорт.
– Ладно‚ – говорю жене. – Месяц потерпим. Билет дороже.
Вот вечер подходит, захожу в спальню, а он лежит, гнида, на моей постели‚ одеялом прикрылся, хвост на пол свесил.
– Пшел прочь‚ мразь шелудивая!
Встает с кровати, подходит к телефону‚ набирает номер и трубку мне подает. А из трубки Главный‚ уже с курорта:
– Справляешься?
– Справляюсь.
– Выдюжишь?
– Выдюжу.
– Смотри у меня! Этот Кот – всем котам Кот. Награжден именным оружием. Зачислен навечно в списки ветеринарной академии. Чуть что – билет на стол.
И трубку повесил.
А кот смотрит с постели, не моргает, будто к сонной артерии примеривается.
– Ладно‚ – говорю. – Черт с тобой.
И лег с женой на полу.
Через неделю дом не узнать.
Всё ободрано, загажено‚ процарапано.
Ест за столом. Спит в кровати. Пузырит в холодильник. И не ударишь. Не выкинешь. Не спустишь с лестницы. Чуть что‚ берет трубку, набирает номер – билет сам из кармана выпрыгивает.
– Ну, как‚ – спрашивает Главный. – Сдружились?
– Сдружились.
– Уживаетесь?
– Уживаемся.
– Смотри у меня! Высоко сижу‚ далеко гляжу.
Еще через неделю не выдержал, бегу к секретарше Главного‚ тащу ей конфеты:
– Милая! Усыпить его нельзя?
– Нельзя‚ – шепчет. – Пробовали – не усыпляется.
– Кто пробовал?
– Кто‚ кто... Все пробовали. Не ты один – страдалец. И до тебя жили.
– Красавица! – кричу. – От вони задыхаемся! Помыть-то его хоть можно? Как там насчет этого?
– Насчет этого‚ – говорит‚ – никак. Запрещено законом.
– Ну, по-ооо-чему?!
– По кочану. Это не простой кот. Музейный. След на нем. Его основоположник ногой пхнул сто лет назад.
– Что же теперь делать‚ милая?..
– Что делать? Ничего не делать. Хочешь жить – привыкай к вони".
6
А правитель города, Неотвратимая Отрада Вселенной, обремененный владениями, покончил к тому часу с неотложными заботами и возжелал основать династию.
Дабы его потомки стали венценосными монархами с порядковым номером, как в лучших королевских домах.
– Позовите ко мне наследника престола, Лукреция Первого.
Наследник немедля явился, воскликнул с порога:
– Папа, папа, папочка! Я ухожу в народ.
– Сын мой, – удивился отец. – Ты уже пришел. Ибо народ – это я.
– Нет, нет, нет, папочка! У меня угрызения. Чувствую свою вину, желаю ее искупить, а оттого ухожу в народ. Неумолимо и бесповоротно.
Созвал правитель референтов, и сказали они так:
– Возможны два пути. Идти в народ самому или пригнать народ к себе.
– Молодцы! – воскликнул правитель. – Проходит второй вариант.
Наследник вышел из дворца, а народ уже тут как тут. С плакатами-транспарантами "Что вашему пригожеству до нашего убожества?"
– Здравствуй, народ! – сказал он.
– Здравствуй, батюшка! – ответил дружно и выдавил слезу умиления в ожидании милостей
Лукреций Первый вернулся во дворец, излечившись от угрызений, часто затем повторял:
– Когда я ходил в народ… Окунался в самую гущу… Познавал затаенные его чаяния…
А ему поддакивали.
Глава пятаяВОЗМУЩЕННЫЕ МЫШИ
"Если не в состоянии придумать ничего умного,
дождись, пока другие наделают глупостей".
Публий Корнелий Тацит, римский историк.
Первый-второй век новой эры
1
Штрудель сидел в песочнице и лепил куличики. Для отвода глаз.
На голове панамка.
В руке совочек.
Заполнял ведерко песком, утрамбовывал старательно, переворачивал бережно, чтобы не выпало, постукивал совочком по дну ведерка, приподнимал с опаской: куличики вставали рядком, плотненькие, крепенькие, солдатиками в строю – ему на радость, петуху на огорчение.
Кавалер ордена Золотого Гребешка сидел рядом, тоже лепил, однако солдатики у него получались безобразные и тут же рушились.
– Нефролепис – птерис… – призывал к послушанию, но заклятие на них не распространялось.
– Не умеешь, не берись, – дразнил его Штрудель, и петух щелкал клювом от зависти.
Пробежали дружной рысцой Двурядкин с Трехрядкиным, взывали на ходу:
– Ответственное задание…
– Всем и каждому...
– Рукава засучены?..
– Засучены, – с ленцой отвечали из ближних и дальних строений. – Давно засучены. Рассучить нельзя ли?
– Ни в коем случае! Двери не запирать. Телефоны не занимать. Мозги не засорять. Как поступит указание, чтобы сразу!..
Убежали вскачь. За дальнейшими указаниями.
Строился возле песочницы народ.
Вышагивал перед шеренгой полководец-флотоводец, выкрикивал зычно:
– С песнями! На прорыв! И шагом! И марш!
Зашлепали теплыми ботинками с мягкими стельками. Запечалились вразнобой:
– Матушка-голубушка… Что во поле чистом?..
– Отставить! – гаркнул полководец. – Давно сортир не мыли? И – ать! И – два!
Пристукнули дружно стариковской обувью, заголосили лихо:
Ты не топай ногой –
Я не лягу с тобой…
Ушагали за поворот.
– Куда теперь? – спросил Штрудель. – Не пора ли назад, за угол?
Петух возразил на это:
– Не торопи судьбу, друг мой, не потеряй то, чего не приобрел. Еще усядешься у городских ворот Штруделиополя, пойдут к тебе за советом-утешением.
– Не хочу у ворот… Домой хочу, на кровать.
Запричитал:
– Где ты, моя квартирка однокомнатная, санузел совмещенный, постель неприбранная; где ты, выемка моя в матраце, – ради чего, скажите? Ну, ради чего?..
Петух не снизошел с ответом. Лишь произнес задумчиво, заполняя ведерко песком:
– "Не тужи на чужбине: нет чужбины для мудрого".