У меня тут же возникло ощущение, что меня вот-вот вырвет. Сейчас – это слишком рано. Я ожидала, что в моем распоряжении будет несколько минут, прежде чем я взгляну на неподвижного, раненого и изломленного папу на больничной койке. Но ни в коем случае я бы не стала ждать, упускать этот шанс и отправлять маму одну.
Словно почувствовав мою неловкость, Рид дотронулся до моей спины:
– Мне пойти с тобой?
– Только родственники, – сказала мама.
Я обернулась к Риду.
– Подождешь тут?
– Конечно. – Рид улыбнулся. – Тогда скоро увидимся.
– Спасибо! – Не раздумывая и не обращая внимания на маму, я потянулась вперед и поцеловала Рида. Как я вообще могла раньше без него жить? – До скорого!
– До скорого! – ответил он и подарил мне еще одну придающую храбрости улыбку. – Ты справишься.
«Надеюсь».
Не говоря ни слова, мама положила руку мне на плечо и повела из комнаты ожидания по широкому коридору, который производил впечатление гроба. Казалось, что я задыхалась, в груди росла чересчур знакомая тяжесть и давила на сердце.
Перед одной из многочисленных дверей, пронизывающих стены коридора, мы остановились. Мама открыла ее, и мы вошли в помещение, которое выглядело словно взятым из мира без красок. Все внутри белое, серое или металлически блестящее, от пола и до потолка. А посреди этой бесцветности лежал мой отец, подключенный к негромко пикающим машинам. Его кожа была бледной, испещренной голубоватыми венами. Ее покрывали бесчисленные царапины. Я заметила минимум три зашитые раны, а правый глаз налился синим и фиолетовым цветом и так заплыл, что, казалось, в любой момент мог лопнуть.
Носа коснулся сильный запах йода, и медленным шагом я приблизилась к кровати. Мама встала с противоположной стороны и взяла мужа за руку. Бережно переплела свои пальцы с его неподвижными и погладила папу по лбу. Он такой же холодный, каким выглядел? Или теплый благодаря машинам, поддерживающим в нем жизнь?
Мама начала полушепотом разговаривать с папой. Утешала его, ободряла и просила проснуться. Я слушала ее лишь краем уха, слишком поглощенная собственными мыслями и видом отца, который выглядел таким уязвимым и хрупким, как никогда прежде. Мне было больно смотреть на него в таком состоянии, и пусть он уже выдержал операцию, меня охватывало отчаяние. Хотелось услышать родной шепот магии. Но свой магический плащ я оставила в Эдинбурге, чтобы лишний раз не взвинчивать маму, а Джесс, к сожалению, еще не нашел ни одного артефакта, способного спасти папе жизнь.
Мы с мамой просидели у постели отца почти три часа. Периодически заглядывала медсестра, чтобы его проверить, а под конец пришла и команда врачей. Они рассказали нам об операции, папиных травмах и перспективах выздоровления, которые с момента маминого звонка несколько часов назад значительно улучшились. Нас отправили домой, чтобы принять душ и чего-нибудь поесть. Рид поехал с нами, и, оглушенная событиями последних часов, мама не задала ни единого вопроса, когда я расположилась в своей старой комнате вместе с Ридом.
– Мама наконец уснула, – заключила я и аккуратно прикрыла за собой дверь. Рид лежал в моей кровати, его джинсы были сложены на моем письменном столе. Очень странно вновь вернуться в свою комнату. С тех пор как взяла на себя руководство эдинбургским Архивом, я сюда больше не приезжала. Фэллон из тех времен казалась мне совершенно другим человеком.
Сняв одежду, я в одном нижнем белье забралась к Риду под одеяло. Он подвинулся, чтобы освободить мне место, что не особенно помогло, потому что моя старая кровать была не приспособлена для двоих человек. Даже когда мы улеглись на противоположные края матраса, между нашими телами оставалось расстояние всего лишь в ладонь шириной.
Я повернулась к Риду. Он смотрел на меня пристальным взглядом. Между бровями у него образовалась глубокая складка. У меня чесались пальцы протянуть руку и стереть ее с его лица. Не хотелось видеть его грустным.
– Как ты? – тихо спросил Рид, не поднимая голоса громче шепота, словно не желая нарушать окружавшую нас тишину.
– Сама не знаю. – Врачи сильно нас обнадеживали – возможно, даже чересчур сильно. И я судорожно цеплялась за свой страх, чтобы в самом худшем случае быть готовой. Одна только эта мимолетная мысль вызвала у меня слезы на глазах. Я попыталась их сморгнуть.
– Не плакать, – взмолился Рид. Он высвободил одну руку из-под одеяла и успокаивающе коснулся моей щеки. Ласково погладил меня по лицу большим пальцем, как будто чтобы вытереть еще не выплаканные слезы. – Все будет хорошо. Доктора настроены оптимистично.
– Я знаю, но что, если…
– Прекращай, – прервал меня Рид более настойчивым тоном. – Твой папа в отличных руках. Он справится, а пока ты должна быть сильной ради него. Не думай о плохом.
Я шмыгнула носом.
– Как? У меня просто не получается это прекратить.
Рид не отвечал, а просто внимательно смотрел на меня. Медленно, словно у нас впереди все время мира, он взглядом исследовал мое лицо в тусклом свете ночника, как будто впервые меня видел. Его ладонь осторожно переместилась с моей щеки на затылок. Теплые мозолистые пальцы удерживали меня в тот момент, когда все остальное, кажется, от меня ускользало.
Не спеша, давая мне шанс отстраниться, Рид наклонился ко мне и нежно накрыл мои губы своими. И хотя я видела приближающийся поцелуй, все равно издала удивленный звук. Я словно инстинктивно вцепилась в его футболку, чтобы прижаться к нему. Но того напора, на который я рассчитывала… его не случилось. Это был нежный, любящий поцелуй, несравнимый с тем, как мы целовались в первый раз. Неторопливо, как будто время принадлежало только нам, Рид изучал мои губы своими. Ласка, от которой сердце у меня забилось быстрее, причем не от возбуждения.
Мои губы приоткрылись, и с них сорвался тихий вздох, когда наши языки встретились. Рид перекатился так, чтобы оказаться надо мной. Его вес был для меня защитным покровом. Мысли потерялись в нашем поцелуе. А я потерялась в Риде. Он не спеша раздел меня, лаская губами каждый сантиметр моего тела, пока от меня не остались одни только чувства.
В этот раз мое влечение к нему было не горячим и жадным, а сладким и чувственным. Рид прервал эту нежность, чтобы стянуть с себя футболку и снять трусы. Он вынул из бумажника презерватив, надел его, а потом опять лег на меня, и мы снова утонули в глубоком поцелуе.
Рид входил в меня медленно, почти осторожно. Я прильнула к нему и подавалась бедрами навстречу его мягким толчкам. Каждое наше движение подводило меня ближе к болезненно прекрасному ощущению оргазма, пока оно не стало невыносимым.
Я уткнулась лицом в плечо Рида, чтобы громко не застонать, когда мое тело содрогнулось под ним. Он еще несколько раз погрузился сильнее и глубже в меня, прежде чем тоже кончил и в изнеможении навалился на меня.
– Спасибо, – шепнула я на ухо Риду и погладила пальцами его теперь снова растрепавшиеся волосы.
Он пробормотал мне в шею:
– Всегда к твоим услугам.
– Ты не обязан идти с нами, если не хочешь, – сказала я Риду на следующее утро, когда наконец снова пришло время ехать в больницу. – Мы там просто сидим и грустим. Тебе нет смысла тоже через это проходить.
– Ни через что я не прохожу, – сказал он и взялся за края моей куртки, чтобы притянуть меня к себе. – Я сам решил приехать с тобой в Лондон, и я здесь для того, чтобы быть рядом с тобой. Поэтому давай вместе сидеть и грустить, ладно?
Я кивнула:
– Ладно.
– Хорошо, это я и хотел услышать, – улыбнулся Рид, после чего приник к моим губам. Я обхватила ладонями его руки, все еще сжимавшие мою куртку, и ответила на поцелуй. Его горьковатая сладость вновь на миг заставила мое сердце забыть о своей летаргии и легче забиться у меня в груди. Я жаждала этого чувства, которое напоминало мне магию, но все же было совсем другим.
– Мы подождем в коридоре, – услышала я мамины слова, прежде чем она закрыла дверь в палату, оставляя папу с медсестрой. Мы не обязаны были выходить, но ни одной из нас не хотелось наблюдать, как его мыли и меняли катетер.
Уже трое суток прошло после аварии, и пока не появилось ни одного признака, указывающего на то, что он скоро очнется. Ненадолго его состояние опять ухудшалось, однако на данный момент снова стабилизировалось, и я надеялась, что таким оно и останется. Еще одного удара я не выдержу.
– Это всего на пару минут, – сказала мама и опустилась на стул возле меня. За последние дни она заметно постарела, как будто в больнице время бежало быстрее. При том что у меня складывалось впечатление, что оно здесь еле ползло, а иногда вообще замирало.
Достав мобильный, я написала сообщение Джессу. Несмотря на то, что из-за нашего с родителями отсутствия у него появилась куча дел, он по нескольку раз на дню узнавал, как дела у папы и у меня. И многие другие Архивариусы тоже звонили, справляясь о папином состоянии.
Сначала мама отвечала на звонки, но когда, в конце концов, устала разговаривать о своем лежавшем без сознания муже, эти звонки взяла на себя я. Люди действительно переживали за отца, и в их словах сквозили печаль и сочувствие. Некоторые Архивариусы даже присылали цветы и небольшие подарки, которые теперь рядами выстроились перед его кроватью.
– Передай Джессу от меня большой привет и огромное спасибо, – попросила мама, увидев, что я что-то печатала. Я дописала то, что она сказала, и нажала на кнопку «Отправить».
Два голосовых сообщения, дожидавшихся моего внимания в почтовом ящике, я проигнорировала. Затем, вздохнув, прислонилась головой к стенке. Веки отяжелели, мозг требовал сна, но я не хотела ничего упускать, к тому же меня продолжали мучить кошмары. Впрочем, теперь мне снился не Летив, а папина смерть.
– Фэллон?
От того, что кто-то дотронулся до моей ноги, я подскочила. Судя по всему, я задремала, но, оглянувшись по сторонам, поняла, что могло пройти всего несколько минут или даже секунд, так как медсестра еще не вышла из папиной палаты.