В мраморном вестибюле властвовал полумрак. На стенах висели внушительные портреты нью-йоркцев XVIII века. Только на одном был изображен мужчина в современном костюме. Старым картинам присуще особое очарование. Прежние художники изображали своих героев здоровяками; позже главное внимание стало уделяться властности позы.
Завидя новых посетителей, гардеробщик в темном костюме перевернул на щите личную медную табличку Доджа, дабы было видно, что сей господин почтил клуб своим присутствием.
Додж провел Барни через бильярдную. Все игроки были в рубашках с закатанными рукавами. Вокруг незажженного камина стояли глубокие кожаные кресла, на стенах красовались лики розовощеких ньюйоркцев былых времен. Несмотря на разные размеры портретов, складывалось впечатление, что их выполнил один и тот же живописец, настолько одинаковым был их буколический стиль.
Открыв дубовую дверь, они оказались в обеденном зале. Здесь было людно, но относительно тихо. Почтительно поприветствовав Доджа, метрдотель сказал, не дожидаясь вопроса:
—Ваш столик во внутренней комнате.
«Внутренняя комната» оказалась немногим меньше главного зала, зато здесь вдоль обшитой деревянными панелями стены располагались альковы с обитыми кожей скамьями. Они проследовали в угол, откуда обоим был хорошо виден зал. Официанты в черном, с золотыми галунами, с достоинством прислуживали у столов с серебряными приборами и лучезарным хрусталем. Здесь не было ни одной женщины, поэтому атмосфера казалось мрачноватой. Степенные завсегдатаи клуба разговаривали тихо, ели бесшумно и пили по-джентльменски, то есть с полной уверенностью в неисчерпаемости своих возможностей. Они принадлежали не к числу напивающихся по вечерам в субботу слабаков, а к постоянным потребителям спиртного; их бесстрастные лица говорили о том, что они не обнаруживают в рюмке истины, однако усматривают в своем занятии неоспоримое удовольствие. Им была также свойственна манера бесшумно появляться и так же бесшумно исчезать, отчего обстановка приобретала черты особой изысканности и благородства.
Барни сразу смекнул, почему хитрец Мотли выбрал именно это местечко. Здесь сохранился мир американских джентльменов с его безупречной благовоспитанностью. Преимущества ситуации были настолько очевидны, что даже не бросались в глаза. Нью-Йорк, увиденный им ночью с противоположной стороны Гудзона, сконцентрировался для него сейчас в присущем этому клубу лоске, в четкой, шахматной расстановке всех фигур по своим клеточкам.
Меню было лаконичным, зато предлагалось на французском, с английским переводом. Барни облюбовал цыпленка в вине, Додж — коктейль из креветок. Отправив официанта за спиртным, Додж осведомился с любезной улыбкой:
—Уверен, вам уже есть что сказать об этом месте.
—Очень удобно,— ответил Барни без тени зависти.— Но остается только гадать, что здесь приобретаешь, а что теряешь.
—Насчет удобства я бы не стал торопиться.— Ответ Барни показался Доджу интересным.— Уверен, что каждый из присутствующих истошно вопит, но про себя.
—Не сомневаюсь. Однако все здесь крайне благовоспитанны.
—Значит, это в вашем впечатлении главное?
Проницательность Доджа заставила Барни улыбнуться и решиться на откровенность:
—Знаете, что я подумал, мистер Додж?
—Называйте меня Стью, как все остальные.
—Стью.— Барни помедлил.— Я несколько разочарован. Я подумал — эта мысль посетила меня внезапно,— что все эти важные люди только о том и помышляют, как бы купить подешевле, а продать подороже.
Официант принес напитки. Додж усмехнулся и, потянувшись за рюмкой, молвил:
—Выпьем за чистосердечие.— Они выпили.— Зигги не сказал мне, кого нанял.
—Вас удивил мой прямой ответ?
—Напротив, для меня это пароль.— Додж откашлялся.
Барни почувствовал, что прорвал оборону Доджа, привыкшего ходить вокруг да около. Ему было трудно понять, почему человек ранга Доджа считает делом чести темнить и видит в этом способ избежать криводушия. Интересно, когда он в последний раз говорил «да» или «нет» так, чтобы это не звучало как «может быть»? При этом он вызывал у Барни симпатию.
—Вы ладите с Сиам?— спросил тот утвердительным тоном, но не без ноток сомнения.
—Вполне,— заверил его Барни.— У нас с самого начала дела пошли на лад. Надеюсь, мы станем хорошими друзьями.
Додж спрятался за рюмкой. Сегодня он чувствовал легкость, даже был весел, потому что впервые за неделю его не мучила головная боль. Он уже скучал без головной боли. Она сообщала ему некую значительность, будучи доказательством того, что он работает на износ; значительность придавала ему силы и решимости.
—Если вы привезете Сиам обратно звездой,— серьезно и дружелюбно проговорил Додж,— то вам будет открыта зеленая улица. Все, в том числе я, будут рады вам помочь.— Он широко улыбнулся.— Зигги говорил, что вас посетила идея…
—Да, верный способ помочь Сиам.
—Это имеет какое-то отношение ко мне?— настороженно спросил Додж.
—Помните фотографию обнаженной Сиам, которую вы доставали позавчера?
—Да.
—Мне бы хотелось размножить ее в количестве десяти тысяч отпечатков.
—Голое тело еще не гарантирует женщине успеха,— резко сказал Додж.
Барни решил, что ему нужно убедить Доджа.
—Конечно, это всего лишь голая красотка. В кино их в десять раз больше, чем в жизни. Но, раздавая эти снимки, мы привлечем к Сиам внимание. С ее неизвестностью наконец-то будет покончено.
Додж поджал губы и ничего не ответил. На его красивом лице появилось застывшее самоуверенное выражение, эдакая наставническая строгость. Нос странным образом удлинился и заострился. На глазах у Барни этот нос превратился в совершенно пуританский. Потом раздался голос — сухой и бесчувственный:
—Мой ответ — нет.
—Вы считаете, что это ей не поможет?
—Не хочу об этом говорить.
Официант в черном с золотом принес еду и аккуратно расставил на столике тарелки. Барни стало стыдно, что столь безупречное обслуживание пропадает даром: обоих так занимало дело, что восхищаться блюдами не было никакой возможности. Сейчас им было совершенно не до еды.
—Я знаю, что теперь вы не имеете к ней никакого отношения,— напирал Барни, стараясь укрепить свою позицию.— Возможно, Мотли устроит так, чтобы за снимок платили.
—Тема в любом случае не подлежит обсуждению.
—Но это же глупо!— не унимался Барни.— Снимок не унизит ее, а, возможно, привлечет к ней внимание, в чем она так отчаянно нуждается.
—Я не желаю вторгаться в личную жизнь женщины. С какой бы целью она ни прислала эту фотографию, мне не пристало заниматься ее распространением.
—Почему вы так раздражены?
—Я не раздражен. Вы заручились ее согласием?
—Нет.— Барни помолчал.— Мы об этом не говорили.
—И все-таки берете на себя смелость?
—Почему вам так дорога эта фотография? Вы же больше не мальчик, подглядывающий в щелку.— Хотя причины, по которым Додж цеплялся за фотографию, оставались для Барни неясными, он осуждал его поведение. Не хватало только, чтобы Додж настаивал на каких-то принципах!— Вас не в чем упрекнуть: по закону фотография принадлежит вам, и вы вольны делать с ней все, что вздумается.
—Это я и делаю. Предупреждаю: не настаивайте!— Глаза Доджа блеснули.
—Держите свои предупреждения при себе,— посоветовал ему Барни. На высокомерие Доджа можно было отреагировать только так.
Барни поразился, как тонко он вошел в атмосферу клуба. Вот сейчас сказал резкость так тихо и ненавязчиво, что никто не обернулся. Впрочем, к ним заторопился официант. Неужели Додж подал сигнал? Нет, официант вежливо нагнулся, чтобы не потревожить окружающих.
—Вам звонят. Желаете говорить за столом?
—Нет, я выйду,— ответил Барни.
—Извольте пройти в кабину рядом с бильярдной.
—Простите,— бросил Барни Доджу. У того не только нос, вся физиономия успела заостриться. Он подозвал распорядителя клуба.
В трубке раздался веселый голос Сиам:
—Хочу с тобой повидаться.
—Зачем?
—Хочешь услышать потрясающую новость?— Судя по ее тону, новость касалась ее.
—Еще как!
—Должна тебе доложить, что я самостоятельно пообедала.
Ее энтузиазм заставил его улыбнуться.
—Дальше рассказывать? Съела сандвич с салатом и помидорами. Это все равно что проглотить динамитную шашку. Апельсиновый сок — два стакана. Гениально! И знаешь, что дальше? Догадайся!
—Ты снесла яичко.
—Я сходила в туалет.
—Тебе необязательно мне об этом рассказывать.
—Разве ты не обязан отчитываться перед Зигги?
—К черту!
—Зигги тебя рассердил? Я знаю, ты бы отмел все его грязные замыслы. Но если это мне поможет…
—Погоди! Мы будем диктовать свои условия.
—Что это на тебя нашло?
—Мне не терпится обеспечить тебе успех.
—Здорово!— Она намеренно заговорила со среднезападным акцентом.— Между прочим, где ты? Не можешь же ты так поздно обедать? Я позвонила Зигги и спросила, где тебя искать.
—Я в бильярдной.— Он открыл дверь будки и вытянул трубку на длину шнура, чтобы она услышала, как сталкиваются шары.
—Чем ты там занимаешься?
—Тренирую меткость.
—Не трать ее на бильярд. Встретимся на нью-йоркской стороне моста Джорджа Вашингтона. Ты угостишь меня этим самым… яичным кремом?
—Правильно. Когда ты там будешь?
—Через два часа.
—Почему так долго?
—Пройдусь через мост пешком. Мне помогает не только пища, но и физическая активность. Женщине не следует этого говорить, но я так классно высралась!
—Сиам, надеюсь, у тебя к тому времени появятся другие темы.
—Да, не хочу полагаться только на организм.
—Встречаемся через два часа.
—Пока.
Он вернулся в обеденный зал. Издалека казалось, что его ждет не Додж, а череп в пиджаке — так обострились его черты. Барни собирался вежливо уведомить его, что ленч окончен и он уходит. Он не настолько любил фарс, чтобы, подчиняясь общим правилам, досиживать до конца. Но на полпути развернулся и зашагал прочь по ковру, мимо портретов, украшающих стены. Черт с ними со всеми и с их правилами! Они придумывают эти правила для того, чтобы он им следовал, а сами нарушают их при первой необходимости.