—Шесть штук на ужин не полагается.
—Я прошу не ужин, а шесть картофелин.
—Одна порция — это одна картофелина.
—Тогда дайте мне шесть порций.
Повар выудил из чана шесть картофелин в мундире.
—В пакетике навынос, пожалуйста.
—Попросите у кассирши. Следующий!— рявкнул повар на плетущуюся за Барни Сиам.
—Ничего,— ответила она и сказала Барни: — Я не ем картошку. От нее толстеют.— Она злилась из-за того, что он ее полностью игнорирует.
—Кофе?
—Нет!— отрезала она.
—Два слабых кофе,— распорядился он.
У кассирши попросил самый большой пакет. Она сбегала в кухню и вернулась с мешком из-под сахара. Барни поманил Сиам к столику в углу. Она села с упрямым выражением на лице. Он подал ей кофе. Она не пожелала к нему притронуться. Он опустился на одно колено, схватил ее одной рукой за лодыжку, а другой снял с ее ноги туфлю.
—Что ты делаешь?— удрученно спросила она.
Он, преодолевая сопротивление, сунул ее логу в мешок.
—Ух!— Она разинула рот и прекратила сопротивление, почувствовав живительное тепло. Сбросила вторую туфлю и сунула в мешок другую ногу.— Восхитительно! Никогда больше не стану есть картофель.
Он встал с колен и сел с ней рядом. Она обвила руками его шею и поцеловала так крепко, что ее глаза сначала удовлетворенно затуманились, а потом закрылись. Открыв глаза и оторвавшись от его губ, чтобы отдышаться, она обнаружила за их столиком пожилую женщину с мясистым носом, помаргивающую глазами-бусинками. Она пялилась на них поверх двух огромных пакетов с покупками, которые с трудом умещались у нее на коленях.
—Я сидела одна вон там, в углу, и вдруг увидела вас, целующихся так, словно для вас никогда не наступит завтрашний день. Вот я к вам и подсела. Я уйду, если вы меня прогоните.
Сиам дотронулась до ее плеча, разрешая остаться.
—На стариков все равно никто не обращает внимания. Молодые смотрят сквозь нас, словно мы — пустое место.
—Принести вам кофе?— предложил Барни.
—Нет, благодарю. Занимайтесь, чем занимались.— Она втянула нижнюю губу, готовясь к продолжению дармового представления.
—А как насчет молока и пирожного?
—Не беспокойтесь. Знаете, что больше всего подходит беззубой карге?
—Пончик,— сказал Барни.
—Откуда вы знаете?
Барни встал, чтобы идти к стойке.
—Нет.— Она нахмурилась.— Я не стану есть теперешние пончики, хоть озолоти меня. Я не возражаю, чтобы пекари больше зарабатывали. Они этого заслуживают. Мука в легких, работа без конца — разве это годится для женатого мужчины? Сейчас они зарабатывают все больше, а гордятся своим ремеслом все меньше. Мой муж был пекарем. Я вышла за него, когда мне было сорок лет. Я только тогда почувствовала аппетит к любви. Вы знали, что возраст после тридцати пяти — самое время для уродливой бабы?
—Нет,— откликнулся Барни, пряча восхищенную улыбку.
—Я, конечно, не похожа на богиню секса.— Она откинула волосы с красного лица.— Но внешность обманчива. В сорок лет я была сексуальнее, чем в двадцать. Что вы на это скажете?
—По-моему, это радостное известие,— честно ответила Сиам.
Старуха радостно зафыркала.
—Да будет вам известно…— Она наклонилась над столом, даже похорошев от оживления.— Женщина никогда не должна позволять себе думать, что она уродина. Полюбуйтесь, как это повлияло на меня,— мужественно предложила она.— У меня ушло тридцать пять лет на то, чтобы взглянуть на себя так, как на меня должнысмотреть другие. Измены, разочарования, унижения, несдержанные обещания — все это муть. Женщине нельзя смотреться в кривое зеркало.
—Как вас зовут?— спросила Сиам, тронутая почти до слез ее последними словами.— Меня — Сиам Майами.
—Все называют меня Сейди.— Для убедительности она дотронулась до своего поношенного свитера.— Я обратила на вас внимание, как только вы вошли. Когда он сунул вашу ногу в мешок, мне показалось, что ко мне вернулись мои сорок лет.
Улыбка Сиам подзадорила Сейди.
—Женщина, какой бы она ни была, должна загребать жизнь обеими руками. Косоглазие, цыплячьи или ножки от рояля, плоская грудь, задница с кулачок, коровье вымя, кривая шея, косолапость, хромота, прыщи, заячья губа, нос, как хобот, торчащие зубы, лысина, усы — все мура. Жизнь надо хватать за задницу. Чудес не бывает. Мужчины предпочитают совершенных женщин.— Она фыркнула.— Что ж, любители совершенства получают по заслугам, так им и надо. Но, поверьте, когда женщина не теряет в жизни оптимизма, ей приходит на помощь сама природа. Как хотите, но после тридцати пяти лет прозябания в уродстве я обнаружила, что могу вызывать желание. Я выходила замуж с таким настроением,— она для убедительности приложила руку к сердцу,— что ни одна юная невеста не сравнилась бы со мной по пленительности. Я увидела, что вполне способна удовлетворить мужчину на десять лет моложе меня.
—Как поживает ваш муж?— спросил Барни.
—Он умер.
—О, простите…
—Не извиняйтесь. Я подарила ему лучшие годы в его жизни. Это вы меня извините, что я вам помешала.
—Мы так и так собирались уходить,— ответил Барни, чтобы не обижать ее, и поднялся.
Сиам вынула из-под стола сумку и взяла под мышку свою афишу.
—Я вас не напугала, юная леди?
—Что вы!— ответила Сиам.— Теперь буду с нетерпением ждать, когда мне стукнет сорок.
—Молодец!— одобрила старуха. Дождавшись их ухода, она взялась за кофе, к которому они не притронулись.
На улице Сиам раскинула руки и замахала ими, словно собралась взлететь.
—Что можно посмотреть в Вашингтоне?
—Купол Капитолия.
Они зашагали в сторону Пенсильвания-авеню.
—Только купол?— спохватилась она.
—Твид сказал мне, что венчающий его индеец повернут спиной к правительству — Он усмехнулся, представляя себе эту непочтительность.
—Он над тобой подшутил,— уверенно заявила она.
—Я тоже так думаю.
Она наслаждалась его простодушием.
—Там вообще торчит не индеец, а богиня свободы. Я прочла это на почтовой открытке, которую послала матери.
—Здорово я купился!— сказал Барни.
—Наверное, Твид каким-то образом заставил тебя поверить в эту брехню.
—Он сказал, что спекулянты скупили землю с той стороны, где полагалось вырасти Вашингтону. Чтобы не быть ограбленным, правительство расположило столицу с противоположной стороны.
—Не хочу этого видеть.— Сиам покачала головой и уставилась на тротуар.— Давай вернемся в отель.
—Что случилось?— Он ласково взял ее за руку, но она вырвалась.
—Мне не нравятся такие разговоры. Мой отец был бизнесменом. Но ему и в голову не приходило надувать правительство.
—Кто говорит о твоем отце?
—Ты.
—Я знаю о твоем отце только то, что слышал от тебя.
—Я — полная противоположность своему отцу.
—Сиам, что происходит?
—Возможно, мой отец был прав. Он умел жить. Поэтому он и добился успеха. Вместо того чтобы всю жизнь бороться и критиковать, он умел мудро уступать. А в итоге достиг вершин,— со значением закончила она.
—Мне не следовало рассказывать тебе, о чем я подумал после посещения миссис Додж.
—Не со всем можно и нужно сражаться,— не унималась она.— Ты должен принять это безумие как часть реальности и смириться с ним. И думать не смей о том, чтобы все бросить.
—Нельзя прожить жизнь, как раввин или какой-нибудь идиот, не задающий вопросов. Это не что-нибудь, а человеческая жизнь! С людьми повсюду происходят страшные вещи, и это потому, что они не ставят под сомнение истины, впитанные с молоком матери, всякие там общепризнанные правила. Когда Твид, зависящий от богатых спонсоров, говорит, что бизнесмены могут оказаться полной противоположностью патриотам, как бы они ни твердили обратное, то у меня все-таки возникает желание увидеть монумент их деяниям. Я ничего не имею против твоего отца. Он избрал свой путь и преуспел на нем. Но я не хочу идти по его стопам.
Она побежала от него, плача на бегу. Сообразив, что он не собирается ее догонять, она обернулась и крикнула:
—Куда ты?
—Пойду взгляну, правду ли сказал Твид.
—Я подожду здесь,— ответила она, замерев на тротуаре, перед роскошной витриной универмага Гарфинкеля.
На углу Пенсильвания-авеню рекламировал открытки с видами Вашингтона гид в белой фуражке. Барни спросил его:
—В какую сторону смотрит статуя на куполе Капитолия?
Гид почесал голову под фуражкой.
—Чего не знаю, того не знаю.
Как ни быстро шагал Барни, ему казалось, что он еле плетется. Он миновал здание архива, на стене которого красовался прекрасный девиз: «Прошлое есть пролог». Пенсильвания-авеню упиралась в Капитолий, но Барни не мог разглядеть на таком расстоянии, чем увенчан его сияющий белый купол. По небу плыли темные тучи, они все больше заволакивали голубое летнее небо. Статуя на шпиле купола была все еще освещена солнцем, но Барни никак не мог ее разглядеть. Он перешел на бег, обгоняя зевак и чиновников и не спуская глаз с купола. Солнце скрыла грозовая туча. Барни прибавил ходу.
У Национальной галереи искусств народу было меньше. Купол виден отсюда как на ладони. Барни пустился бежать по газону, раскинувшемуся перед восточным крылом Капитолия. Над деревьями маячила неясная фигура. Барни перешел на шаг. Фигура казалась укрытой плащом. Когда солнце снова проглянуло между облаками, Барни загородил глаза ладонью. Фигурка действительно походила на индейца, повернутого спиной. Спиной? Он подошел ближе. Сиам оказалась права: это была богиня свободы. Однако смотрела богиня в другую сторону. Она была повернута спиной к правительственным зданиям. Прав оказался Твид.
Торопясь обратно к Сиам, Барни чувствовал себя беспомощным и оплеванным. Он уже жалел, что докопался до истины, став узником собственной принципиальности. Закапал слабый дождик. Люди стали подниматься с травы и рассаживаться по машинам. Дождик превратился в ливень. Рядом с Барни притормозило такси, но он жестом отправил его дальше. Ему предстояло преодолеть немалое расстояние. Ливень загнал людей в магазины и в подъезды домов. Барни побежал, но не потому, что испугался дождя или хотел побыстрее добраться до Сиам, которая, как он считал, уже отправилась в отель. Он бежал, потому что после унизительного урока Твида просто не мог тащиться, точно кляча. Он обогнул угол, откуда уже сбежал гид, и перебежал через пустую улицу.