—Они говорят, что мы так обваляли тебя в дерьме, что теперь ты собираешься поделиться капелькой с нами.
Ее глаза загорелись, и она ответила с таким оживлением, словно готова была воспарить:
—Ты это признаешь?
—Они говорят, что ты начнешь свою карьеру с перерезания наших глоток.
—Я бы с удовольствием!
—Как бы ты ни гневалась, о нас не стоит мараться. Мы всего лишь паразиты, а ты — сеятель добра.
Сиам приняла сие покаяние с иронической усмешкой.
—Ты, должно быть, считаешь меня очень сильной женщиной, раз ждешь от меня милости к врагам.
Он пошатнулся и покачал от неуверенности головой. Его улыбка свидетельствовала, что она застигла его врасплох.
—Твои враги не стоят твоего мизинца. Ты знаешь, что можешь поступать так, как захочешь.
—Негодяи, вы так осложнили мою жизнь! Наилучшим способом расквитаться была бы месть.
Он терпеть не мог, когда красивые женщины отказывали ему в праве заглянуть им в душу, как только что поступила Сиам. Однако в данный момент существовала проблема поважнее этой. Признание факта, что Сиам готова пожертвовать карьерой ради мести, родило в нем ощущение собственной беспомощности. Раньше он не находил в ее характере даже намека на способность мстить и теперь ужасался, что они сумели довести ее до такого состояния. У него оставался один-единственный выход, чтобы возродиться из пепла,— быть с ней рядом. Тогда он, возможно, сумеет доказать, что он вовсе не размазня, что на его счету есть достойные поступки, что в решающий час ему можно довериться. Что он — не только бездушный механизм, за который она сейчас его принимает.
Он пошел по этому пути и сделал еще один неверный, еще более проигрышный ход. Им он привлек внимание Сиам, но одновременно усугубил свою сердечную боль.
—А ты бы поверила,— в этих словах содержался отчаянный призыв поверить,— что я раньше писал стихи? Даже тогда, когда приходилось содержать семью? Как-то весенним днем я увидел на скамейке пожилых людей. Как рано мы объявляем людей бесполезными, раз они не могут больше производить болты с гайками или придумывать разные надувательства! Мне захотелось написать на эту тему стихотворение. Но я не написал его, потому что на это потребовалось бы время, которое можно было с большей пользой посвятить скучному зарабатыванию денег. Стихотворение выбило бы меня из колеи. Я не написал его и сам превратился в своего героя, сродни тем старикам на скамейке. Я — преуспевающий менеджер, но моя жизнь завершена — разве такое возможно? Пойми, я толкую о настоящей жизни.
Он понял, что невольно зашел слишком далеко в саморазоблачении. Пойди он сейчас на попятный — и появится лишнее доказательство, что он всего лишь размазня.
—В тот самый момент, когда я признал собственный упадок духа, мне следовало написать стихотворение. Написать о том, как я оказался на скамейке, потому что отсутствие веры в самого себя не позволило мне вести осмысленное существование. Десять миллионов провалов — и те не должны были воспрепятствовать появлению этого стихотворения. Поэзия — это свобода.
Сиам зашагала прочь от него, он заторопился за ней.
—Я вышел,— кротко промолвил он,— чтобы узнать, что здесь происходит.
—Ты знаешь, что происходит. Я начинаю жить своим умом.
Он попытался перехватить ее взгляд, но она шмыгнула в чулан, заваленный старыми покрышками. Там принялась тереть уголки рта, вызывая улыбку. Улыбка получилась принужденной.
—Почему столь банальное происшествие повергло меня в такую бездну?
—Отойди от бездны.
—Не могу. Я чувствую себя голой и грязной.
—Пройдет месяц, год, два года, пять лет — и все встанет на свои места.
—А сейчас? Я живу сейчас.
—Сейчас просто не думай об этом. Лучше пой.
—Я думаю не об этом.— Ей было трудно освоиться с происходящим.— У меня не выходят из головы мои родители. Впервые с тех пор, как я перестала быть ребенком, я горжусь моей матерью. Представь себе, она не вывесила в окне золотую звезду, полученную за моего погибшего брата, потому что его гибель касалась только ее! Она сохранила в чистоте свою душу. А я в свою наплевала.
—Хватит копаться в своей жизни. Этим ты только накличешь беду. Они там,— он махнул рукой в сторону будки,— готовы упечь тебя в санаторий. Веди себя нормально, выбрось из головы серьезные мысли. Думай о телепрограмме, которую тебе хочется посмотреть на этой неделе. Думай о товарах, которые ты можешь приобрести со скидкой в своем любимом магазине. В какой торговый центр тебе бы хотелось отправиться за покупками? Ради Бога, забей голову чепухой и успокойся. Продержись на плаву до концерта. Выступи на нем, а после ты будешь принадлежать только себе.
Она двинулась было обратно, собираясь продолжить репетировать, но на полпути обернулась и тихо спросила:
—Ты хоть что-нибудь слышал о…
Зигги отрицательно покачал головой.
—Скоро у меня появится время, и я весь город переверну, чтобы его найти.
—Ты все еще сидишь на скамейке запасных, Зигги.
—Со дня на день я преподнесу тебе сюрприз и выйду на поле. Пока же,— подытожил он, оставляя ее с оркестром,— мне недостает твоей смелости.
Зигги зашагал обратно в будку. Там его ждало кошмарное зрелище — жемчужно-серая замшевая перчатка на руке у Монка.
—Зигги,— обратился к нему Твид,— Стюарт дает нам гарантию, что сумеет обуздать Сиам.
—Ни под каким видом!— отрезал Зигги.— Вам известно, как он собирается этого добиться?
—Нет,— сознался Твид.
Зигги покосился на огромную перчатку на руке Монка.
—Валяй, Стью, объясни Гарланду свой расчудесный метод.
Додж стянул перчатку с пятерни Монка.
—Вик Буоно, будучи владельцем большого клуба на Ист-Сайде, рассказывал мне, как он держал в повиновении своих баб. У него они делились на две категории: миниатюрные и длинноногие. Иногда ему приходилось надзирать сразу за дюжиной в один вечер. Добавьте к этому одну-двух, обслуживавших лично его. Вик клянется, что он не знал с ними хлопот. Они попадали к нему настолько измотанными, что сами задирали подбородки, дабы получить оплеуху и успокоиться. Уходя на покой, он передал свое секретное оружие мне.— Додж бросил под лампу на стол перчатку. Толстая замша не расправилась, а сохранила форму пальцев, готовых сжаться в кулак.
Твид брезгливо покосился на орудие истязания, не желая к нему прикасаться.
—Только не рукоприкладство,— предупредил он.
—Это не то, что вы думаете,— принялся объяснять Монк.— Вы взгляните: с подкладкой, без швов. Никаких следов.
—Она сама пометит того, кто поднимет на нее руку,— предостерег Зигги.
—Вот это нам и надо выяснить.— Додж наблюдал за Твидом, осторожно мявшим в руках перчатку.— Посмотрим, способна ли она огрызаться. До Форест-Хиллз осталась неделя. Рано или поздно мы должны определиться, кто кого: эта истеричка — нас или мы — ее.
Твид отбросил перчатку и отрицательно помотал головой.
—Слишком рискованно. Ваше мнение?— обратился он к Валентино.
—Хорош любой эффективный метод.— Заключение Валентино прозвучало как гром среди ясного неба.— Если ей требуется шок, прибегнем к лечению шоком.
Мотли рассвирепел:
—Раньше я вами гордился! Вы казались таким осведомленным и независимым в суждениях! А теперь вы рекомендуете это?
Валентино остался невозмутим.
—Меня пригласили для того, чтобы выслушать мое объективное заключение.— Он помедлил.— Я не говорю, что в восторге от собственных суждений, не утверждаю даже, что они справедливы. Но предложенный метод имеет право быть опробованным.
—Значит, пробуем перчатку.— Валентино убедил Твида своим здравомыслием.
—Если бы такой совет дал уличный бродяга, вы бы к нему прислушались?— спросил Зигги.— Она слишком тонка для такого обращения.
Твид посмотрел на Валентино, ожидая ответа от него.
Валентино сперва как будто согласился с Зигги:
—Да, она умная и тонкая молодая женщина. У нее твердый характер. Но подспудно ее гнетет чувство вины из-за того, как она повела себя на пути к успеху. Значит, она у вас в руках. Если вы сможете контролировать ее, используя ее угрызения совести — а это почтенный, испытанный метод,— то контролируйте на здоровье, это ей же пойдет на пользу.
—Вы кичитесь своей образованностью, а лижете им задницу, как последний сутенер!— крикнул Зигги.
—А мне его доводы кажутся логичными,— заявил Додж.— Вы выслушали Валентино, Гарланд. Ничего новогомы не изобретаем.
—Как у вас получается при таких знаниях оставаться тряпкой?!— заорал Зигги на Валентино.
—Я не защищаю сам принцип,— принялся объяснять несколько обиженный Валентино.— Мое дело — найти действенный метод.
—Зигги, у тебя психология неудачника,— поддержал его Додж.
—Ненавижу болванов, страшащихся неудач,— сказал Зигги.— Копни поглубже, задень этих кривляк за живое — и обнаружишь трясущегося труса, готового кого угодно лобызать в задницу. Продолжай,— крикнул он Валентино,— доведи до конца свою победную психологию!
Валентино был вынужден спасать свое положение. Ему ничего не оставалось, кроме как доказать, что он так же уверен в своем суждении, как Зигги — в своем.
—Важно одно — сработает ли метод. Если можно вернуть морских пехотинцев домой и извести с их помощью наркоманию, я первым предложу раздавать наркоманам бирки и готовить их к отстрелу.
—Вот видите,— торжествующе сказал Зигги Твиду с видом исполнителя, принимающего аплодисменты,— ваш победитель показал свое истинное лицо.
—Раз университетские психологи подрабатывают в рекламных агентствах, уговаривающих нас покупать опасные для здоровья препараты, то почему бы мне не помочь певице достичь успеха?
—Мы слышим откровение, возвещающее о появлении новых святых,— язвительно заметил Зигги.— Среди них нет ни одного неудачника, но почему-то они все вокруг себя превращают в пепел.— Валентино вспыхнул, но Зигги вцепился в него мертвой хваткой.— Вам со Стью осталось только примкнуть к халтурщикам из Музея современного искусства. Они называют телевизионную рекламу искусством и огребают один приз за другим. Возможно, это и искусство, но уж больно откровенно оно демонстрирует, как мы презираем друг друга.