— Геля, я нашла выход! — сказала мама.
Геля сняла наушники и проморгалась. Когда глаза немного адаптировались к свету, который включила мама, а уши к тишине, которая воцарилась в ее голове без музыки, Геля поинтересовалась:
— Выход куда?
— Геула, не тупи! — сказала мама строго.
— Не туплю, — вздохнула Геля, — рассказывай.
— Мы переезжаем жить в Молодечно! — заявила мама.
— Прямо сейчас? — спросила Геля.
— Геула! — довольно резко сказала мама. — Не время шутить.
Геля напряглась. Похоже, мама говорила серьезно.
— Слушай сюда. — Мама уселась на Гелину кровать. — Если мы продадим квартиру в Минске и купим в Молодечно, то у нас останутся деньги. Мы сможем жить на них какое-то время, пока я не найду работу. Взятку заплатим, все дела в Минске закроем. Начнем с нуля.
— То есть ты серьезно? — уточнила Геля.
— Абсолютно, — сказала мама, — я не спала всю ночь. Я думала. Это самый лучший вариант.
— Но почему Молодечно?
— Час на маршрутке до Минска. Сообщение хорошее. Есть где учиться. Что еще надо?
Геля серьезно задумалась. «С Яном надо попрощаться», — пронеслось в голове. С другой стороны, после его «извините, я занят» можно и не прощаться. С ним все понятно. Как и с Костей, с которым лучше не пересекаться. Как и со школой.
— Я в эту школу больше не пойду! — сказала Геула.
— Хорошо, — неожиданно легко согласилась мама. — Готовься к экзаменам дома. А потом получишь свидетельство и делай что хочешь.
— Ок, — сказала Геула, надела наушники и вышла из дома без всякой цели. Ей было все равно куда идти.
Минск встревожился.
Малгожата Повонска, представитель Польского культурного сообщества, решила ознакомиться с достопримечательностями белорусской столицы.
Индивидуальный предприниматель Григорий поругался с женой и отправился таксовать.
На станции метро «Спортивная» монтер бросил промасленную тряпку на пол.
Геула еще не догадывалась, что все это как-то повлияет на ее маршрут.
Яну было грустно и стыдно одновременно. Настолько грустно, что он не сгонял с коленей мурлычущую Нору. И настолько стыдно, что захотелось что-нибудь срочно сделать.
Пока они с Дариной снимали сюжеты, казалось, что все в порядке, материала навалом. Но утром он пересмотрел отснятое… Всё это было какое-то шило и детский сад. Шуточки натужные. Говорит он, как деревянный болванчик. Улыбается, как идиот…
Он достал из архива наугад выпуск «Сиамцев». Это оказался один из самых стремных роликов — Геула и Ян отвечали на вопрос, как сиамские близнецы ходят в туалет. (Вопрос, кстати, был реальный.) Они тогда умудрились и из образа не выйти, и ниже плинтуса не упасть. Куча шуток — и ни одной пошлости…
Ян чуть не расплакался. Кошка на его коленях дрыхла без задних лап. Это был верный знак. Нора — как и все кошки — обладала сверхъестественным чутьем и придавливала собой человека, которому срочно нужно было встать и уйти.
Ян понял, куда ему пора.
Геля стремительно двигалась вдоль улицы Притыцкого, с завистью поглядывая на спины обгонявших ее велосипедистов. В ушах гремел «N.R.M». Возле большого храма саундтрек закончился, Геула остановилась, чтобы поискать в телефоне что-нибудь такое же маршевое.
Пока стояла, обратила внимание на машину, припаркованную почти напротив храма. Из открытого окна доносилась громкая брань. Белесая худая женщина неопределенного возраста быстро и потому совершенно неразборчиво ругала водителя по-польски. Тот огрызался по-русски, коротко и зло:
— Я не понимаю… И по-английски тоже… Сама сказала, к церкви… Да пошла ты!
Он перегнулся через пассажирку и распахнул ее дверь:
— Жена дома мозг вынесла, теперь ты… Выметайся!
Худая женщина выскочила, с чувством захлопнула дверцу и выплюнула фразу, в которой Геула разобрала только «пся крэв»[10]. Машина рванула с места.
И тут Геля что-то почувствовала — то ли ветерок, то ли взгляд, то ли легкий толчок в спину.
— Я могу вам помочь? — спросила она у польки.
— Так ест! — Иностранка мгновенно сменила ярость на улыбку. — Пшепрашам, пани, називем се Малгожата… То ест моя карта…[11]
И она выудила из сумочки помятую туристскую карту. Как говорил дядя Чингиз, «Господь смешал наши языки, но оставил нам указательный палец». Через пять минут тыканья в карту и беседы на адской смеси польского, русского, белорусского и английского Геула поняла, что Малгожата хочет увидать Кафедральный собор, тот, что рядом с Немигой. А садиться в такси Малгожата больше не желает ни под каким видом.
Геля довела польку до метро, но туда не пускали.
— Задымление, — пояснил охранник, — разбираемся.
— Троллейбус, — предложила Геула Малгожате, — тринадцать… тшынасце. До конца. То финиш. А там юж[12] близко.
Гостья ответила таким жалобным взглядом, что Геля вздохнула:
— Ладно, поехали.
Камеру Ян решил не брать. В прошлый раз, когда они с Гелей попытались снимать в Верхнем городе камерой, откуда ни возьмись появился омоновец размером с Халка и потребовал разрешение на съемки. Если бы не Геула, не отболтались бы. Поэтому сегодня Ян собирался обойтись камерой смартфона.
Геля довела Малгожату до собора, выслушала горячие благодарности на польском и двинулась куда глаза глядят.
Она не гуляла, она просто шла по городу. Она здесь родилась. Здесь она почти месяц балансировала между жизнью и смертью, лежа в кюветке в «семерке»[13]. Мама не любила говорить на эту тему, но когда-то Геля все-таки вытрясла из нее подробности. В Минске она первый раз улыбнулась, здесь она заговорила, здесь она танцевала снежинкой в садике и пошла с гладиолусами в первый класс. Здесь она боялась в метро турникетов. Здесь в ее жизни был Костя. Всегда был. С Костей связаны все парки, все центральные улицы. Вон там, за углом, они прятались от Костиного тренера, потому что Костя прогуливал тренировку.
А еще они катались на катамаране по Свислочи, Костя неудачно спрыгнул, сам промок и окатил ее водой. И официанты в кафе напротив дали ей плед и даже принесли бесплатно чаю. Они к этим официантам потом еще несколько раз забегали. Просто так, поболтать. И однажды увидели меланхоличную женщину, которая плыла по Свислочи, стоя на доске для серфинга и печально загребая длинным веслом.
А возле собора к ним когда-то пристала бабка, говорила, что в джинсах ходить грех, надо только в юбке. Отстала, только когда Костя пообещал прямо сейчас переодеться. Возле Ратуши они танцевали во время фестиваля уличных театров и Гелю до икоты напугала (а потом рассмешила) «живая статуя» трубочиста.
Геля дошла до площади и осмотрелась. Сердце щемило. Оказывается, она очень любила Минск. Могла неделями не вылезать из своего Запада-3, могла ругаться на то, что «отстой и провинция», в Вильнюсе причитала «когда ж у нас будет так же», а когда выяснилось, что придется отсюда уехать, ей стало очень грустно. Да, Молодечно не конец света, всего час езды, и ты здесь. Но что там делать вечерами? Можно ли оттуда съездить потусить на Ночь музеев?
Геля вспомнила, что у них с Яном была клевая идея — делать анонсы городских праздников. Вот, например, что думает о вечерах классической музыки конь, стоящий в упряжке у Ратуши?
Геля посмотрела на упряжку. На коня. И совершенно не удивилась, обнаружив там Яна. Он пытался снять морду коня, но с такого ракурса она не влезала в камеру смартфона.
Геля возмутилась.
— Ну ты ж смотри, что делаешь, он глядит в другую сторону, как будто отворачивается. Давай снимай отсюда, будет ощущение, что его все достали, а тут еще и ты со своими вопросами!
Ян был так погружен в процесс, что воспринял появление Гели как нечто само собой разумеющееся. Постановка кадра — это всегда была Геулина зона ответственности. И как только он переместился в точку, указанную «сиамской сестрой», картинка сразу получилась.
— Ага, — довольно кивнул Ян. — Теперь нужно что-то в рот совать!
Проходящая мимо парочка захихикала, но Геля сразу поняла проблему. Она порылась в рюкзаке и вытащила массажную щетку. Повернула ее так, чтобы не было видно зубьев — получился микрофон. Геула сунула его в зубы бронзовой лошади.
— Э! — скомандовал Ян.
Геля сделала шаг в сторону, так что в кадре осталась только рука с микрофоном.
— Ночь! — сказал Ян. — Мотор!
И Геула затараторила:
— Здравствуйте, уважаемый конь! Через два дня в Минске пройдет традиционная Ночь музеев. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Гэта цiкава, — ответил конь голосом Яна, — але чаму так мала ӯвагi нам, коням?..[14]
Геля вообще не поняла, как это произошло. Но за два часа они с Яном отсняли столько, сколько раньше не могли сделать за целый день с готовым сценарием.
Экспромт был полный. Конь, который справа, говорил по-русски, был угрюм, жаловался на жизнь и рассказывал, что «еды дают мало, все норовят залезть на шею, никто не ценит, а жизнь полна лишений». Конь слева был бодр, весел, размауляў на беларускай[15], шутил со всеми прохожими и отпускал двусмысленные шуточки.
Финалом программы должен был стать разговор с войтом — хранителем, который держит в руках ключ от города, и левый конь даже отправил всех к нему, но вдруг прояснилось небо и солнце так красиво высветило и самого войта, и ключ в его руках, что к нему можно было не ходить. Он просто стоял вдалеке и как будто предлагал ключ всем, кто сейчас находится тут, у Ратуши.
— Вперед! — крикнул какой-то парень, заскочив на повозку.