Яна понесло. Он даже немного расстроился, когда Регина его остановила:
— Достаточно… Десять. Вот видишь, Ян, можешь, когда захочешь!
Выражение лица у нее при этом было странное. Ян поймал на себе несколько заинтересованных взглядов. В том числе Жанны. «Кажется, — рассеянно подумал Ян, — я ей чего-то обещал». Но тут же отвлекся. Розенкранц и Гильденстерн навели его на одну идею, которая могла оказаться суперской.
— А что это ты рисуешь? — раздался над ухом Яна голос Жанны.
— Схему, — ответил Ян, не вдаваясь в подробности.
— Какую?
Он не ответил. До конца перемены оставалось три минуты, а потом — физра, там особо не порисуешь. А Яну очень хотелось дорисовать схему сюжета, пока не забыл. Два друга, один из которых умирает, а второй тащит его на себе.
— Ну, не хочешь говорить — не надо, — пожала плечами Жанна. — А когда фотосессию… то есть видеосессию будем делать?
Теперь Ян вспомнил, что он обещал Коротич. То есть не обещал, а…
Впрочем, на разборки времени не было. Чтобы отвязаться, он заявил:
— Я не могу! У меня канал заблокирован!
— Так ведь не обязательно на твоем канале! — Жанна не собиралась отступать. — Ты просто сними и мне отдай. А я у себя выложу.
Ян мучительно пытался не потерять мысль и придумать отмазку для Жанны.
— А вообще «Сиамтуб», — продолжала она, — крутой! И идея это про сиамских брата и сестру классная…
И тут в его голове что-то вспыхнуло.
— Коротич! — сказал он с чувством. — Я тебя обожаю! И скажи Петровичу, что у меня… я ногу потянул!
Ян скомкал схему, швырнул ее в урну и бросился вниз по лестнице. Новую схему следовало составить в тихом безлюдном месте. Например, дома.
Лизе стало плохо. Она бодрилась, говорила: «Ничего, ничего, я просто полежу…», но Геля видела — что-то не так.
Лицо у мамы стало серым, а когда ей понадобилось встать, поднялась она с трудом, а потом шла, пошатываясь, как будто пол уходил у нее из-под ног.
Геула позвонила Альбине. Та примчалась через полчаса.
Мама, конечно, возмутилась, что Геля беспокоит людей по пустякам, но Аля быстро оценила ситуацию и вызвала скорую.
— Можем пока без госпитализации, — сказал врач, — стресс, давление. Больше спать, меньше нервничать.
После укола Лиза заснула, а тетя Аля с Геулой сидели на кухне и пили чай.
Альбина и Геуле дала успокоительное и заявила, что останется у них ночевать. Геля не возражала. Оставаться одной с больной мамой ей было страшно.
— Ты знала про мое имя? — спросила она Альбину.
— Знала, — сказала она, — я говорила Лизе, что нужно тебе рассказать. Но она не любит вспоминать.
— Я поняла, — сказала Геля, — но я бы хотела знать об этом раньше.
— Это не просто имя, — сказала Альбина, — это очень мощное имя.
— Я знала, что в переводе с иврита «Геула» — «спасение», но я никогда не думала, что… Я думала, что Ада назвала меня в честь кого-то. Я всегда считала ее родной бабушкой… То есть я знала, что она не родная, но…
— Мы все ее любили, — улыбнулась Альбина, — у нее в руках замолкал любой младенец, весь роддом на нее молился. У Ады все дети ели, спали и выздоравливали. Она, когда в палату заходила, как будто ведро спокойствия разливали. Грудь расцедит, рукой по шву проведет, вроде уже и не болит. Сидишь вся в слезах и соплях, Ада мимо пройдет, через минуту думаешь, чего я тут надрываюсь? Хорошо же все! Я у нее как-то спросила, сколько детей прошло через ее руки.
— А она?
— Сказала что-то на идише. Объяснила, что любви хватит на всех.
Геля много знала про бабушку Аду, мама рассказывала.
У нее была большая семья, но в войну выжила она одна. Всех убили, а Аду спрятал парень-сосед. Влюблен был очень. Родители, когда узнали, что он спрятал еврейку, выгнали из дому обоих. Они сбежали в партизаны, парня быстро убили, а Ада осталась. Ее отец был врач, она многое знала и умела, поэтому была нарасхват — у нее была очень легкая рука, раны как будто сами затягивались. Но сама она сильно застудилась в лесу и себе помочь не смогла, поэтому своих детей у нее никогда не было и быть не могло.
На акушерку Ада пошла учиться сразу, как только освободили Минск. Какой-то она дала себе зарок. Мол, должна помочь родиться стольким людям, сколько умерло у нее на руках. И помогала. Работала до последнего дня жизни. В «семерке» проработала сорок лет — со дня основания. Сначала акушеркой, потом сама захотела перейти медсестрой в отделение новорожденных. У нее не было родных, не было семьи. Но было очень много благодарных мам и детей. Многие, как и Геула, звали ее баба Ада. На могиле у нее почти всегда живые цветы.
— Лиза лежала в отдельной палате, — рассказывала Альбина, — она ж была без тебя, ее, чтоб не травмировать видом детей, перевели от всех. Но она всегда на кормление приходила ко мне. Ада привозила детей, Лиза приходила вместе с ней. Лиза говорила, что ей лучше, когда она видит младенцев. А у меня было море швов, сидеть нельзя, гемоглобин ниже девяноста, я встать не могла — шатало. Так Лиза Костика и мыла, и столбиком носила…
Альбина запнулась.
— Твоя мама не сказала нам, что ты… короче, она нам сказала, что у ребенка желтушка. И что она ходит тебя кормить сама. Она у тебя вообще удивительная.
Альбина надолго замолчала, уставившись в окно.
— Тетя Аля, можно я тебе один вопрос задам? — сказала Геула.
Альбина кивнула.
— Ты знаешь, кто мой отец?
Альбина вздрогнула.
— Нет, — тихо сказала она.
— А если бы знала, сказала бы? — спросила Геля.
— Нет, — честно ответила Альбина.
Схему Ян так и не составил. Прибежал домой и бросился к ноуту. Сразу загрузил Word и открыл шаблон для написания сценариев. Накануне он уже пытался в нем писать, и принцип даже нравился — никаких тебе описаний природы и внутренних монологов, сплошной экшен — но ни одна идея не грела, поэтому процесс не шел.
Зато теперь слова как будто сами полились, Ян еле успевал записывать.
В себя пришел от запаха кофе.
Вернее, он уже минут пятнадцать не писал, а сидел, уставившись в экран: герои попали в такой тупик, что непонятно было, как их из него вытаскивать. А тут еще кофе.
И бутерброды на тарелке.
И мама, которая принесла все это, но почему-то не ушла, а тихонько сидела на тахте.
Ян принялся за бутерброды. Оказывается, он успел проголодаться. Покосился на часы в углу экрана — ого, пол-одиннадцатого!
— А что дальше будет, — спросила мама, — ты уже придумал?
— Нет, — с досадой ответил Ян. — Надо было, наверное, все-таки план составить, как в книгах советуют.
— А ты мне расскажи, — попросила мама. — Вдруг что-то в голову придет.
— Ну там такая история, — начал Ян, прихлебывая кофе. — Живут два брата, сиамские близнецы. Они друг другу надоели по самое не могу, но операцию по разделению сделать не могут. Денег нет. И вот они находят деньги и едут к хирургу. Но одного брата, Германа, случайно ранят! Отравленной стрелой! И второй понимает, что нужно спасать брата, потому что отрава и в него попадет!..
Ян рассказывал, все больше увлекаясь. История ему по-прежнему нравилась, особенно моменты, когда Герман приходил в себя и пытался помочь брату.
— И вот теперь они лежат в колодце… — вздохнул Ян. — И я не знаю, как они оттуда выберутся.
— Но ты же знаешь, чем все кончится? — спросила мама.
— Конечно! Герман выживет… хотя зритель будет думать, что он погиб… Сиамцев разделят… И они поймут, что все равно будут жить рядом друг с другом. Потому что… ну…
— Потому что они самые близкие в мире люди, — тихо сказала мама.
— Да, типа того.
— А ты не хочешь их сделать не братьями, а братом и сестрой?
Ян задумался.
— Я там собирался делать любовный треугольник. Типа они любят одну девушку… Но, знаешь, если брат и сестра — даже круче! У брата будет девушка, у сестры — парень, и они будут мешаться под ногами… Или нет! Помогать! Вот кто их из колодца… Спасибо, мама!
Ян снова бросился к клавиатуре.
— Ты же вроде собирался план составлять, — напомнила мама, поднимаясь.
— Ай! — ответил Ян.
— Ладно, последний вопрос: что будем с твоим днем рождения делать?
— Мам! — Ян торопливо листал файл, исправляя одного брата на сестру. — Еще месяц! Успеем придумать!
— А вы с Гелей не будете объединять?
Ян секунду поразмышлял над маминым предложением. У них с Геулой разница в возрасте чуть меньше месяца, они обычно ездили в июне на «Коллекцию», отмечали вместе, было весело… Но тут он пришел в себя и заявил:
— Мам! Всё! Забудь! Нет никакой Гели! Я ее забыл и тебе советую! Черт…
Он замер перед экраном, морща лоб.
— Нет, надо все-таки план составить, запутаюсь…
— Я тебе еще бутербродов принесу, — сказала мама.
К обеду Геула решила, что она сходит с ума.
Ей казалось, что у нее отключилась память, а в голове плещется кисель.
Она нашла в микроволновке кашу, но так и не вспомнила, когда ее туда поставила. Она обнаружила себя в ванной, но не вспомнила, умывалась ли она сегодня. Она открыла ноутбук, но так и не вспомнила зачем.
Мама спала. Но спала спокойным, нормальным человеческим сном, щеки у нее были розового цвета, и она даже улыбалась во сне. Альбина с утра убежала на работу, пообещала вечером заскочить и проверить, как дела.
Звонок Славы застал Гелю за очень важным делом. Она смотрела, как в кастрюле закипает вода.
— Я в Минске по делам, может, встретимся?
Геула выключила конфорку.
— Буду на «Купаловской» через полчаса, — решительно сказала она.
И чуть не вышла из дома в тапках.
Слава хотел на Зыбицкую, но Геула уговорила его в Верхний город не ходить, почему-то ей этого ужасно не хотелось.
Минск беспокоился, но пытался держать лицо. Нервно крутил тучами, как крутят в руках карандаш, постукивал пальцами-деревьями, дышал неровно и реагировал не всегда адекватно. Горожане жались к стеночкам, маялись головной болью и валили всё на магнитную бурю.