Вихрь музыки и радости захватил нас, как только наша группа появилась на ступеньках двух зарезервированных для нас вагонов, мешая хоть на мгновение взглянуть на здания вокзала, совершенно не такие, как в Казани, архаичные и «восточные», из темно-красного кирпича. Здесь вы как будто в Северной Европе, везде пастельные тона со времен Петра I, так же как в Швеции или Финляндии: мягкий зеленый цвет, белые колонны, цоколи цвета бледной охры. На фронтоне доказательство того, что Татищев и Петр Великий живы по сей день, под надписью «Вокзал» на междуэтажном карнизе по обе стороны от названия города два слова: «Европа» справа и «Азия» слева.
В тот момент, когда к нам подошел генеральный консул, к общему удивлению, по знаку своего могучего начальника военные фанфары без малейшей паузы после гимна грянули нечто вроде бравого джаза, после чего перешли к бурному сиртаки… Казалось, это проделки оркестра британских военно-морских сил.
14 часов. Прибытие в гостиницу «Онегин» (Пушкин и Чайковский всегда рядом). Но это единственное напоминание о прошлом. Здание недавно реставрировано, и в нем есть что-то излишнее и вычурное, современность безо всякого стиля, нагромождение бетонных плит. Последний этаж, разрезанный широкими балконами, представляет собой стеклянный зал, залитый ярким слепящим светом. Своего рода верхняя палуба или командно-диспетчерский пункт круизного лайнера… С террасы, на которой мы обедаем, открывается вид на бетонные башни, бетонные пространства. Это лес из построенных или строящихся зданий, совершенно некрасивых, вероятно пустующих или сдаваемых внаем, — огромный номер телефона закрывает весь верхний этаж. Я опасаюсь, что это предвосхищает тот архитектурный стиль, который будет преобладать в завтрашней России, как и те же ужасные небоскребы Пекина, увенчанные пагодой, приподнятой крышей, установленной на 130-м этаже. Шанхай сделал то же самое и даже хуже на окраинах. Только небоскребы, расположенные в центре, отличаются оригинальностью и дерзостью.
В России я такого не видела. Даже в Москве. Но я, правда, не все видела. Это говорит о том, что город, который осмелился поставить на своих набережных памятник Петру Великому руки Церетели, не может подавать пример хорошего современного архитектурного вкуса муниципальных чиновников.
Я стараюсь придерживаться почти военной дисциплины, отдыхать при первой же возможности ввиду насыщенного ритма наших дней. Итак, я иду в свою комнату, чтобы поспать хотя бы несколько минут, после чего просыпаюсь совершенно отдохнувшей. Как только я раздвигаю шторы своей комнаты, я вижу купола. Вероятно, это церковь святой Троицы, которую, как говорит гид, начал строить богатый купец-старовер Иоахим Рязанов в 1818 году, а закончил в 1839-м. В 1852 году она была освящена как православная церковь после объединения староверов с официальной конфессией. В 1920 году была разрушена и отстроена вновь в 1999 году. Целая грань всей русской истории.
В тот момент (в 16 часов 30 минут), когда начинается первый коллективный визит в город, я предпочитаю от него отказаться, чтобы прогуляться в одиночестве и подняться к «литературному кварталу». Мне казалось, что это совсем рядом, что туда можно быстро дойти, следуя берегом канала. Е. К. решает меня сопровождать с фотоаппаратом. Однако я плохо рассчитала масштабы города, улица тянулась бесконечно долго, было жарко и не видно ни одного такси. К счастью, рядом останавливается внедорожник, в нем две смеющиеся женщины, которые отвозят нас к Храму на Крови в память о Николае II: они, конечно, уверены, что иностранные туристы приезжают в Екатеринбург только за этим. Я их благодарю на ломаном русском.
У церкви небольшая толпа, стенды с иконками и крестами, а на эспланаде огромные портреты императора и его семьи… Мы опоздали, и я об этом очень сожалею: визит в «литературный квартал» окончен. Я не увижу деревянных домов XIX века, где жили писатели, которых я не читала, где жили Мамин-Сибиряк (он был другом Чехова, на фотографиях они вместе) или Решетников. Пора возвращаться к группе в камерный театр… Погода по-прежнему прекрасная. У входа меня атакует поэт, дает мне сборник своих стихов, потом показывает мне возвышающиеся повсюду здания. Он видит, что я почти ничего не понимаю, и пытается говорить по-немецки: только «небольшой прослойке» населения живется в России хорошо.
На программке, которую мне дают у входа, только актерские фотографии в медальонах ар-деко. Все они в сценических костюмах, элегантной одежде XIX — начала XX веков. У всех женщин голова наклонена вправо или влево, что надо было бы им не делать. Мужчины держатся достаточно хорошо, но шляпы придают им вид старых художников-мазил. Сначала мы с не очень большим интересом смотрим фильм о Сандраре, а затем нам читают наши тексты на французском и русском языках. Я только что узнала, что сегодня умер Вознесенский, и я предлагаю нашим друзьям-актерам сымпровизировать в его честь чтение по-русски и по-французски. Публика, казалось, была тронута. Потому что Вознесенский, по словам Виктора Ерофеева, человек, который «заставил русское слово выйти из советской тюрьмы»? Или потому, что мы участвуем в том, что их трогает или просто им принадлежит?
…Ужин в камерном театре довольно посредственный, что компенсируется ярким освещением зала и концертом балалаечников. Небольшой недостаток — только квас. После наших протестов к концу ужина нам подали вино, которое, впрочем, невозможно было пить. D. F. и F. F. правильно сделали, что пошли в оперу. Весь этот день, я это предчувствую, был посвящен только развлечениям: и только завтра откроется великая сцена, сцена невероятной судьбы города Екатеринбурга.
Среда, 2 июня:Второй день в Екатеринбурге
Спала хорошо, но мало. Проснулась в неважном настроении. Так бывает в несимпатичных гостиницах с неотесанным персоналом. Несколько членов группы завтракают в ярко освещенной столовой, напоминающей холл аэропорта. Все мне кажется каким-то пошлым, и только горький растворимый кофе, дополнительно поданный к завтраку, кажется настоящим, чуть лучше всего остального!
Но эта усталость от недосыпания быстро рассеялась от нетерпеливого желания увидеть наконец город. По мере того как росло мое нетерпение, все больше вопросов роится в голове. Действительно ли он был основан Василием Татищевым, географом Петра Великого, исследователем Урала? Каково происхождение его названия, не в честь ли императрицы Екатерины, которая два года царствовала под именем Екатерины I? Действительно ли он находится на границе Европы и Азии? Является ли он сам гранью между прошлым и настоящим России? Или это просто символ промышленного развития Урала, гражданской войны и столкновения Красной армии с белогвардейцами? Или это место, предназначенное судьбой, где должна была состояться казнь последних Романовых? Правда ли, что Екатеринбург это столица утопии, русского конструктивизма? какая между всем этим связь?
Да и вообще успеем ли мы все увидеть и все понять?
Откуда только у меня столько раздражения, когда в 9 часов 30 минут уже собрались наши гиды, историки, преподаватели французского, а двух-трех моих коллег еще нет в назначенное время. Видимо, хорошо погуляли красивой весенней русской ночью… Время идет, а их все нет. Меня охватывает неловкость перед русскими, которые полностью несут за нас расходы и показывают чудеса гостеприимства и организации. Я говорю им об этом, и по их тайной просьбе разражаюсь по прибытии опоздавших суровым призывом к порядку, за что заслуживаю признательность организаторов… К счастью, такое больше не повторится. Мне бы не хотелось слишком часто играть роль «железной леди», как называли в свое время Маргарет Тэтчер.
Наконец мы отъезжаем, и этот необыкновенный узел событий, обстоятельств, совпадений, случайностей будет завязываться и развязываться перед нами… Благодаря нашим гидам, их компетенции, их знаниям, их настроению, их чувству юмора визит в Екатеринбург оставит, пожалуй, самые сильные впечатления от поездки. Вся история города необыкновенна. Мы ее схватывали моментально, не успев даже установить и осознать связи между событиями, от самого его основания до появления в 1977 году Бориса Ельцина (во главе партийной организации Свердловской области), который прикажет снести дом Ипатьевых, где была истреблена в июле 1918 года царская семья! Чтобы это место не стало местом культа и поклонения, кто знает, чем оно могло бы стать…
Но сейчас я, конечно, ничего этого еще не знаю. Я нахожусь в состоянии необычайного внутреннего возбуждения, постоянного запутанного ощущения, что я частично уже не в себе оттого, что здесь произошли такие великие, вероятно, чудовищные, но и такие решающие события. Становится ясно, что наши гиды не включили ни в начало, ни в середину программы нашего визита место гибели царя и его семьи. И тем не менее так же очевидно, что для всех казнь царя — событие исключительной важности, исторический момент поворота всей русской истории. И когда через несколько месяцев после поездки все это отстоялось, очистилось и прояснилось, я уже не колебалась: все, включая и то, что я впоследствии прочитала к своим заметкам, которые я делала, слушая наших гидов, вся история Екатеринбурга с момента основания города — это путь, который неизбежно вел к смерти царя. Это могло произойти только здесь и больше нигде, таково мое убеждение.
Действительно, в 1918 году это было как осадок химической реакции двух необычайно активных веществ: наличие целой корпорации традиционно враждебных царю богатых купцов-староверов и мощный большевистский слой, рожденный в многочисленной гуще рабочего класса… Их объективные цели совпали. Большевики и староверы, такие далекие друг от друга в русской истории, именно в Екатеринбурге соединятся для наиболее решительного и символического действия — смерти царя. Купцы-староверы сохранили старинный бунтарский дух против центральной власти: это в соседнем районе Перелюба во времена Екатерины Великой начался Пугачевский бунт, здесь же произойдут крестьянские восстания против советской власти в 1918 и 1919 годах.