ачала на каторгу («дом мертвых»), а затем в качестве ссыльного. В 1860-х годах Герцен и Бакунин отдают им явные, недвусмысленные почести. В отличие от них большевики более сдержанны в отношении декабристов. Ленин подчеркивает их нерешительность во время восстания, боязливость перемен, которые они хотели предпринять. В заключение он подчеркивает деталь, которая в его глазах все объясняет: «Они были очень далеки от народа». Именно это, по его словам, и явилось причиной их неудачи.
Безусловно, не все они являлись наивными мечтателями: их ненависть к деспотизму была вполне реальной, как и их желание освободить народ. И «Малый философский словарь» в разделе «Коммунистические материалы» настойчиво подчеркивает философский материализм главных вдохновителей движения.
Но, возможно, судьба их женщин, жен и невест оставила наиболее сильный и трогательный отпечаток на трагедии, которая обрушилась на целое поколение молодых русских аристократов. Большинство этих женщин приняли решение следовать за ними и разделить их судьбу. В этой жертвенности, в этом величии есть что-то «древнеримское»: в поэме, посвященной княгине Волконской, изможденное лицо которой на стене дома в Иркутске я никогда не забуду, Виньи называет ее «северной Эпониной». Эта история, или легенда, относится к 78 году от Рождества Христова, когда предводитель галлов с римским именем Сабинус отправился в Рим, чтобы просить Веспасьяна о милосердии, в котором ему было отказано. Эпонина, его жена, попросила разделить с ним его мучительную казнь.
Их было одиннадцать, пожелавших того же. Они были сильны духом и бесстрашны, хотя им едва минуло двадцать лет. Перед свадьбой княгиня Волконская путешествовала в Крыму и на Кавказе и встретила Пушкина, который сочинил по сюжету легенды поэму и прочел ей. Княгиня Трубецкая, урожденная француженка Катрин Лубрери де Лаваль, в шестнадцать лет познакомилась с князем Трубецким на одном из парижских балов, которые посещали русские офицеры, участвовавшие в кампании 1814 года. Несколько месяцев спустя она выходит за него замуж и следует за ним в Петербург. Другие еще не были замужем, как еще одна француженка Полина Гебль 1800 года рождения, оставившая Мемуары. Происходившая из разорившейся знатной семьи, она оказалась в Москве в магазине модной одежды «Деманси». Она знакомится с Иваном Анненковым, рожает от него дочь, однако совершенно не собирается за него замуж. Но когда его приговаривают к ссылке, она решается на это, чтобы следовать за ним. Царь этому удивляется: «Это не ваша родина, мадам». Свадьба состоялась в Чите в 6200 километрах от Петербурга. Тогда это было небольшое поселение: десяток изб, тюрьма и деревянная церковь. «Привели в кандалах новобрачного и его двух товарищей… В закрытом помещении им сняли кандалы. Церемония была короткой, священник спешил, песнопений не было. В конце церемонии всем троим, мужу и двум свидетелям вновь надели кандалы и вновь отвели в острог» («Воспоминания Полины Анненковой»). Тридцать лет спустя к моменту амнистии Иван Анненков не получает права селиться в Петербурге и Москве и обустраивается в Нижнем Новгороде. До конца своих дней он посвящает себя освобождению крепостных, сохранив, как он сам это говорил, «прежнюю ненависть к рабству». «Я чувствовала в себе сверхъестественные силы и необыкновенную решимость преодолеть все препятствия», — пишет Полина в своих «Воспоминаниях». Родившись вместе с веком, она видела во Франции в 1812 году знаменитую комету, зловещее предзнаменование для русских о вторжении, намеченном Наполеоном!
Та же самая сила вдохновляет одиннадцатую из этих героинь, Камиллу ле Дантю, тоже француженку, дочь гувернантки семьи Ивашевых, которая поехала в Сибирь, чтобы соединиться со своим мужем, хозяйским сыном Василием Петровичем Ивашевым… Когда первая группа отправляется в Сибирь вместе с Сергеем Трубецким, Катрин, несмотря на запрет, через три дня следует за ними. Ее путешествие по «тракту» едва не стоило ей жизни. Задуманный Петром Великим и построенный уже после его смерти «тракт», до строительства Транссибирской магистрали был единственным путем из Петербурга до китайской границы. По нему передвигались на санях, зимой пересекали реки по льду, а в остальное время на лодках. В областном художественном музее Иркутска (у нас не было времени его посетить) есть красивое полотно 1886 года Николая Добровольского «Переправа через Ангару в Иркутске». Вылезшие из глубоких снежных сугробов на берегу реки сани пытаются подняться на длинный деревянный понтон. Вдалеке в тумане виднеются высокие колокольни церквей Иркутска. Морозный образ, усугубленный грозовым небом, намного поэтичнее, чем реальность этой бесконечной дороги по степи…
Длившиеся многие месяцы путешествия женщин, ехавших с ссыльными, или выехавших вслед за ними, происходили в чрезвычайно трудных условиях, и их размещение в сибирских деревнях было очень ненадежным. Но связи, которые установились между ними, а позже и между их семьями, были невероятно крепки: «Все было общим, радости и печали, все делилось поровну, все было отмечено взаимной симпатией. Мы все были объединены тесной дружбой», — пишет Полина Гебль в своих мемуарах. Что касается Марии Волконской, то она присоединилась к Екатерине Трубецкой, и они обе жили месяцами возле тюрьмы в маленькой избе, практически никогда не топленой. «Было так холодно, — пишет она, — что мы просыпались с волосами, примерзшими к стенке». Удивительное эхо истории! Об одном из первых заключений в тюрьме Екатерина Гинзбург, арестованная в Казани в 1937 году, говорит, что холод был таким сильным, что «волосы примерзали к стене». Она часто думала о женах декабристов и цитировала по памяти стихи Некрасова, посвященные Марии Волконской: «Прежде чем поцеловать своего мужа, я поцеловала его кандалы».
Недоверчивое вначале местное население, русские крестьяне, живущие в среде местных народов, быстро узнали, кто они и каковы были цели их мужей-декабристов. «Я узнал от твоего слуги, зачем ты ходила к императору, — сказал однажды один старик Полине Анненковой. Великое дело, матушка, да хранит тебя Бог. Я знаю, что они хотели, эти господа: они хотели нашей свободы, свободы крестьянам». Им помогают. В благодарность они учат крестьян читать, в том числе женщин и девочек, что уже само по себе в то время было революционно.
…Наш визит завершается концертом. Костюмам, манерам и даже голосам артистов не хватает изящества и воодушевления, но это произведения композиторов, которые нравились Марии Волконской: Шопен, Шуберт, Глинка и Александр Варламов. Посещение этого дома окунуло нас в ощущение исторической симпатии и такого сопереживания ей и ее страданиям, что мы даже быстро забыли искусственный и почти стесняющий характер этой музыкальной интермедии. Ничто не могло лучше помочь нам понять, сколько потребовалось храбрости и сил, чтобы создать культурный петербуржский — европейский — салон в этой ледяной пустыне в 6000 километрах от столицы… Островок мысли, поэзии, музыки после ужасных лет тюрем и дымных, грязных и ледяных изб, среди казаков и русских крестьян, неподалеку от бурятских юрт!
…В доме декабристов мне казалось все более ясным, что Сибирь является «фронтом», подвижной и продвигающейся «границей» европейского присутствия. На этот раз это не фронт завоеваний и насильственной колонизации. Это прививка на чужой земле либеральных идей, пришедших из Европы — культуры, музыки и книг. Ссылка сюда обернулась свободой. Это вызов власти, настоящий триумф над жестоким тираном. В этом пристанище среди стен, обтянутых светлой тканью, пианино, картины, поющая женщина. А снаружи вместо всеобщего освобождения, о котором мечтали декабристы, они принесли этим крестьянам немного медицины и научили читать их детей. Триумф Европы в этой безлюдной глуши, Европы не завоевательницы, не колонизатора, а Европы просвещения, воплощение несбыточной мечты, которая побудила этих ссыльных благородных молодых людей.
Пианист играет Шуберта, это «Экспромт», который особенно любила Мария Волконская. Именно тогда к вам приходит мысль, которая переходит в уверенность: жизнь этих ссыльных женщин была несравнима богаче и полнее смыслом, чем судьба, к которой они были предназначены и которая была у их матерей. Классическая судьба русской аристократки: сыновья поступают в военную академию, дочерей нужно выдать замуж, несколько месяцев в году скучать в сельской усадьбе, несколько путешествий на воды Бадена, несколько тайных страстей, игра, молодые офицеры… А может, что-нибудь еще, такое же секретное и обманчивое, и приближающаяся старость рядом с супругом, который вас обманывает с оперными танцовщицами…
…Когда я выхожу на свет уже уходящего дня в нежность этих улочек с низкими домами, все кажется покрытым тонким слоем пыли, пахнущей пыльцой. Перед тем как сесть в поезд на Улан-Удэ, нас ждет быстрый ужин в ресторане «Снежинка».
В этот момент совсем не думается о снеге в Иркутске.
21 час. Сейчас у меня немного больше времени, чем при нашем прибытии, чтобы осмотреть вокзал. Я не заметила тогда две поразительные колонны, обрамляющие монументальный вход, они сами увенчаны массивным куполом с не менее массивным каменным орнаментом. С обеих сторон два более низких сооружения длиной около пятидесяти метров, как сторожевые башни, оштукатуренные в бледно-желтый на бодряще-зеленом фундаменте. Вот она власть, императорская власть, в которой никто не должен усомниться. Веками она внушала свое величие в регионах, намного раньше строительства Транссибирской магистрали: на картине Добровольского четко видны слева «Врата Москвы», арка высотой 19 метров, построенная между 1811 и 1813 годами в честь десятой годовщины правления Александра I. Эти громадные врата были видны издалека и служили главным входом в город; сегодня они исчезли, но в других городах Сибири есть такие триумфальные арки в память о визите или юбилее царя. Одна из последних была установлена в Улан-Удэ, куда мы сейчас направляемся, в честь визита будущего Николая II в 1891 году.
Наступает ночь. Толпа, громадные лестницы, переходы над путями. Уже пора. Вот длинная цепочка вагонов, и в самом конце вновь радостный прием наших проводниц: «Ваш дом!» Усталые и счастливые, мы бросаемся на наши узкие полки с ногами, поставленными на наши большие чемоданы, в которых невероятно перемешаны одежда, книги и обувь. Мы рассовываем это как можем. (А как сделал это G. G. со своим блестящим металлическим монстром?) На подоконнике кедровые орешки, стаканы, часы, пара книг, камушки с Байкала, засохшие цветы, бутылка фруктового сока, записная книжка. Все это движется в ритме поезда, который разгоняется в сопровождении железного лязга. Мы огибаем с юга Байкал, «священное море» бурятского народа: заканчивается его алмазная гладь, темная, покрытая красными бликами лучей заходящего солнца. Огибание озера было самым трудным участком Транссибирской магистрали, строительство которого стоило тысяч жизней заключенных и крестьян.