бусильник (бусильнк оттого, что люди пьют его — бусят), и сахар сластим, и зеркала вершальницы (затем, что вершить — глядеть в них надо) и другое тому подобное. Для таких дел у офеней и брысы (весы) такие сделаны, что брысят с походом всегда на его сторону. Пропуливает пулец — продает купец этот вяло и рыхло (много и скоро), больше широго, чем склешево (дороже, а не дешевле) и за то ерчить на громати на своем ловаке, а не похлить на стухах (ездить на телеге на собственной лошади, а не ходить пешком на своих ногах с коробом на горбе), да еще сверх того седмает в рахе на дудорге, троет вятелку за стропенем, сафает скрыжами кундешные кундяки и забусывает (на худой конец) чкуном, а чаще всего клыгой, а не то и кером (т. е. в избе, на лавке ест утку за столом, мнет зубами пшеничные пироги и запивает квасом, брагой, а не то и пивом). На крестьянского обманщика собаки не лают, а мужичью голову недаром прозвали на Соже неразумницею: бузу (бедного) от стодена (богатого) лоховой обзетилыцик (крестьянский обманщик) не распознает. И все-таки "котюры скрыпы ртвандают, поханя севрает шлякомова в рым, нидонять дрябку в бухарку, гируха филосы мурляет, клюжает и чупается (ребята ворота отворяют, хозяин зовет знакомого в дом, наливает водку в рюмку, хозяйка блины печет, подает и кланяется): "Спасибо еще и за то, что мимо двора не проехал". За мужиком сплошь и рядом у торгована шилку скень (долгов много). Хоть офеня и знает Стода (Бога), но не лучше нефедя и скеса (еврея) бусает лохову гиру (пьет крестьянскую кровь); видку (правду) только по имени знает. Офени говорят: "Масья! ропа кимат, полумеркоть, рыхло закурещать ворыханы" (мать, пора встать, полночь, скоро запоют петухи). "Да, позагорбил басве слещить: астона басвинска ухалила дработницой" (да, позабыл тебе сказать: жена твоя померла весною).
Точно так же в отверницкой речи встречаем наибольшее богатство прозваний тех продуктов, которые служили предметом торговли и промысла. У офеней мы не видим того, у мазуриков немыслима необходимость знания гречихи (кудрявки), чечевицы (лескушки), проса (цикауса). Кричевские торговцы, жившие в более южных и теплых местах, возымели в этом отношении преимущество даже перед проходимцами северными офенями. Кричевские знают и нахрин — хрен, и кругалку — репу, и солодуху — морковь. Все это они могли выменивать и на семирки (иголки), и на теплухи (чулки) и проч.
А вот и еще художники, которые вертятся и вращаются также около своего темного дела и стараются затемнить его больше и так, чтобы сторонние их не узнали. Эти также какою рекою плывут — ту и славу кладут, и у них, где дрова — там и щепы. Ворует мазурик и то, что на глаза попадается, и что легче украсть, и на что он большой охотник и мастер. Оттого у них шубы — теплухи, меховые вещи — окорока, белье на чердаках (не без остроумия) — голуби, посуда — звенья, кафтаны, шинели — шельмы, подушки с извозчичьих саней — мякоть, шапки — камлюхи и сапоги — коньки; все предметы добычи (тырбана) и дележки (слама). Но так как мазурик больше ходит около карманов, "берет с верхов", т. е. из наружных (оттого и карманник), то при обширном поле для деятельности и богатство слов для названия вещей и предметов промысла: табакерка — лоханка, скуржаная — серебряная, рыжая или веснушная — золотая, часовые цепочки — гопа, не шейные короткие — путина и первязь, длинная шейная — аркан, бумажники — дождевики и лопатники, кошельки с деньгами — шмели, лорнеты — камбалы, кольца — обручи, драгоценные камни — сверкальцы, перчатки — грабли, театральные трубки — двуглазые, портмоне — кисы, саквояжи, чемоданы и мешки — шишки. А так как в таких вещах вытаскивались и деньги, то на каждый вид их и форму существуют отдельные названия: деньги — сэра (старые), бабки (новые), ассигнации — финаги и финашки, трека — трехрублевая, синька — пятирублевая, канька и каника — копейка, трешка — трехкопеечник, пискарек — пятачок, пискарь — медный пятак, жирмашник — гривенник, ламышник — полтинник, осюшник — двугривенный, жирма-беш — четвертак, стремчаговый — трехрублевик, царь — целковый, капчук — сторублевая бумажка, косуля — тысяча и проч. Платок — лепень, но шемяга — носовой обыкновенный, персяк — шелковый. Часы прежде назывались веснухи и веснушки, но так как слово это узнали все, то сталось новое — бани, а зато, что они чаще служат предметом добычи и попадают в руки всякие, то и зовутся: стуканцами — стенные, канарейками — карманные, рыжими — золотые, скуржовыми — серебряные. По причине же того, что у таких художников беда всегда висит на вороту, то и выкрикивают близость опасности (стремы) либо этим придуманным словом, либо говорят «мокро», когда видят стрелу — казака, михлютку — жандарма, каплюжника или гурт — полицейского, фигу, чертову роту, двадцать шесть — сыщика; мухорта — статского человека, наблюдателя, барчука — франта, свидетеля, из военных — талыгая, паука — городового, денщика — Алешку, лакея — уксус, лак; хера (пьяного) не боялись, жоха — нищего, подбивали в свою компанию и давали слам. «Отачивались» (откупались) в старину и от «крючка» — письмоводителя в квартале, и от "кармана или выручки", т. е. самого квартального надзирателя, и от «клюя» или ключая — следственного пристава, и «скипидарничали», гуляли на воле, находясь в подозрении. За «ломотою» (побоями) не гонялись и «секуцию» принимали с легким сердцем.
Так как на большую часть все это были бродяги, с фальшивыми паспортами и часто без всяких видов, то мастерили свои и опять обогатили свой язык различными новыми, нигде уже не попадающимися словами. Вышли безглазые, темные, т. е. беспаспортные и слепыши (бродяги настоящие), с липовым глазом, темным, яманным глазом (фальшивым паспортом, потому что настоящий по музыке называется просто глазом, и иногда биркою и картинкою); торговали «пчелами» — фальшивыми бумагами, но, конечно, больше и чаще всего воровали, сбывали стыренное (ворованное) мешкам (приемщикам). Ходили тырить на клей (воровать на готовое) после подвода (подготовки) на двое, или "ходили в одиночку", воровали особняком или «стабунивались», склеивались (т. е. соглашались вместе), сбивались в шайку, в «хоровод» (товарищество) и «гопали» (бродили по улицам, ночевали на них). Иногда в карманах ничего не находили "шман, сухари", но, добившись цели, действовали. В дело употребляли коловороты — «вертуны», для «сережек» (замков), пускали в ход «помаду» (долото), фомку (маленький лом), «крючки» (небольшие отмычки), «стриканцы» (ножницы), «жулики» (ножи) и т. д.; хаживали и на шарап (грудью, приступом брали), и на храпок (схватывали за горло), и на душец и под микитки, "схватывали за дыхало", т. е. душили, зажавши рот и ноздри.[113] Зато ловкий человек, когда трокнул, т. е. попадался и садился в тюрьму, то выходил из тюрьмы либо "с нашим почтением" (в подозрении), либо "с нижайшим почтением" (в сильном подозрении), либо, наконец, "с нижайшею благодарностью" (в глубоком подозрении). Эти обыкновенно отделывались только тем, что "пробирали их дробью", т. е. наказывали розгами, а затем они опять сидели по-старому в «капне» (кабаке) или «шатуне» (погребке), опять искали поживы на «задельях» (свадьбах), «уборках» или «халтурах» (похоронах). Краденое, «тыренное» перетыривали (перепродавали), т. е. спурили, пропуливали в надежные руки. Иногда удавалось «ухнуть» — уехать — на подговоренном извозчике, иногда удавалось «влопаться» только, т. е. попасться неопасно, а иногда и «сгореть», т. е. попасться до ссылки, до «мантов» (плетей) и до прогулки "за Бугры" (т. е. за Уральский хребет), спознавшись и с кирюшками (палачами), прокатившись и на «фортунке» (позорной колеснице), и наевшись миног (т. е. получив наказание плетьми). "Сме-ряли стекла", выдавливая их, намазывая медом или патокою сахарную бумагу; тем же медом смазывают и стыренные деньги, чтоб не звенели. Главные достоинства в этом промысле уметь вовремя "зетить, стремить", зорко озираться и глядеть, уметь «агалчить» — вовремя предостеречь товарища, толкнув его; вовремя «трекать» (оглядываться и вытаскивать из кармана), уметь «заливать» — обходить, заговаривать сыщика, справедливо «тырбанить» (добычу делить), остерегаться «амбы» (смертельных ударов) и «дуги» (неверных справок при рекогносцировке), чтобы "не наездить" (новое слово — не сделать неудачной кражи) и не попасть в «кряковки» (т. е. чтобы не связали рук).
— Ухрял было (печалится мазурик мазурику, х о — дя по музыке, т. е. говоря своим байковым языком), ухрял было вечор, с бутырем справился, да стрела подоспела и облопался (казак прискакал и попался).
Предостерегают друг друга: "Стремя!" "Стремит михлютка!" (Жандарм смотрит, берегись!)
Хвастаются: "Вечор я было влопался (попался), насилу фомкой отбился, да, спасибо, звонок (товарищ-мальчишка) со стороны поздравил каплюжника дождевиком" (бросил в полицейского камнем). Или: "Срубил шмель, выначил скурлажную лоханку" (вытащил кошелек с деньгами да серебряную табакерку).
Расспрашивают друг друга: "Во что кладет мешок веснухи?" (Во что барышник-перекупень ценит часы?) — "Я правлю три рыжика, он четыре колеса кладет" (Я прошу три золотых, он четыре целковых дает).
Печалятся о товарище: "Он ведь уж ел миноги и спроважен, не чиста была бирка" (наказан и выслан, паспорт был фальшивый), и проч. и проч.
На языке офеней переписывались белокриницкие (австрийские) раскольники с московскими и вообще живущими внутри Империи. Похожий на офенский язык существует у кинешемских и вообще костромских, макарьевских и кологривских шерстобитов, уходящих в Восточную Россию, "в Сибирь" (как они называют), и шерсть бить, и коновалить, и колдовать. Имеется свой язык у буевских мелочников-гребенщиков, ходящих по столичным дворам с козлиным выкриком: «щетки-гребенки» и с ящиком за спиною. Подмечен искусственный язык у нищих, где нищенство превратилось в правильно организованный промысел (во Владимирской, Тверской, Рязанской и Московской губерниях). «Картаво» умеют говорить лошадиные барышники, руководствуясь нужными для тайны цыганскими словами. Языки эти в народе слывут под разными прозвищами: кантюжного (собственно, нищенский),