Как было сказано, параллели мотивам евразийской героической сказки и эпоса в Новом Свете сосредоточены в Северной Америке восточнее Скалистых гор. Весьма вероятно поэтому, что принесшие с собой подобную мифологию люди проникли в Америку через долины Юкона и Маккензи и вышли на Великие равнины. Именно там их традиции и дожили лучше всего до ХХ в. Однако изредка те же мотивы встречаются и в Южной Америке. В случае с мотивом «герой спасает птенцов», помимо приведенного текста коги, есть еще один южноамериканский вариант, записанный в самом центре Амазонии. Последовательность мотивов в нём иная, чем в Северной Америке, и скорее соответствует евразийской, хотя логичного завершения (птица помогает герою вернуться домой) текст не имеет.
Мауэ (семья тупи-гуарани, между нижним Тапажосом и Амазонкой). Человек заблудился в лесу. Его приглашает к себе в дупло удав. Гость делает вид, что удав ему нравится. Утром человек уходит, залезает на дерево, где находится гнездо попугаев, и учит их, как отпугнуть удава: для этого надо крикнуть «ха-хан!». Удав ползет к птенцам, но тут прилетает их мать и кричит «ха-хан!». Удав падает на острые листья, которые разрезают его на части, превращающиеся в различных животных и растения.
Распределение данной серии мотивов по ареалам напоминает ту, что характерна для «ныряльщика за землей». В основном это Северная Америка, но есть отдельные случаи в Южной. Истолковать подобное распределение можно следующим образом. К тому моменту, как носители южносибирско-центральноазиатских мотивов достигли Великих равнин, Новый Свет уже был заселен. Поэтому более поздние мигранты двинулись в основном не на юг, а на северо-восток, вслед за отступающим ледником. Однако отдельные небольшие их группы все-таки миновали узкие центральноамериканские перешейки, достигнув Южной Америки. Сохранившиеся фрагменты их мифологии обнаруживаются в основном в северной половине этого континента.
* * *
До сих пор речь шла об отраженных в мифологии связях между Америкой и Старым Светом. Однако фольклорные тексты помогают проследить и дальнейшее продвижение предков индейцев уже в пределах самого Нового Света. На западе Северной Америки обнаружено больше южноамериканских параллелей, чем на востоке. Отчасти это вызвано тем, что данные по народам, которые жили к западу от Миссисипи, вообще обильнее, чем по жившим восточнее от этой реки. Так, о мифологиях обитателей бассейна Огайо и индейцев приатлантических районов южнее Нью-Йорка сведений нет вообще. Однако вряд ли эта причина единственная: в конце концов, мифология ирокезов известна великолепно, да и фольклор мускогов американского юго-востока неплохо изучен. Есть более существенное обстоятельство: плацдармом для заселения Центральной, а затем и Южной Америки служили именно западные области Северной Америки. Там, на западе, продолжали жить родственники людей, проследовавших дальше на юг. Никаких фактов в пользу проникновения людей в Южную Америку через Флориду и Антилы нет, отсюда и география связей.
Фольклорно-мифологические параллели между Северной и Южной Америкой образуют довольно путаную картину, но некоторые тенденции в ней все же прослеживаются.
Для юга и юго-запада Южной Америки, т. е. для Центральных и Южных Анд и Патагонии, характерны такие мотивы, которые в Северной Америке тяготеют к областям на запад от Миссисипи, хотя иногда встречаются и восточнее.
Мотивы, типичные для восточной Бразилии, Амазонии и Гвианы, на севере представлены в разных районах. Есть такие, которые концентрируются от Аляски до Орегона. Создается впечатление, что принесшие их на юг люди прошли через Северную Америку «маршем», не отвлекаясь на освоение ее восточных областей. Но есть и южноамериканские мотивы, которые распространены на Великих равнинах и на востоке США.
Мотивы первой группы почти наверняка восходят к континентально-евразийскому комплексу. Мотивы второй группы ― к индо-тихоокеанскому, а для некоторых (впрочем, немногих) в Старом Свете близких аналогий найти не удалось.
Область Чако в Южной Америке отличается смешением восточных мотивов, характерных для Бразильского нагорья и Амазонии, с западными, характерными для Андской области.
Начнем с той группы мотивов, которая связывает Северную Америку с Андами и Патагонией. Самый очевидный и красноречивый пример ― это варианты мифа «спор о времени», которые зафиксированы в Патагонии с теми же подробностями, что и у индейцев США и Канады.
Пуэльче (семья чон, северная Патагония). Животные и птицы спорят о продолжительности временных циклов. Куропатка: «Пусть ночь — как оперенные части моего тела, день ― как части без перьев!» Солнце: «Так не годится, у куропатки повсюду перья». Заяц: «В каждом времени года будет столько месяцев, сколько когтей у меня на лапках» (у патагонского зайца три когтя).
Теуэльче (семья чон, южная Патагония). Элаль (верховное божество) спрашивает животных, сколько зимних месяцев они хотят. Нанду показывает пальцы у себя на ногах — столько же должно быть зимних месяцев. Другие сомневаются, что зиме следует быть столь долгой. Морская свинка кричит: «Пусть три месяца!» Нанду гонится за ней, наступает на хвост — теперь он короткий.
Пуэльче ― наименее изученная группа обитателей Патагонии, данных об их фольклоре у нас крайне мало. То, что от мифологии пуэльче сохранился именно сюжет спора о продолжительности единиц времени, свидетельствует о его популярности. Связанные с этим сюжетом мотивы есть и у чилийских арауканов. Нет сомнений, что этот миф был принесен из Северной Америки в ходе какой-то ранней миграции, поскольку позже, с VI—VII тыс. до н. э., столь дальние переселения уже вряд ли были возможны. Если бы они имели место, то оставили бы следы в языках, но никаких специфических соответствий между языками индейцев Южной и Северной Америки до сих пор обнаружить не удалось. С распространением какой археологической культуры связывать патагонско-североамериканские параллели в мифологии пока, однако, не ясно. Речь может идти как о палеоиндейцах, изготавливавших желобчатые наконечники в форме рыбьего хвоста, так и о населении периода раннего голоцена, когда распространение получили листовидные наконечники.
Здесь же, на юге Южной Америки, обнаруживается целая серия североамериканских фольклорных мотивов, связанных с похождениями трикстера ― фольклорного плута, вора и шута.
Образ трикстера встречается на всех континентах, но он связан с разными зооморфными персонажами и неодинаково популярен. Основной трикстер Старого Света от Атлантики до Чукотки ― это лиса или лис, которых в более южных районах сменяет шакал. В Африке южная граница распространения трикстера-шакала примерно совпадает с границей между европеоидами и негроидами. В фольклоре цивилизаций Евразии трикстерские сюжеты оформились в циклы, связанные с антропоморфными персонажами вроде Ходжи Насреддина. В Западной Сибири антропоморфный трикстер уходит, похоже, в седую древность. Южнее Сахары типичных трикстеров три ― заяц, черепаха, паук. В Восточной Азии и отчасти дальше на запад (Тибет, иногда Казахстан) функции трикстера исполняет, как и в Африке, заяц. По северным берегам Тихого океана, от острова Ванкувер до Камчатки, трикстером является ворон, причем цепочка плутовских мотивов с его участием тянется вдоль тихоокеанского фронта Азии вплоть до юго-восточной Австралии. На северо-востоке Азии ареалы лисы и ворона перекрывают друг друга.
В пределах западной половины основной территории Северной Америки от Британской Колумбии до северо-западной Мексики главным, а часто и единственным, трикстером является койот. Однако восточнее, начиная уже с некоторых районов Великих равнин и вплоть до Атлантики, в роли трикстеров выступают другие персонажи ― кролик, паук, сойка, росомаха, а также чисто антропоморфные существа. Очень сложная ситуация на западе в пределах Орегона, Вашингтона, юга Британской Колумбии. Здесь соприкасались «зоны» койота и ворона, что, по-видимому, привело к разрушению стереотипов. В этом районе сосуществуют полдюжины разных трикстеров, притом, что сами исполняемые ими «трюки» одинаковы.
Предполагать, что койот занял место трикстера просто потому, что он «действительно умен и жуликоват» (мнение Марвина Харриса), или потому, что он падальщик и, следовательно, «медиатор» между живыми и мертвыми (точка зрения Клода Леви-Строса), крайне рискованно. Гораздо вероятнее, что североамериканский койот ― это все тот же евразийский лис в новом обличье. Соответственно распространение образа койота как трикстера может отражать распространение определенных групп мигрантов, связанных своим происхождением с глубинами Сибири, а не с тихоокеанским побережьем.
На востоке Южной Америки настоящих трикстеров нет. Там представлены либо персонажи-неудачники, глупо и безуспешно подражающие героям (таков Месяц в паре с Солнцем у обитателей Бразильского нагорья), либо персонажи-герои, лишь маскирующие свою мощь за дурацкими выходками (такова черепашка), либо, наконец, персонажи-противники, которые являются объектами осмеяния и неизбежно проигрывают (таков ягуар). То же, кстати, касается и юговосточной окраины Азии. В Индонезии автором хитроумных проделок чаще всего бывает карликовый олень канчиль, но это мнимый трикстер ― скорее замаскированный герой-победитель. Больше на роль трикстера здесь подходит обезьяна, но эпизоды с ней встречаются относительно редко. Того устойчивого и обширного набора трикстерских мотивов, который характерен для континентальной Евразии и особенно для Северной Америки и для Африки южнее Сахары, ни в Юго-Восточной Азии, ни в Меланезии и Австралии мы не найдем.
Зато на юге и юго-западе Южной Америки от Перу до Патагонии в фольклоре представлен классический североамериканский трикстер ― «ум без чувства ответственности», непрерывно проигрывающий и выигрывающий, дурак и хитрец, герой и противник в одном лице. За редкими исключениями роль подобного персонажа исполняет здесь лис, т. е. тот же самый койот, вернувшийся к своему исконному евразийскому прототипу.