Путь алмазов из недр земли до пальчиков красивых дам – наглядный пример успешного брендинга. Благодаря рекламе фирмы «Де Бирс» «Бриллианты навсегда» 1947 года в послевоенное время депрессии и застоя в США продажу драгоценных камней удалось поднять на новый уровень. Позже драгоценные камни воспели Мэрилин Монро и Ширли Бэсси в своих бессмертных хитах «Лучшие друзья девушек – бриллианты» и одноименной песне «Бриллианты навсегда».
Если взглянуть чуть глубже, чем наше представление о бриллиантах, в добыче алмазов сложно найти хоть толику здравого смысла. Ради одного крошечного камушка среди пустынной местности роют огромные кратеры. Поднимают 5000 тонн земли, содержащей всего лишь 0,2 грамма алмазов. При том, чтобы отличить настоящий алмаз от искусственного или того же циркония, даже специалисту нужен микроскоп.
Возможно, якутские алмазы и не являются «кровавыми», но северную природу они все же убивают. Если клиенты вдруг решат, что им вполне подходят синтетические алмазы, циркон или даже стекло, рыть землю тут же прекратят. И тайгу оставят в покое.
Дети
Малыши научились игре на хомусе и русскому мату.
Тёхтюр, Покровск, Якутск, Октемцы
Жизнь наших детей в деревне, несмотря на ее незатейливость и наши страхи перед путешествием, была легкой. Они научились сами куда-то ходить и сами все покупать в магазине. Если бы они потерялись, какой-нибудь взрослый обязательно проводил бы их до дома. Атмосфера в Тёхтюре отличалась от их родного Хельсинки: на сельской дороге чаще встречались коровы и лошади, чем машины. Единственную опасность представляли свободно разгуливающие собаки. В Якутии даже были случаи, что от их укусов умирали дети. К счастью, наши дети научились обороняться от собак палкой.
В Тёхтюре не так много мест, где дети могли бы проводить свободное время: видавшая лучшие времена детская площадка состояла из ледяной песочницы, скамейки, потерявшей сиденье, и горки, отрывавшейся от лестницы. По горке можно было спускаться, только если кто-то крепко ее держал. Дети больше любили играть в старых пожарных машинах, стоявших перед гаражом администрации, а еще на заброшенной пилораме посреди лугов, в полукилометре от нас, это было их любимое место. Когда снег покрыл землю, они любили ходить на лыжах в уютный ельник среди лугов, где стояли резные столбы сэргэ для привязывания коней.
Бывало, женщины в голос оплакивали трудную судьбу наших детей и осуждали нас за то, что мы притащили их с собой в Сибирь. Мою жену некоторые односельчане прозвали «женой декабриста», вспоминая восстание русских интеллектуалов начала XIX века. Царь сослал их в Сибирь пожизненно, и жены добровольно последовали за ними. Хотя моя жена и согласилась отбыть со мной срок в Сибири, она была не в особом восторге от нашего «отпуска». Ей выпало обеспечивать наш быт и работать домашней учительницей для нашего старшего, который помимо программы в русской школе должен был делать все задания по программе второго класса финской школы.
Жена ныла, что в Якутии у всех есть мнение по поводу воспитания детей, того, как себя вести, и даже по поводу внешнего вида. Нам говорили, что у наших мальчиков слишком длинные и непричесанные волосы, что им нельзя играть в лужах и кататься на перилах. Многие считали, что наши дети не умели вести себя тихо, ждать, стоять в очереди – что правда.
Самое частое русскоязычное слово ободрения тут – «нельзя».
Двое младших детей пошли в Тёхтюре в садик, но только через месяц после приезда, когда мы предъявили все необходимые медицинские справки. Они ходили в садик только утром, когда жена делала работу для Финляндии. Ничего, что только полдня, по деньгам это небольшие траты – всего 140 рублей в месяц за ребенка. Детский сад «Кэнчээри» («Новое поколение») – отполированный временем деревянный дом, дощатый пол, выкрашенный в поносно-коричневый цвет, был по-домашнему кривым. В детском саду не текла вода из крана, а вместо туалета – отдельная горшковая комната, там на полке аккуратным рядком стояли эмалированные горшки. Для мальчиков дополнительно предоставляли два больших ведра, чтобы писали стоя.
Детям пришлось туго – все вокруг тараторили на двух новых языках, на русском и на якутском. Языковое погружение оказалось не таким простым делом, как я думал. Младшие за короткое время в садике не успевали хорошо выучить ни один из двух местных языков, их словарный запас на русском состоял из отдельных слов типа «машина», «кушать» и «спасибо». И конечно, плохих слов, которым старшие ребята их старательно обучали. Воспитатели и даже другие дети говорили с нашими детьми на русском, а не на родном якутском, хотя наши дети не понимали ни того ни другого. В советское время русский язык был «международным языком общения», и эта установка, похоже, до сих пор в ходу. Дошкольники, деревенские ребята, выросшие в абсолютно якутоязычном окружении, на удивление хорошо говорили на русском. Наверное, это объясняется просмотром телевизора, и еще это язык игр, но родители и воспитатели, конечно, также склоняли их к изучению русского.
Наш садик трещал по швам: все группы заполнены донельзя. Нашего трехлетнего вначале определили в группу его возраста, но там ему совсем не понравилось, он плакал каждое утро, когда надо было идти в сад. Детей так много, что воспитатели не успевали успокоить плачущих, а только одергивали их: «Не плачь!» В конце концов наш малыш самостоятельно сбежал к брату в группу шестилеток, и тетушки, видимо, догадались, что так было лучше. Наш средний вначале был в восторге от того, что у него появились новые друзья по играм, но из-за незнания языка быстро сник. Когда в его группу пришел младший брат, они стали неразлучной бандой, которая не слушалась воспитателей (и, конечно, не понимала), пряталась от них и один раз даже сбежала из садика. Младший ревниво следил, чтобы никто другой не играл с его старшим братом.
В российских садиках детей прежде всего учат тихо сидеть и слушать. Это был бы неплохой навык для наших детей. Утро проходило в различных занятиях. На уроках рисования занимались точным срисовыванием с картинки. На уроке физкультуры маршировали и учились прыгать в длину. Причем один из воспитателей раскатисто смеялся над результатами трехлеток. Музыку вела опытная Александра, она учила детей танцевать под техно-поп и показывала трехлеткам портрет Моцарта, рассказывая, что это был известный немецкий композитор.
Но настоящая специальность Александры – игра на варгане. Варган, по-якутски хомус – инструмент, известный в разных странах мира, это маленькая железная пластинка, ее суют в рот и заставляют дрожать, оттягивая язычок. В Якутии это национальный инструмент, а тёхтюрский садик оказался детским садиком с уклоном на хомус. Дети учились сами бренчать на варгане, а потом, лежа на полу, успокаивались под завораживающие переливы обертонов магического инструмента во рту у воспитателя. Наш сын тоже легко извлекал из варгана звуки, некоторые ребята из садика умели производить на удивление многообразные звуковые ряды. Обучение игре на хомусе стало специализацией садика еще в 1980-х, но, к сожалению, это прекрасное хобби улетучивается, когда дети идут в школу.
На обед в садике обычно давали жидкий суп с лапшой, мясо, рис, макароны или гречку. Салат – это столовая ложка горошка или кукурузы из консервной банки или квашеная капуста. На перекус – сладкий чай с ломтиком хлеба или яблоко. Еду нельзя было брать самим, нельзя оставлять ее на тарелке, во время еды нельзя говорить. После еды дети полоскали рот фтором, и им давали истолченную таблетку неизвестно чего. Так же, как и наш школьник, малыши часто бежали домой есть, потому что в садике они были лишь полдня.
Во дворе садика были снаряды для лазания и торчала высокая пластмассовая пальма, она смотрелась просто великолепно на фоне полугодового снежного пейзажа. К нашему большому удивлению, в детском садике дети совсем не гуляли, даже осенью и весной, когда погода позволяла. Оказалось, это тоже запрещает некий закон. Так было не всегда. Деревенские бабушки были обеспокоены тем, что дети больше не гуляют в свободное время. Одна рассказала, что перерезала в доме интернет-кабель, чтобы только внука вытащить на улицу.
После школы и садика наш дом превращался в неформальный игровой центр, наши двери были всегда открыты для детей, видимо, в отличие от дверей в других домах. Первыми играть пришли самые смелые и самые наглые мальчишки – четвероклассники, они обожали стрелять из бластера Nerf, играть на консоли и строить из Lego. Затем осмелились прийти поиграть одноклассники нашего старшего. Зеленые бусины термомозаики Perler Beads сразу закончились – из них слепили танки и пушки. В конце концов пришли и девочки. Весной наш дом превратился в пункт проката лыж, так как все хотели попробовать покататься, но у многих не было своих.
Сельские ребята многому в нашем доме удивлялись. Например, они не могли понять, что если я сидел в комнате перед компьютером, то я работал. Они удивлялись, что моя жена играла с нашими детьми. Они спрашивали, какая у нас зарплата и сколько что в доме стоит. Для них было чудом, что у нас дома так много фруктов, и они хотели их попробовать. В шесть вечера дети обычно разбегались по домам. Иногда искушение заходило слишком далеко: из дома пропало Lego и 500 рублей из копилки среднего сына. Мы компенсировали потерю пострадавшему, чтобы поднять ему настроение.
Некоторые ребята жили очень скромно. Когда в начале весны наш сын отправился с одноклассником в горнолыжный центр в двух километрах от села, оказалось, что местный мальчик никогда там не был. Для меня все еще тайна, как люди в Тёхтюре живут, платят за машину и бензин, оплачивают счета за газ и свет, покупают продукты. 21 000 – тут обычная зарплата для односельчан, которые ходят на работу, и на них с якутскими ценами особо не разгуляешься. Ответ – подработки, срочные займы и пособия. Молодые семьи получают от государства материнский капитал на несколько тысяч евро при рождении ребенка и пособие на строительство дома. А вообще в Якутии, как и во всей России, живут сейчас кредитами – так, многие купили свою «Тойоту» в кредит. Боюсь, если экономика России в какой-то момент резко упадет, страну накроет долговой кризис.