Альберту не спится, он рассказывает о сыновьях одной язулинской женщины.
– …Мы с Байрамом и с младшим из ее сыновей – Валерой – на охоту поехали. Два старших к тому времени уже покончили с собой. Байраму, наверное, лет двенадцать было. Они, пацаны, днем заснули, Валере дедушка его приснился, предупреждал об опасности. Проснулся, смотрит – около их голов змея. Сам осторожно встал потихоньку и Байрама за ноги оттащил. Потом сурок – тарбаган – нам встретился. У тропы стоял и с собакой дрался, как будто за морду кусал. Но собаке ничего. Потом смотрели, а у него передних зубов уже не было – от старости, наверное. Так что он не кусал, а целовал. Кусать нечем было. Валера хотел его убить. Туда-сюда, патронов нет. И я ему сказал: «Камнем убей». Вот ругаю себя, что сказал. Он камень взял, а тарбаган человеческим голосом закричал на него: «Анайтбазаҥ! Анайтбазаҥ!» Но он все равно убил. Я хорошо слышал, два раза кричал: «Не трогай, не трогай!» Точно как человек. Тоже предупреждал, наверное. Но эти предупреждения даром пропали. Этот Валерка же, как мы в деревню вернулись, как и старшие братья, покончил с собой…
Горный Алтай давно занимает первые строчки в рейтингах регионов по количеству самоубийств, особенно детских и подростковых. Да вообще, эти верхние строчки принадлежат прежде всего регионам Севера, Урала, Сибири и Дальнего Востока. Читаешь комментарии в статьях на эту тему – какие только причины не называются. Расслоение общества, уровень пьянства в регионе, плохие школы, плохие родители, плохие чиновники, отсутствие исправно работающих социальных лифтов, «синие киты», секты, даже тема «принцесса Укока» опять всплывает.
Но все-таки мне отсюда, из Язулы, кажется – главная причина в том, что включенный по вечерам телевизор ясно показывает тебе, как живут истинные люди и ради чего следует жить. Настойчиво убеждает тебя, что ты не в тренде и не будешь там никогда. Ты оглядываешься и понимаешь, что ты – не настоящий. То, что тебя окружает – природа, скот, горы, деревня, язулинцы, – это совсем не интересно. В лучшем случае это какая-то экзотика, но никак не настоящая жизнь. Даже нас с Любой тут, в деревне, убеждает, пока язулинский дизель не вырубают в час ночи и телевизор не умолкает.
– Приеду в Москву, опять девчонки спросят, когда же я уже нормально в отпуск съезжу? – со вздохом говорит Люба. – Я им говорю, мне так нравится наша рязанская деревня или Алтай, но они не верят. До того не верят, что я сама сомневаться начинаю. И злюсь на них, и где-то в глубине стыжусь, что не съездила опять на теплое море или в Европу.
В последний день нашего пребывания в Язуле состоялась свадьба. Альберт – дядя жениха.
– Дядя у нас – это не просто дядя… Как объяснить? Это вроде титула. Мои дети – они тоже как дяди для него.
Вся семья загодя готовилась к этой свадьбе, титул обязывает. В пятницу вечером приехала Люба Кергилова из Горно-Алтайска и тоже впряглась в работу. Даже моя Люба приняла участие – ей выпало замешивать тесто для огромного количества боурсаков – готовили на всю деревню и приезжих гостей. Боурсаки жарили в масле на огне в аиле. Получился целый таз.
– Я все Валей любуюсь, – говорит моя Люба. – Все у нее хотят тусоваться в аиле, все забегают что-нибудь перехватить вкусненького, посидеть-поболтать. Какая-то удивительная мудрость, скорость, выносливость! Я бы так хотела уметь. И при этом все очень спокойно, без нервов. В пятьдесят шесть лет у нее ни одного седого волоса!
Они очень смешно общаются – Валя и моя Люба. Одна по-русски, другая по-алтайски, это им не мешает.
С утра за забором привязан баран, которого растили к нашему приезду, стоит неподвижно, ждет.
Альберт все время в доме жениха, приходит к вечеру усталый, пьет чай и идет в аил резать барана.
Мелкий скот здесь режут через живот, перерывая идущую вдоль хребта артерию в груди. Не давая проливаться крови на землю.
– Сегодня к свадьбе одиннадцать овец резали и бычка. Я – шесть штук. Сначала думал – пусть молодые режут, учатся, а потом решил взять грех на себя, – говорит Альберт.
Он кулаком обдирает барана, останавливается, глядит на нас:
– Или это не грех?
Так резать, как это делает Альберт, вовсе не грех. Все происходит удивительно быстро, чисто и уважительно по отношению к животному и к тому мясу, которое животное дает нам. Баран разделывается прямо на своей шкуре, и через пятнадцать минут на белой изнанке шкуры не остается ни капельки крови, мясо развешано по стенам, ребра плавают в казане, готовится кровяная колбаса и тёргом из полосок желудка и нутряного сала, перевитых кишками. Наблюдать за работой – удовольствие.
Альберт берет на себя не грех, а ответственность за то, что он питается мясом животных. Сам убил – сам съел. Или угостил прибывших из Москвы друзей.
В менее «экзотическом» мире большого города, где я живу, связать наличие мяса на столе со смертью животного довольно трудно, да и неприлично, наверное. Наша агрессия скрыта, животные волокна, растираемые нашими зубами, достаются нам без пролития крови.
Еще двести лет назад гуманист Уильям Хэзлитт писал: «Животные, которых мы употребляем в пищу, должны быть настолько мелко разделаны, чтобы их нельзя было распознать. В противном случае нам не следует… допускать, чтобы форма их подачи обличала наши чревоугодие и жестокость».
И мы скрываем от самих себя не только свою хищность. Бескровно взрезая купленные в супермаркете упаковки с сосисками или с филе индейки, мы скрываем свой страх.
«Уже более ста лет продукты, которые мы едим, как и пространства, где мы обитаем, создаются на Западе так, чтобы блокировать любые напоминания о том, что мы смертны», – пишет Кэролин Стил в «Голодном городе», книге о том, как еда определяет нашу жизнь.
Должен сказать, что баран, который ни разу в жизни не пробовал комбикорм, пасся на вольных язулинских лугах и расстался с жизнью под рукой Альберта, очень вкусен.
А на следующий день с утра Альберт опять в доме жениха. Во дворе горят костры, в пяти огромных казанах готовится еда, и Альберт помешивает ее выструганными мешалками, похожими на маленькие лодочные весла. Наваристый бульон с перловкой, плов, пигус с капустой и мясом, чай – все это варится, а потом поддерживается в горячем состоянии, потому что саратанские гости опаздывают. Уже давно выехали на перевал встречающие, но гостей все нет.
Часов до трех люди ходят по двору, сбиваются кучками, перешучиваются, смеются, присаживаются за столы во дворе, смотрят, как Альберт опускает в котел с пигусом свое вёслице и нажимает на рукоятку, выворачивая придонные слои на поверхность. По двору и вокруг ограды снуют, ждут костей и грызутся собаки. Ырыс, которому предстоит участвовать в церемонии, учит по книге слова благопожеланий – алкыш.
Наконец подъезжает несколько машин с опоздавшими гостями. Идем к дому невесты, который совсем рядом с домом жениха – метров сто. Две девочки с бантами держат тоненькие березки, между ними на веревке висит кожого – занавесь. Женщины что-то поют. Но все так сразу не происходит – надо немного еще подождать. Маша Чалчикова поет резким ясным голосом, девочки держат еще не совсем облетевшие березки, за которыми, наверное, ездили специально вниз по Чулышману, – здесь березы уже не растут, слишком высоко. Одна только виднеется у Альберта в ограде, посаженная сразу после постройки дома, выросшая в тепле хорошей семьи.
И вот невеста встала на крыльце, в белом платье, синей – цвета лунного неба – безрукавке с острыми, крылатыми плечами, синей высокой шапке, загнутой вперед, все вышито золотом. Потом двинулась к дому жениха, скрытая завесой-кожого. Ворота жениха тоже украшены березками.
Вот она уже в своем новом доме, сидит на кровати, по-прежнему скрытая кожого, а там, за занавесью, происходит важное событие – девичья коса расплетается, волосы расчесываются на две стороны. С одного боку женщина из своей родни, с другого – из жениховой, расчесывают, прощаются и встречают, советуют, уговаривают, заплетая две косы. Но мы этого не видим, ждем, смотрим, как котенок играет с краем занавеси, скрывающей таинство. Маша опять поет. По телевизору беззвучно идут мультики, в руках натолкавшихся в комнату гостей смартфоны и планшеты, которые фиксируют происходящее.
Ну теперь можно вступать в дело Ырысу с его плеткой-камчи. Входит в комнату, молодой, здоровый, красивый. Улыбается, начинает, сбиваясь, говорить слова благопожеланий, женщины над ним шутят, подсказывают. Плеткой поднимает и откидывает занавесь, а невеста уже с двумя косами.
А вот и жених, тоже в синей безрукавке. Входит в комнату, садится рядом с невестой, в окно заглядывает солнце, освещает золотую вышивку на костюмах молодых – красиво. Мама жениха подносит чашку с молоком. Невеста устала от долгого ожидания, но смотреть, как блестят ее глаза, приятно.
И мы перемещаемся в клуб, идем вверх, в гору. Тут, в Язуле, везде так – идешь или в гору, или под гору. Бодро, без одышки шагает, опираясь на свою палку и на Олю, восьмидесятилетняя мама Альберта. Перед входом – большой костер.
В клуб молодые приезжают уже в обычных свадебных нарядах – пышное платье с фатой, костюм. Розыгрыши, конкурсы, первый танец жениха с невестой.
Семья дяди за столы не садится – некогда да и неприлично. Юля с Любой на кухне, на раздаче. Рустам с Байрамом уже подвезли первые фляги с бульоном, поехали за пигусом и пловом. Потом чай, потом подвозить-отвозить гостей. Альберт остался у своих котлов.
Клуб украшен воздушными шарами, по стенам висят плакаты и поздравления. Народ сидит за длинными столами. Женщины цокают каблуками, мелькают прически, платья. Мужчины в теплых куртках, сапогах сидят поначалу несколько скованно, положив шапки на колено, держа под столом тяжелые руки. Но стоило мне выйти покурить, как Татышев Альберт в подвернутых болотных сапогах пригласил мою Любу на танец. Собственно, в это время как раз и начались танцы.
Язула прекрасна, жива и хороша. Ни одного пустого дома во всей деревне (обычно принято говорить о темных и мертвых глазницах окон, когда речь идет о современной российской деревне). Живая, бодрая деревня – вот уж что действительно кажется экзотикой человеку из средней полосы России. Покосы вычищены, на ровных выкошенных полянах ни одной веточки – все подобрано и сложено в кучи. За эти покосы, как и положено в живой настоящей деревне, идет грызня, покосы делят, дарят, передают по наследству, каждый смотрит, чтобы сосед не нарушил границу. В Рязанской области, где находится наша дача, мы встречаем коров только на пакетах с молоком, когда заходим в сельский магазин, а здесь, в Язуле, мы видим коров, овец, коз, коней. Мы слышим голос и обоняем живой запах скотины. В школе сделали ремонт (неоправданно дорогой, но как без этого), и мальчик звонит в колокольчик, объявляя перемены и уроки. Ну и наконец – свадьба с танцами в переполненном здании клуба.