И вечные люди над нами смеются.
…В конце концов мы вернулись в смоленские края. Но вот интересно, личный идеальный пейзаж, обретенный здесь, открывается деревней Долгомостье. Как раз в Долгомостье и останавливается пригородный поезд, отсюда и начинаются тропы – до самого Загорья Твардовского.
В Сибирь, как было уже сказано, отправился я по стопам предков. Значительно позже мне поведал про то умерший дядя. Он писал: «С покаянным чувством запоздало исполненного сыновнего долга пишу эти строки, спустя тридцать пять лет, отыскав его последнее пристанище на глухом деревенском кладбище».
Дядька мой Виктор Павлович Исаченков, смоленский журналист, танкист, прошедший до Берлина и там раненный, передал перед смертью своему сыну фотографии, записки, схему, родословное древо и поэму о сибирском селе в Красноярском крае, тот вручил все мне. И так я узнал про его вояж и про своих предков.
Дядька занялся изысканиями основательно: поехал в отпуск в Сибирь.
Когда-то туда отправился житель смоленского села Каспля Павел Фомич Исаченков, (мой дед), ветеран Первой мировой. Жить с красавицей женой Ефросинией (моей бабкой) в Каспле ему уже было невмочь: ревность одолела. Были к тому веские причины или нет, кто знает. Поехал он по старым следам. В XIX веке туда откочевал его отец (мой прадед) Фома Дементьевич с супругой (моей прабабкой) Дарьей Гавриловной. В Соколовку Красноярского края. Это старинное село возникло в 1715 году на месте поселения беглых раскольников из Смоленской губернии – братьев Олсуфья и Герасима Соколовых. Так что и прадед мой Фома Дементьевич ехал в свою очередь по старинному смоленскому следу. Был ли он старовером, неизвестно.
Павел Фомич ушел на Вторую мировую, воевал, был ранен, писал в Касплю детям стихотворные письма, но все-таки после войны и госпиталя вернулся туда же, в Сибирь.
И дядьке предстояло отыскать его могилу и могилу Фомы Дементьевича. Пришлось поколесить по Красноярскому краю, заехать в Иркутскую область, чтобы повстречаться с сибирской родней, разузнать подробности. В итоге: «Затесал под пирамидку / Смоляной листвяжный кряж, / Прикрепил дощечку-плитку – / Скромный памятничек наш», – как пишет дядька в своем стихотворном отчете о поездке. Это была могила Павла Фомича. А к могилам Фомы Дементьевича и Дарьи Гавриловны пришлось уже по тропе таежной добираться до бывшей деревни Верховской. Там замшелые кресты в траве среди тайги… Да, хорошее название для сибирского кладбища – Верховское.
А старый тракт от Канска называется «На Долгий Мост». За деревней Долгий Мост похоронена дочка прадеда. Всех их дядька помянул на месте из своей дорожной солдатской фляжки: «На помин глоток из фляжки, / Горсть конфет на бугорок, / А взамен земли в бумажку / Завернул щепоть в кулек».
Дед Михаил, сын Фомы Дементьевича, пошел на охоту и без вести сгинул в тайге…
Долгий Мост там, в Сибири, и Долгомостье здесь, на Смоленщине. Соединил обе деревни Виктор Павлович Исаченков.
С Александром Трифоновичем Твардовским он встречался как журналист областной газеты, а потом и радио. И свой стихотворный отчет о поездке в сибирскую Соколовку и Долгий Мост он писал, конечно, под теркинский стих. Иногда совпадение буквальное: «Сам приблизясь к жизни краю, / Память о тебе храня, / Мой отец! За что, не знаю, / Я прошу: прости меня». У Твардовского обращение не к отцу, а к матери-земле: «Мать-земля моя родная, / Ради радостного дня / Ты прости, за что – не знаю, / Только ты прости меня!..» Фронтовик Виктор Павлович почитал Александра Трифоновича как бога.
Дядька пишет: «Соколовка, Соколовка – / Старый тракт на Долгий Мост, / За околицей в сторонке / Пригорюнился погост».
А мимо моего Долгомостья проходит самая древняя смоленская дорога – Еленевская, или Ельнинская, хожу я по ней с отрочества в леса, на речки и холмы полюбившейся на всю жизнь местности. У Твардовского об этой дороге дивная строчка: «Дымный дедовский большак».
Теперь для меня в этой строчке и сибирские деды встают. И я им кланяюсь.
Сибирские деды как те вечные люди эвенков. Их обиталище – Сибирь небесная. Уже четвертая по счету? Первая была юношеской, вторая – любовной, третья – терпящая бедствие. И здесь можно переиначить Рериха, сказавшего, что поверх всяких россий есть одна незабвенная Россия. То же и Сибирь – одна, великая, обещающая волю, Сибирь Ермака и первопроходцев, Сибирь Аввакума и страстных староверов, Сибирь тунгусских сказаний, нимнгаканов. Кстати, в чем-то они перекликаются с былинами, только вместо коней, напускающих озера, ломающих дубравы, здесь олени, скачущие тяжко, с грохотом и треском. А так все то же: красавицы с шелковыми косами и солнцами в глазах, богатыри, ловящие лося, как паука за лапки, и разрывающие его тут же; многодневные обильные пиры, сон от трех до тридцати суток; превращения в птиц, вбивание врага в землю. Но вот главное отличие – по крайней мере, прочитанных сказаний, – они вертикальны, тогда как русские былины горизонтальны. Эвенкийские богатыри опускаются в Нижний мир и поднимаются в Верхний, где берут себе в жены дочерей солнца.
Серебряный – у эвенков любимый эпитет, символ красоты. Интересно, что не золото, которым полны были сибирские горы. «Серебряные лыжи», например, не из серебра, а просто красивые.
Любопытно описание рождения ребенка: его надо поймать. Эвенкийки рожали стоя, держась за перекладину. Повитухи помогали. Здесь тоже помогает бабка, выписанная из Верхнего мира, но младенец все же шлепается на подстилку из травы и пускается в бега, за ним гоняются по всему жилищу, бегают вокруг очага; наконец он готов уже выскочить вон, но тут на выходе появляется его отец-богатырь, хватает ребенка и крепко прижимает.
Эти сказания записывал в тетрадку последний из могикан – нимнгакан – Николай Гермогенович Трофимов, оленевод, при свечке, в палатке, уже будучи смертельно больным. Когда во время очередного приступа его доставили в Алдан в больницу, он умер на операционном столе; при нем была эта тетрадка с адресом ученых в Якутске. Мне довелось прочитать их только теперь, когда я путешествую в Сибирь лишь в снах да помыслах. Сказания эти дарят ощущение свежести, высоты. Это путь по трем Сибирям – Сивирям на языке эвенков – снизу вверх – в Сибирь небесную.
Василий Авченко[13]Станция Зилово
Перегоняя машину из Владивостока в Красноярск, развлекался перекатыванием на языке удивительных забайкальских топонимов. Казалось, что попал в какую-то сказочную страну. Здешние названия – чарующие, поэтичные – будто прилетели из других историй и географий: кавказской, французской, японской, греческой. Поселки Аур, Икура, Лондоко, Кульдур, Архара, Лагар-Аул; речки Уркан и Урка, города Шилка и Нерчинск из песни про Байкал; Жирекен, Урульга, Нюкжа… Особенно запомнилось село Мухоршибирь, название которого я вольно расшифровал как «сшибающий с ног чифирь, настоянный по-сибирски на мухоморах и махорке».
Дорога шла по вампиловским местам: Бурятия (род Вампиловых восходит к бурятскому племени хонгодоров), Байкал, в котором он погиб, Кутулик, где он жил в детстве…
Полвека с лишним назад, в 1967 году, тридцатилетний Александр Вампилов написал одну из самых знаменитых своих пьес – «Утиную охоту», главного героя которой зовут Виктор Зилов.
Эту необычную фамилию критики порой считали говорящей, возводили к ЗИЛу – неживая, мол, фамилия, автомобильно-дорожная, определяли Зилова как «оборотную сторону бездушного и рационального технократства». Возник даже термин «зиловщина» – особая духовная болезнь поколения. Фамилия действительно кажется искусственной: что еще за Зилов – почти что Камазов… Но когда на трассе мелькнул указатель на Аксёново-Зиловское, меня осенило: вот оно! Как питерское Автово не имеет отношения к автомобилям, а московские Химки – к химии, так и Зилов, похоже, возник не из ЗИЛа, а из самой забайкальской географии. Местные топонимы Вампилов, разумеется, прекрасно знал. Когда подумаешь об этом, Зилов сразу становится более живым, осязаемым, врастает в почву местного контекста.
Вампилов вообще куда более конкретен, чем может показаться. Он умел сочетать театральную условность с журналистской предметностью, ценил деталь. В той же «Утиной охоте» фигурирует церковь, превращенная в планетарий. Критики писали, что этот образ резонирует с происходящим в душе Зилова: снаружи одно, внутри другое, раздвоенность сознания… Все это так – но образ не придуман, а взят из жизни: в 1950 году Троицкая церковь в Иркутске стала планетарием. Вот и руководство Иркутского ЦБТИ (в бюро технической информации трудятся – и не всегда образцово – вампиловские Зилов с Саяпиным) в свое время возмущалось пьесой: мол, клевета, заказ…
Подобно многим другим нестоличным авторам, Вампилов укоренен в своей восточносибирской конкретике. Широкий читатель, конечно, далеко не всегда считывает эти нюансы, что совершенно естественно. Все ли знают, куда идет с партизанским отрядом Левинсон из фадеевского «Разгрома» или что за Поселок изображен в «Территории» Куваева, – да и так ли это важно? Но, что интересно, маршрут Левинсона четко прослеживается по карте Приморья (только река Тудо-Вака стала Малиновкой), а куваевский Поселок – точная копия Певека 1950-х. Точно так же в рассказах алтайского уроженца Шукшина вовсе не случайно повторяются фамилии Байкаловы, Любавины и Расторгуевы: он писал не об абстрактных, а о вполне определенных местах и людях.
Вопрос можно поставить и так: а насколько вообще адекватно наше прочтение того или иного автора, если мы не владеем локальным контекстом? Земляк, товарищ и ровесник Вампилова Валентин Распутин однажды сказал о «восторженном непонимании» творчества иркутского драматурга. Эту распутинскую формулировку вполне можно применить и к нашему случаю Зилова.
Следующий вопрос – исторического или краеведческого характера: а откуда, собственно, на карте Забайкалья возник интересующий нас топоним? Аксёново-Зиловское – это поселок городского типа в Чернышевском районе Забайкальского края. До 1930 года назывался Зилово, здесь же – одноименная железнодорожная станция. Своим появлением в 1908 году поселок и обязан железной дороге. В 1918 году на станции Зилово стоял штаб Забайкальского фронта Красной армии под командованием Сергея Лазо, двумя годами позже его сподвижник по партизанской борьбе Александр Булыга организовал в Зилове первую комсомольскую ячейку. Литературных аллюзий вокруг станции, как видим, хватало и до Вампилова: район не случайно зовется Чернышевским (автор «Что делать?»