в 1864–1871 годах отбывал наказание на забайкальской каторге), а упомянутый комиссар Булыга – это будущий писатель Александр Фадеев.
В честь кого именно названа станция Зилово – сказать сложно. В доступных источниках точной информации об этом не нашлось. Зато удалось выяснить, что Зиловы – старый дворянский род, ведущий начало с Тевтонского ордена. Это немецкая фамилия – оттого она и кажется русскому уху странной, как, например, фамилия Фонвизин. Около полутысячи лет назад Зиловы перебрались в Россию, им было пожаловано дворянство, герб Зиловых попал в Общий гербовник дворянских родов Российской империи. Среди заметных представителей рода – офицер лейб-гвардии Преображенского полка Алексей Зилов (1798–1865), выпустивший несколько книг басен и стихов; физик, профессор Императорского Варшавского университета Петр Зилов (1850–1921)… Сохранилась фамилия и в Германии. Так, в 1960–1970-е был известен немецкий футболист Клаус-Дитер Зилофф (Sieloff).
Небольшую станцию в Забайкалье на главном ходу Транссиба, по-видимому, нарекли в честь одного из обрусевших тевтонских рыцарей Зиловых. Сложно сказать, чем руководствовался Вампилов, давая своему герою эту необычную фамилию. Но не случайно же он выбрал именно ее? Фамилия нередко несет серьезную нагрузку, и не только в гоголевско-щедринском смысле. Скажем, пренебрежительное отношение к точкам над «ё» привело к тому, что толстовский Лёвин стал Левиным – согласитесь, разница существенная. То ли Вампилов в самом деле держал в уме ЗИЛ, то ли просто выбрал местную и топонимически нагруженную фамилию, в чем можно уловить намек на Печорина – одного из литературных предшественников Зилова. Если принять во внимание немецкие корни Зиловых, возникает дополнительный смысл: Виктор Зилов – чужой среди своих, как бы иностранец. Хотя знал ли Вампилов, бурятская фамилия которого рифмуется – возможно, не случайно – с зиловской (у Зилова еще и отчество – Александрович), об этом тевтонском бэкграунде?
В иркутской прессе ходит, наконец, и такая версия (в каждом регионе ветвятся свои мифы, доверять которым безоговорочно нельзя, но отмахиваться от них тоже не стоит). Оказывается, до сих пор в Иркутске известны несколько Зиловых, в том числе доктор физико-математических наук Сергей Зилов и доктор же, только биологических наук Евгений Зилов. Их отец Анатолий Рудольфович Зилов (1933–1998) будто бы и стал прототипом героя «Утиной охоты». В свою очередь, его отец Рудольф Карлович Зилов – потомок тех самых рыцарей – в Гражданскую воевал у «черных баронов»: сначала Врангеля, а потом Унгерна (вот и еще одна привязка к Забайкалью). Анатолий Зилов был человеком разносторонним: геолог, спортсмен, таежник, картежник, поэт… Он был хорошо знаком с Вампиловым. Правда, в отличие от вампиловского персонажа этот Зилов был, как говорят в Иркутске, оптимистом, балагуром и душой компании. Так что, может быть, он лишь «одолжил» герою пьесы свою фамилию, но прототипом его считаться все-таки не может. Ясно одно: Зиловых в Восточной Сибири – немало и Вампилов совершенно точно не придумывал из головы эту запоминающуюся, останавливающую взгляд фамилию. Выходит, у той самой «зиловщины» – сибирские корни.
Мы слабо знаем нашу действительно необъятную страну. Разумеется, Вампилов не краевед, а драматург, причем «всесоюзный» и даже мировой. И все-таки одна из его заслуг лежит именно в этой, просветительской, так сказать, области. Вампилов «прописал» в большом искусстве и Зилово, и ангарский городок моего детства – Свирск, который упоминает тот же Зилов, и Черемхово, родное для Вампилова и меня (сколь бы нескромно это ни звучало), дал голос всем этим условным и безусловным кутуликам и чулимскам…
И историю, и географию мы узнаём и знаем, по большому счету, через литературу. Именно она дает возможность почувствовать далекие места своими, близкими – будь то катаевская Одесса, пусть и ставшая теперь заграницей, бажовский Урал, распутинская Ангара или астафьевский Енисей. Если местности нет в хорошей книге, прочитанной и усвоенной страной, – считай, этой местности нет вообще. Допустим, Колыма в нашей литературе присутствует, – а кто знает Яну, Алазею или Оленёк, которые в Европе вполне тянули бы на статус «великих рек»? Волга впадает в Каспийское море, а куда впадает не менее грандиозная Обь или, допустим, Индигирка? Черное море описано вдоль и поперек – а что у нас с Беринговым, Охотским, Японским? Культурное освоение территории не менее важно, чем военное, административное, демографическое и экономическое. В этом смысле остров Сахалин по-настоящему открыл и присоединил к России не моряк Невельской, при всем уважении к его подвигам, а писатель Чехов. Почему бы нам, кстати, не попробовать объединить отечественную географию с литературой? По-моему, любопытный получился бы учебник занимательной литературной географии.
…А какая она все-таки роскошная, эта наша забайкальская топонимика. Селедочный Селеткан, сивые Сиваки, ушуистский Ушумун, разухабистые Магдагачи, тарахтящая Тахтамыгда, Улятка-улитка, представительный Ерофей Павлович (и правда, почему бы поселкам не иметь отчеств?), amazing Амазар, джек-лондоновская Джелонда, сбегающая Сбега, угрюмый Урюм, хохочущий Хохотуй, неверящий Невер, одиссеевская Итака… Это транссибирские имена – от слова «транс». Они похожи на шаманские заклинания (случайно ли Вампилов вывел в пьесе «Прошлым летом в Чулимске» следователя Шаманова?), на таинственный старинный шифр. Такой же шифр – фамилия главного героя «Утиной охоты». Непростого, неоднозначного, не сводимого к схеме «положительный – отрицательный», волнующего, мучающего себя и других… Живого.
Андрей Рубанов[14]Сибирская битва с мысленным Антихристом
1
В начале лета 2017 года я оказался на берегу Байкала.
Сидел тощим задом на камешках, ни о чем не думая, созерцая горизонт, обоняя холодный, сложно пахнущий ветер и слушая плеск и шуршание слабенькой волны; сидел, как сидят обычно сухопутные люди, наслаждаясь самим фактом своего местонахождения: вот и выбрался наконец и теперь вглядываюсь в ту волшебную точку, где небо сливается с водой; и то и другое – цвета расплавленного свинца, серое с синим.
Приехал, между прочим, не туристом, а по делу, как гость Иркутского книжного фестиваля, и прочитал две или три лекции, сейчас уж не вспомнить о чем, лектор из меня тогда был неважный, да и сейчас тоже. В последний день, по традиции, писательской нашей банде устроили отдых с выездом на природу, то есть, собственно, на берег Байкала, в курортный поселок Листвянка, от которого до Иркутска, кстати, больше часа езды на автобусе. Но по сибирским меркам – рукой подать.
Поселок уютный и маленький, вдоль берега вытянут, с одной стороны – начало Ангары, совершающей вечный побег из отцовских объятий, с другой – тупик и астрофизическая лаборатория: сидят астрономы, глядят в телескоп на яркие звезды. К астрономам я не пошел, вход для праздных граждан там настрого закрыт, а лезть через забор я постеснялся, хотя не прочь был поглазеть, как там все устроено, вокруг телескопа?
Но Ангару навестил, конечно.
И пока шел – а там буквально километр вдоль берега, – повстречал человека в старой куртке и кирзовых сапогах, с коричневым лицом и длинной серебряной бородищей, развевающейся по ветру; сначала принял его за старика, но когда поравнялись – оказалось, что незнакомец едва не моложе меня, глаза яркие, а руки рыбацкие, клешнятые, ладони в шрамах. Я по деревенскому обычаю поздоровался, он в ответ кивнул и двинул дальше, обдав меня запахом копченого омуля.
Похож на Аввакума, подумал я, на протопопа, автора «Жития», легендарной повести XVII века. Сказать бы – «культовой повести», но тут модное слово не подходит, уж больно страшна та повесть, кровава и ужасна, для полноценного культа не подходит, хотя у староверов Аввакум почитается как святой, исповедник и мученик за веру.
Остановился, пораженный, и поглядел себе под ноги. А ведь он был тут, Аввакум-протопоп, стоял, может быть, на этом же самом месте или сидел у костра с женой и детьми, грелся, а вокруг у десятков таких же костров грелись его спутники, казаки отряда енисейского воеводы Афанасия Пашкова, и было это в июне 1657 года – получается, ровно 360 лет назад, чуть ли не день в день!
Пять сотен человек, из них четыреста казаков, сорок кораблей, по тем временам – изрядная силища.
Тут они вышли из Ангары в Байкальское море и встали большим привалом; главные трудности ждали их впереди.
Такие моменты мне нравятся: прыжок в колодец времени. Легкий поворот головы – и вокруг не видно ни построек, ни асфальтовой дороги, только вода, небо и скалы: то, что видел и Аввакум.
«Неистовый», как его потом прозвали. В моем парадоксальном языке, русском, «истовый» и «неистовый» имеют примерно одно значение.
Весь он был парадоксальный – погиб за старую веру, от которой сейчас почти ничего не осталось. Парадоксальным было и его сибирское хождение, с одной стороны – сослали от московских извилистых придворных раскладов на самый край земли, с другой стороны – если б не сослали, может, и не читали бы мы сейчас его «Житие».
Более чем наполовину книга Аввакума посвящена Сибири – это первое на русском языке художественное описание военного похода по Сибири и Забайкальскому краю в несколько тысяч верст; сейчас уже точно и не сосчитать.
Из Москвы он вместе с семьей выехал в сентябре 1653 года, в Тобольск прибыл в декабре того же года и в Тобольске вроде пригрелся при Вознесенском соборе, но с местными не поладил, на него пять раз писали доносы в Москву, жаловались, что ходит с позолоченным посохом, как архиерей, и проповедует скорый приход Антихриста; через полтора года доносы возымели действие. Из Москвы прислали указ о его переводе в Якутию.
Так его, видимо, невзлюбили в Тобольске, что указ получили 27 июня, а послезавтра, 29 июня, уже собрали и отправили с богом.
В Москве патриарх Никон, при благосклонности государя Алексея Михайловича Тишайшего, устроил реформу, переписывание молитвенных книг, обязал православных христиан осенять себя троеперстным знамением и повсюду заменить восьмиконечные кресты на четырехконечные, против чего восстали многие, в том числе и Аввакум.