– А почему рядом живут русские?
– Это не русские, это консул Грузии, а дальше – миссия Азербайджана, а там дальше – Латвии.
Черт возьми, подумали офицеры, что же мы зеваем? Судили, рядили и решили объявить себя правительством Белоруссии. Того, который был повыше да потолще, назначили председателем Совета министров, а того, который был изворотливее, назначили министром иностранных дел.
Встал вопрос финансовый. Как быть? Наши молодцы оказались с головой. Они решили устроить внешний заем. Послали посла в Киев, объявили о признании независимости Украйны и получили заем. Потом послали к Деникину за поддержкой формирований. Получили и оттуда.
Дела шли прекрасно. Уже представитель одной из иностранных миссий снабдил их чеком, по которому они должны были получить изрядную сумму, как вдруг произошло неприятное недоразумение. Банкирская контора, кем-то уведомленная об истинной природе нового «правительства», выдала им некоторую сумму, но затем «потеряла» чек.
Вслед за этим произошло еще одно недоразумение. Наши молодцы решили послать делегатов на мирную конференцию в Париж отстаивать интересы своего государства. Подали заявление французскому консулу. Приходят получать паспорта. И что же? Им объявляют, что паспорта делегатам Белоруссии только что выданы.
Что такое? Ведь мы делегаты, мы министры!
Оказалось, что существует другое правительство, подлинное, которое приехало из Минска. Вскоре в газетах появились разоблачения насчет самозваного правительства, денежные выдачи были задержаны…
История смешная. Но кто здесь смешнее, трудно сказать. Она так характерна для всей эпохи, что с рядом вариаций могла повторяться в десятках мест.
Тот же офицер рассказывал некоторые подробности об известной одесской эпопее.
В одной и той же гостинице живут два командующих враждебными войсками: Гришин-Алмазов, перебравшийся из Сибири к Деникину и ставший генерал-губернатором Одессы, и начальник украинских войск. Войска эти были и недурны по качеству, и достаточно многочисленны. Их можно было использовать для борьбы с большевизмом, но между двумя соседними народами, русскими и украинцами, шла распря. Украинские войска стояли под Одессой, а командующий благодаря покровительству иностранцев жил в самой Одессе, рядом с Гришиным.
Украинцы пригласили к себе французского генерала. Он съездил и остался доволен. Его встречали с национальной музыкой, конвоями, караулами, командой «до пупа гоп» (по-русски «на караул»), француз удивлялся, откуда взялся этот новый культурный народ, отчего бы не жить с ним в мире.
Но пока все это происходило, украинцы стали разбегаться из полков по домам. Большевики надвинулись и оказались под Одессой.
Французы бежали на пароходы с такою поспешностью, как будто на Одессу надвигались неимоверные полчища.
Какая ирония судьбы: как раз в то время, когда мы вспоминали это на пароходе, Петлюра вонзал нож в спину деникинской армии.
Чем ближе мы подъезжали к Тобольску, тем больше возрастал интерес к положению на северном участке нашего фронта.
Адмирал объяснил нам, что предполагал он застать на севере.
Большевики, взяв Тобольск, направили часть сил против отошедшей к северу группы наших войск, которая прикрывала транспорт, шедший с товарами и снаряжением Северным морским путем. Другая часть пошла на юг к Омску.
Когда началось октябрьское наступление, большевики были отогнаны от Тобольска по направлению к Тюмени. В то же время были посланы отряды вдогонку группе красных, шедших на Омск, в расчете, что красные изберут кратчайший путь на Тюмень, застрянут в болотах и когда выйдут на Тобол, то окажутся окруженными.
– Впереди, – говорил адмирал, – окажется главная группа наших войск, идущая сейчас на Тюмень прямо из Тобольска, а сзади их окажутся преследующие их войска.
Адмирал явно предвкушал удовольствие удачной и верной операции. Но по мере того как мы ехали, выяснялось, что план не удается. Красные не пошли по кратчайшему пути отступления, так как он оказался труднопроходимым из-за болот и распутицы; вопреки всем ожиданиям они повернули обратно на Тобольск и по частям разбивали наши небольшие отряды, которые шли в расчете преследовать отступавшего противника, а встретили в действительности наступающего.
Командир воткинцев Юрьев, видя ошибку, самовольно изменил план и разбил красных, но сейчас же был уволен. Красные продолжали наступать на Тобольск.
Накануне нашего приезда артиллерия красных обстреливала пароход на Иртыше и гремела под самым Тобольском. Было небезопасно и для нашего парохода. Окруженными оказались, в конце концов, не красные, а наши части. Подойдя опять к Тобольску, красные, не заходя в город, повернули на Тюмень и, таким образом, оказались в тылу тех наших войск, которые шли по Тоболу в тюменском направлении. Только благодаря тому, что весь водный транспорт был захвачен в наши руки, удалось посадить войска на баржи и перевезти под Тобольск.
В этом положении застал северную группу, находившуюся под командой генерала Редько, приезд адмирала Колчака.
Адмирал, рассчитывавший, по-видимому, доехать до Тюмени, попал в действительности только в Тобольск, да и то находившийся в ненадежном положении. Мы подходили к самой линии огня под охраной блиндированного и вооруженного артиллерией буксира, но нигде не чувствовалось особенного подъема, и не похоже было на победное настроение.
Фронт производил впечатление какой-то безалаберщины и пассивности командования. Повсюду на дороге мы видели разбросанные отряды новобранцев, которые сидели без дела, потому что никто их не перевозил за отсутствием якобы транспорта, а между тем у Тобольска все штабы разместились на больших пароходах, хотя в городе было много свободных помещений.
Генерал Редько дал плохие отзывы решительно обо всех своих сотрудниках и только полковника Бардзиловского представил в генералы, но и то после производства стал выражать удивление, что такой молодой офицер получил генеральский чин. А между тем этот Бардзиловский сумел пробиться к Тобольску с Урала в самых тяжелых условиях. Постоянно окруженный красными, он пробивался и довел свои части, куда было приказано, не падая духом.
Отличное впечатление производил и он сам, и офицеры его дивизии, выдвинувшиеся большей частью из солдат.
У Тобольска Иртыш так широк, что не похож сам на себя. У самой реки, на низком берегу, – главная часть города, позади крутая возвышенность, и на ней белеют стены кремля и блестят маковки церквей. Там находится большая часть официальных учреждений и сад с памятником Ермаку. Всюду глубокая старина и патриархальность. В церкви, что на берегу, посреди татарского базара, интересная историческая надпись о том, как храм этот сооружали в самом нечестивом месте и как татары хотели помешать этому, но «победило православие».
В кремль ведет высокая и крутая каменная лестница. Поднимаемся. Перед нами богомольная старушка, а навстречу спускается пьяный офицер. Он берет старушку за подбородок и говорит ей: «Иди, иди, старушенция, выпей».
Пьяных офицеров было вообще много.
А между тем о красных никто дурно не отзывается. Расстреляли двоих: одного за организацию противосоветского отряда, другого, еврея-«буржуя», за защиту своей собственности. В городе поддерживался порядок, пьяных не было. Когда красные уходили, увезли меха, городскую кассу и пожарный обоз, но никого не грабили.
В музее мы нашли комплект советских газет за период пребывания большевиков в Тобольске. Видно было, что газеты шаблонны и заготовлены заранее. В них разъяснялись задачи советской власти, приводились биографии выдающихся советских вождей, в частности командующих, давались указания о необходимости уважать кооперацию, поднимать производительность крестьянского хозяйства и т. д. Все было рассчитано на завоевание симпатий населения. Мотивы новые, незнакомые, не похожие на прежних большевиков.
Среди героев революции и Красной армии особенно восхвалялся командующий красной дивизией товарищ Мрачковский[133]. Судя по газете, этот рабочий обладал необычайными способностями и железной волей. Одного взгляда на пленного белогвардейца было ему достаточно, чтобы определить, подлежит ли белогвардеец расстрелу или может быть принят на службу. Дисциплина у него строгая. В его дивизии каждый знал, что за малейшую провинность будет отвечать. Мы раньше не раз встречали фамилию Мрачковского в военных сводках. Возможно, что эта характеристика не отличалась преувеличением.
Другой советский «генерал» Блюхер[134]– тоже из рабочих. О нем мы много раз слыхали в пути. Крестьяне рассказывали, что всегда при трудных обстоятельствах красные говорили о Блюхере: «Он выручит», «Он нас не выдаст». И действительно, выручал.
Наиболее интересным в газетах было, однако, интервью преосвященного Иринарха. О нем говорил весь город, который, кстати сказать, представлялся вымершим: так мало было в нем народа после эвакуации всех правительственных учреждений.
Архиерея посетила еврейка и беседовала с ним об отношении советской власти к церкви и о его впечатлениях о большевиках. Он отзывался о них хорошо. Сказал, что удивлен порядком и доброй нравственностью, что он считает Омск Вавилоном и что колчаковцы вели себя много хуже, чем красные. Преосвященный, в свою очередь, посетил Совдеп. Ему показали издания классиков для народа, и он пришел в восторг. Далее выяснилось, что все церковное имущество останется неприкосновенным, но только церковь не может рассчитывать на содержание от казны. Архиерей был доволен.
Теперь он встретил адмирала Колчака с иконой и речью на тему: «Дух добра побеждает дух зла».
Адмирал заходил в покои епископа. У крыльца его выхода ждала небольшая группа любопытных, преимущественно женщин и детей. Никакого воодушевления в городе не было.