Тот же Устрялов, как бы дополняя свою мысль в статье «Власть и общество» (Русское дело. 1919. 22 октября), говорит по поводу Демократического союза: «Недавно в Омске пробовали организовать своеобразный „Демократический союз“, долженствовавший представить собой всю „организованную прогрессивную общественность“. Но „платформа“ этого проектировавшегося союза была составлена так неудачно, что по точному ее смыслу целью соглашения являлась не столько организация признания и укрепления диктаторской власти, сколько организация лояльной оппозиции против нее».
Суживая роль общественных сил только до «организованного признания» власти диктатора, Устрялов рекомендовал немедленно создать в Омске отделение Всероссийского Национального центра. Существование этой организации, по его мнению, устранило бы надобность во всякой другой.
Так писал выразитель мнения одной из наиболее крупных политических партий в то время, когда выяснилось, что длительная диктатура становится язвой разложения государства и общественных сил.
Орган, издававшийся людьми, близкими к правительственным сферам, пользовавшийся казенными материалами и льготами, вытекавшими из родственных связей с более чем наполовину правительственным Бюро печати, существенно расходился в линии своей политики с правительством, оказывая ему дурную услугу.
Правительство желало поддержки не одних лишь буржуазных политических партий, но и умеренных социалистических, а «Русское дело» определенно третировало всех «петушков», решительно отмежевываясь от Демократического союза.
Правительство сочувствовало автономии – «Русское дело» даже скромных сибирских областников клеймило прозвищем «самостийники».
Все это было бы не так печально, если бы в ту пору не было вообще поколеблено положение власти и если бы тон и направление кадетского органа не усиливали бы разобщенности власти с умеренными и государственными демократическими кругами, считавшими направление «Русского дела» правительственным.
Правительство оказывалось почти совершенно изолированным. Никакая партия, никакая общественная организация за ним не стояла, враги же были кругом, недовольные – всюду.
По всей Сибири разлились, как сплошное море, крестьянские восстания. Чем больше было усмирений, тем шире они разливались по стране. Они подходили к самому Омску из Славгородского и Тарского уездов, с юго-востока и северо-запада, прерывая линии сообщений Семипалатинск – Барнаул, захватили большую часть Алтая, большие пространства Енисейской губернии. Даже местным усмирителям становилось, наконец, понятно, что карательными экспедициями этих восстаний не потушить, что нужно подойти к деревне иначе. Зародилась мысль о мирных переговорах с повстанцами, так как многие присоединялись к движению, совершенно не отдавая себе отчета, против кого они борются.
Приходили сведения о жестоких расправах в городах с представителями местной социалистической интеллигенции. Делавшие это помпадуры не понимали, что интеллигенция – мозг страны, что она выражает настроения широких кругов населения и заражает их своими настроениями, что всякая излишняя, а тем более произвольная жестокость вредна не только потому, что убивает без смысла, но и потому, что создает тысячи новых врагов.
Трудно было проверить все, что приходило с мест. Красильников, один из участников переворота 18 ноября, повесил на площади городского голову города Канска, и, как рассказывают, когда ему сообщили о жалобе на него Верховному правителю, то он пьяным, заплетающимся языком ответил: «Я его посадил, я его и смещу».
Красильникова послали на фронт. Он повиновался. Он был всегда послушен власти, никогда не проявлял атаманской склонности ни захватывать власть, ни наживаться. Один из близких Красильникову людей, честный молодой офицер Ш., отрицал справедливость обвинений, возводившихся против Красильникова, а прокуратура молчала. Несомненно, Красильников был хорошим офицером, но отвратительным, невежественным администратором.
Дыма без огня не бывает. Красильников успел, вероятно, натворить много зла. Страшные сибирские расстояния и разобщенность власти с обществом затрудняли правильную информацию. Отсутствие представительного органа, в котором могли бы предъявляться запросы и вопросы, более чем когда-либо давало себя чувствовать.
В конце октября в Омск вернулся из командировки мой помощник Бутов. Он уверял, что революционные настроения не имеют успеха среди земской оппозиции и что организация Государственного совещания, при условии отказа от принципа назначения хотя бы части членов, может предотвратить революционный взрыв.
Он был в Чите, несколько раз подробно беседовал с Семеновым и вынес впечатление, что атаман искренне желает покончить с теми дурными пережитками, которые остались у его сотрудников от периода анархического существования в качестве небольшого и лишенного средств отряда.
Далее Бутов совершенно правильно указал, что в Забайкалье настолько мало проявляется инициативы центрального правительства и так бедно обставлена гражданская власть, что популярность Семенова, который берет на себя разрешение всех вопросов, невольно возрастает за счет правительства.
Незадолго до этого приехал с Востока министр юстиции. Он тоже отметил, что Семенова само правительство толкает на путь безграничного честолюбия, легализуя все его достижения. Из командира корпуса он превратился в генерал-губернатора, из атамана Забайкальского казачьего войска – в походного атамана всех казачьих войск. При Верховном правителе существует представитель атамана Семенова, как какого-то владетельного князя.
Действительно, у этого молодого, совершенно не подготовленного к государственной деятельности человека могла закружиться голова.
Еще весной 1919 года стало известно, что Семенов замышляет создание Монголо-Бурятского княжества. Он допустил на территории Забайкалья съезд бурят, и они в благодарность поднесли ему титул князя. Осенью стало известно, что Семенов ведет какие-то переговоры с Чжан Цзолинем, мукденским вице-королем, одним из наиболее видных генералов Северного Китая, стремившимся расширить влияние Китая в Маньчжурии, чему мешал Хорват.
Семенов будто бы предполагал захватить полосу отчуждения в Маньчжурии и устранить генерала Хорвата при условии поддержки Чжан Цзолинем семеновского плана Монголо-Бурятского государства. Таким образом, как бы ни был наружно лоялен Семенов, по существу он был независим, бесконтролен и вел самостоятельную политику.
Генерал Розанов легализировал атаманское управление, назначив Семенова и Калмыкова уполномоченными по охране общественного порядка с правами генерал-губернаторов.
Калмыков, которого мы считали уголовным преступником, организовавшим несколько убийств своих политических врагов, оказался тоже маленьким царьком. Создавалась такая обстановка, что трудно было представить, как сможет существующее правительство восстановить свой авторитет в стране.
Как нарочно, положение складывалось таким образом, что нельзя было покуситься даже на Калмыкова. В начале ноября он стал героем, так как спас права Российского государства от незаконных притязаний Китая. Дело шло о плавании по Амуру. Китайцы претендовали на пропуск их миноносцев, Калмыков, опираясь на действовавший порядок, не допускал их и на попытку прорваться ответил артиллерийским огнем, заставив миноносцы уйти обратно.
Источником всех новых осложнений на Востоке явился генерал Розанов. Он держал себя вызывающе по отношению к центральной власти. Все донесения направлял непосредственно Верховному правителю и предъявлял министрам ультиматумы в таком роде: «Если в такой-то срок мне не будет разрешено сделать то-то, я сделаю это собственной властью».
Поводом для подобных выступлений Розанова послужило прежде всего установление нового порядка расчета на Китайско-Восточной железной дороге. Оно вызвало следующую телеграмму Розанова: «Управляющим Китайско-Восточной железной дорогой по распоряжению правления Общества той же дороги издан приказ от 16 октября за № 212, которым устанавливается расчет за провоз пассажиров и грузов романовскими деньгами или бонами Русско-Азиатского банка, или полтинниками, отпечатанными в Америке. Прием сибирских денег приказом прекращается. Проведение в жизнь изданного приказа приведет к следующему:
1) к катастрофическому падению ценности сибирского рубля, которым оплачивается труд;
2) к бешеному вздорожанию предметов первой необходимости, приобретаемых в крае только на сибирские деньги;
3) к полному торговому и промышленному кризису, прекращению выпуска товаров и лишению малоимущих классов трудовых сбережений;
4) прекращению подвоза хлеба и других насущных предметов довольствия для войск и населения края из единственного источника – Маньчжурии, что должно привести к неминуемому торговому кризису, а затем голоду, восстанию и анархии в крае;
5) к остановке снабжения главного фронта и населения Западной Сибири с Востока;
6) к поднятию курса романовских денег, ныне печатаемых в изобилии исключительно советским правительством, что выгодно только для большевиков, спекулянтов и Русско-Азиатского банка, который сосредоточил заблаговременно в своих руках огромные запасы этих денег.
В окончательном итоге проведение в жизнь приказа приведет к голодным бунтам в городах вверенного мне округа. Я, как назначенный верховной властью охранять порядок и спокойствие в крае, категорически требую немедленной отмены антигосударственного и гибельного делу возрождения России приказа. В противном случае не остановлюсь ни перед чем.
Ожидаю ответа не позднее 12 часов 28 сентября».
Вслед за тем Розанов прислал телеграмму, в которой заключалась такая неприличная брань по адресу министра финансов Гойера, что эту телеграмму неудобно было показать целиком последнему.
Гойер стал мишенью всех наших дальневосточных героев из-за введения расчета на золотой рубль на Китайско-Восточной дороге. Это его решение было объявлено изменническим, и его, как деятеля Русско-Азиатского банка, стали обвинять в том, что он продает русские интересы в угоду банку. А так как реформа была проведена приказом генерала Хорвата, то обви