Казалось, все было сделано для защиты Омска. Начальник гарнизона докладывал Совету министров, какие у него части, какие приняты меры, и выходило, что беспокоиться не о чем. Был издан указ о призыве всего мужского населения. Я лично провел ночь в типографии, чтобы этот указ был своевременно опубликован.
Защита города была поручена одному из самых энергичных и смелых генералов, Войцеховскому. Я видел его у адмирала. Было поздно, часов 12 ночи. Адмирал вызвал меня и просил распорядиться, чтобы в три дня было очищено здание судебных установлений. Войцеховский был в это время у адмирала. Он показался мне глубоко сосредоточенным, как-то несоответственно явной молодости, и своим печальным и серьезным видом он резко отличался от других генералов.
Но что-то подсказывало внутри, что Омск не уцелеет. И я не удержался, чтобы не спросить адмирала, окончательно с ним прощаясь: а что, если Омск падет, что будет дальше? Есть ли у него какой-нибудь план?
Он был очень удивлен моим вопросом. Какой же план? Будем отступать на Восток. Не можем же мы бросить железнодорожную линию.
Я был, в свою очередь, удивлен. А продовольствие? Откуда будет приходить оно на Восток? Мне раньше казалось, что даже правительство, если оно не успеет эвакуироваться, должно будет попытаться уехать на Юг, по направлению к Семиречью, куда как будто перст Божий указал путь, даровав осенью большую победу.
Невольно я подумал о Дутове, который формировал армию в глубине Акмолинской области и не спешил усилить левый фланг фронта. Где он, не направится ли он на Юг?
Мы простились с адмиралом. Я обещал ему позвонить со станции, когда поезд будет отправляться. Он очень беспокоился о своих министрах и не мог скрыть волновавшую его мысль, что правительство не сможет выехать.
В воскресенье распутица усилилась еще больше. Улицы и тротуары были залиты водой. Не переставал падать мокрый снег. Комендант Совета министров сам разъезжал на паровозе, формируя состав. Одни вагоны не находились, другие нельзя было вывезти, потому что на пути произошло какое-то крушение. Трудно было думать, что все это случайности.
Вечером здание Совета министров превратилось в станционный зал. Повсюду набросаны были груды багажа и сидели фигуры в пальто и шубах. Освещение было тусклое. Арматуру намеренно сняли.
Только к десяти часам вечера получено было сообщение, что часть поезда готова.
Мы тронулись в путь на другой день утром, 10 октября. На станции были расклеены объявления о том, что адмирал решил защищать Омск и что он не оставит армию. Говорилось, что красные еще далеко, но никто не знал точно где. Однако адмирал так торопил правительство с отъездом, так беспокоился о министерском поезде, что все чувствовали инстинктивно, что опасность гораздо ближе, что она вокруг нас.
В день отъезда ударил мороз. Стало легче на душе: армия сможет отойти за Иртыш.
По обе стороны пути тянулись обозы отступающих частей. На станциях стояли длинной цепью эшелоны эвакуирующихся министерств и штабов. Платформы были наполнены всяким скарбом.
В Новониколаевске мы получили известие, что дела Деникина идут очень плохо. Я посетил стоявшего там Дитерихса. Он показал мне торжествующее радио большевиков, которое заканчивалось словами: «Плохо, брат Деникин, пора умирать».
– А вы знаете, – сказал Дитерихс, – что вам лично грозила опасность в Омске? Я просил генерала Домонтовича вас об этом предупредить.
Мы тронулись дальше. Ехали спокойно, но чувствовали себя путешественниками, а не правительством. Все разбилось, разорвалось на части и жило своею жизнью по инерции, не зная и не ища власти. Только начиная от Красноярска, где путь уже не так был разбит, стали выходить местные администраторы, чтобы встретить и получить инструкции.
Но что мог сказать им Вологодский, который в это время больше походил на путешественника, чем когда-либо! И встречавшие получали только последний номер «Правительственного вестника» с положением о Государственном экономическом совещании. Это была последняя ставка правительства.
Любопытно, что одна из последних телеграмм Деникина извещала о разработке проекта об учреждении законодательного органа. Этого же хотел и Миллер в Архангельске. Все пришли к одному выводу. Но Миллер просил одновременно дать ему право производить в чины и награждать орденами. Эту телеграмму мы оставили без ответа.
Министры ехали в разных вагонах и с разными мыслями. Несколько раз мы все встречались на заседаниях в вагоне Вологодского. Одни вносили проекты, касавшиеся перевода денег на обеспечение послов, о нормах обеспечения уходившим министрам – это были холодные практики; другие – о расширении прав губернаторов, о порядке использования эвакуированных чиновников – это были неисправимые оптимисты и люди, которые страдали.
Глава 24Побеждающий большевизм
Радио большевиков возвещало всему миру, что вторая годовщина Октябрьской революции была отпразднована в 1919 году при всеобщем народном подъеме.
Можно было не сомневаться в правильности сообщения. Триумф Троцкого, получившего 25 октября орден Красного Знамени, был вполне понятен. Армия адмирала Колчака обратилась в беспорядочное бегство, а в район расположения сил генерала Деникина врезался клин наступающих красных войск. Деникин отступал, и не только миновала опасность Москве, но и открылись перспективы освобождения хлебных районов. Юденич отступил к границам Эстляндии. В Юрьеве было достигнуто соглашение между советской Россией и Эстляндией о признании последней и прекращении военных действий. Юденич уже не думал о взятии Петрограда, его внимание было направлено в сторону спасения остатков разбитой армии.
Было чему радоваться в красной Москве!
Омское правительство выехало 10 ноября, а 14-го Омск был уже занят красными. Произошло занятие Омска с той же понятной только для свидетелей Гражданской войны, объяснимой только социальной психопатологией, катастрофической быстротой. Восстание внутри, неожиданное появление отрядов красных с Севера – и все побежало, все силы гарнизона куда-то испарились, одни отнимали у других лошадей, одни других пугали.
Впечатление непреодолимости красных сил усиливалось от стихийности их движения. Красная армия начала казаться всем непобедимой. Сила сопротивления становилась все слабее. Перелом настроения в сторону большевиков вызвал массовый переход на их сторону всех тех, кто относился безразлично или с антипатией к власти Верховного правителя.
Адмирал Колчак и генерал Деникин объединили далеко не всех врагов большевизма. Уже после свержения Директории и явного похода омской власти против Учредительного собрания первого созыва все социалисты-революционеры центра (черновцы) перешли в лагерь большевиков. Члены Самарского правительства (Комитета членов Учредительного собрания), Вольский и другие, после неудачных переговоров в Уфе капитулировали и были со снисхождением приняты большевиками. За эсерами-черновцами потянулись в Каноссу[139]и другие социалисты. Многие из меньшевиков стали опасаться, что завоевания революции погибнут, если победят Колчак и Деникин. Левые социалисты-революционеры пошли на уступки, интернационалисты-эсдеки простерли к большевикам свои объятия. Стал создаваться единый социалистический фронт.
Прилив новых сил стал сказываться в управлении. Большевики получили возможность произвести существенные перемены в составе администрации.
В то же время чиновничество, вынужденное голодом, и офицерство – не только голодом, но и безвыходностью положения, прекратили саботаж. В отношении офицерства Деникин первый, а за ним и Колчак совершили крупную тактическую ошибку. Приказы Деникина об офицерах Красной армии и недоброжелательное отношение к перебежчикам побуждали офицерство оставаться в «большевизии» и служить в Красной армии. Если принять во внимание, что Троцкий установил круговую повинность офицеров и расправу с семьями перебежчиков, то нетрудно понять, что переход их становился психологически невозможным. К тому же политические стремления Колчака и Деникина были выражены неясно, а союзники, на которых опирались их армии, казались многим не друзьями, а врагами России.
Тяготение к Германии как к стране, обиженной и способной на более искренний и тесный союз с Россией в целях обеспечения реванша, влияло, в свою очередь, на привлечение офицерства в состав Красной армии, для которой всегда рисовался в перспективе союз с Германией.
Гражданская война заставила народных комиссаров создать дисциплинированную военную силу.
Те бесформенные и недисциплинированные банды, которые давали отпор чехам, а затем народной Сибирской армии, в 1919 году сменились регулярными войсками.
Принцип добровольчества, который был провозглашен в январе 1918 года, очень скоро разочаровал комиссаров, и на V Всероссийском съезде Советов Троцкий, не смущаясь, отрекся от него.
«Я не знаю, – сказал он на съезде, – ни одного человека в нашей среде, который когда бы то ни было полагал, что принцип добровольчества является здоровым принципом для организации подлинной народной демократической армии.
Нам необходимо сейчас иметь основное ядро армии, которое было бы боеспособным в каждую минуту. Этот боеспособный кадр мы составляли до сих пор путем добровольчества, но от этого принципа мы должны отказаться, и практически пришли к методу принудительной военной мобилизации.
Наши частичные опыты являются только подготовительным шагом к объявлению закона о том, что каждый гражданин Советской республики от 18 до 40 лет в любой момент по призыву центральной советской власти должен становиться под знамена для защиты этой власти.
Мы сделали все возможное, чтобы создать наше новое офицерство из среды тех рабочих и крестьян, которые прошли через школу войны и у которых есть боевое, военное призвание. Мы их пропускаем через инструкторские курсы.