Вот текст сообщенной председателю Совета министров ноты: «Совещание высоких комиссаров союзных держав постановило:
1) Контроль и управление Сибирской железнодорожной магистралью, от Красноярска до Мысовой включительно, равно как и телеграфными линиями, передаются в руки командования чехословацких войск и других союзников, которые их будут замещать, под наблюдением высшего международного командования.
2) Ему будет передана полная охрана порядка обоих путей железной дороги в пределах железнодорожной полосы, границы которой оно установит для охранения своей безопасности и для осуществления права поддержания нейтралитета.
3) В городах Красноярске и Иркутске эта зона ограничена окрестностями вокзалов.
4) Союзное командование будет иметь самостоятельное право устанавливать порядок следования их собственных эшелонов; им будут предоставлены всевозможные облегчения для их временного размещения на пути следования на Восток.
Подписали: Като, Гаррис, Могра, Лампсон и Глосс».
Этим решением обеспечивались интересы чехословацких эшелонов и гарантировалось беспрепятственное их продвижение, так как вся Кругобайкальская дорога и, следовательно, все тоннели переходили под охрану чехов, а для правительства представилось выгодным то, что вся железнодорожная полоса нейтрализовалась и, следовательно – так, по крайней мере, подсказывала логика, – железная дорога и вокзалы переставали быть благом, доступным исключительно для исповедующих революцию.
Поэтому на имя посла Като Червен-Водали дал следующий ответ:
«Честь имею довести до сведения представителей союзных держав, что их предложение относительно железных дорог получено и что правительство согласно с этим предложением и, со своей стороны, считает нужным в интересах дружного сотрудничества детализировать некоторые вопросы таким образом:
1) Вся полоса отчуждения и соответственная полоса по обе стороны от нее должны быть немедленно очищены от повстанцев.
2) Все удаленные повстанцами должностные лица железнодорожной, гражданской и военной администрации должны быть немедленно возвращены на свои места и восстановлены в своих служебных правах.
3) Находящиеся в указанной в пункте 1-м зоне телеграф и телефоны должны быть восстановлены, и должно быть обеспечено свободное пользование ими железнодорожной администрации и правительству.
4) Контроль и управление железной дорогой на участке Красноярск – Мысовая и охрана указанной полосы вверяются чехословацкому командованию в формах, которые должны быть выработаны по соглашению этого командования с Министерством путей сообщения и межсоюзной инспекцией железных дорог, причем русскому правительству и его войскам должно быть обеспечено свободное пользование нужной ему частью провозоспособности железной дороги, а распределение провозоспособности между надобностями иностранных и русских войск и правительства должно производиться по соглашению министра путей сообщения с межсоюзной железнодорожной инспекцией».
Этот ответ был сообщен союзникам 21 декабря, и в тот же день к вечеру член японской военной миссии майор Мике устно сообщил, что оговорки правительства принимаются с резервированием некоторых поправок на случай сомнений в понимании текста ответной ноты.
Как будто блестящий успех. Но за полтора года мы видели много бесплодных дипломатических успехов и ничего не жалевших, но и ничего не дававших нот и посланий, а потому и не удивились, когда и на этот раз все успехи свелись, в конце концов, к потере времени.
Менее удачно шли переговоры с земцами.
Червен-Водали заявил им, что он не уполномочен на какие-либо соглашения, но что ему предоставлено право выяснить стремления и расчеты земской группы для определения возможности найти с ней общий язык.
Ему предложен был следующий план.
Совет министров или добивается отречения Верховного правителя, или, за отсутствием связи с ним, принимает на себя всю полноту власти и затем передает ее одному лицу, а именно Червен-Водали, который и заключает соглашение с земцами. При этом выяснилось, что земцы намерены распространить свою власть и за Байкал.
Что касается тех условий, о которых говорилось в Совете министров, то они как будто не отвергались, но никаких гарантий их выполнения, особенно главного из этих условий – поддержания антибольшевистского фронта, – не указывалось. Даже наиболее склонный к соглашению с земцами Червен-Водали после этого разговора усомнился в способности земцев создать сколько-нибудь прочную власть, и, когда на другой день пришли известия, что в Черемхове выпущены все красноармейцы и восстанавливается вся картина советских порядков, а в Глазкове, под Иркутском, уже не революционные войска, а революционные рабочие задают тон и что все митинги проходят под большевистскими лозунгами, стремление к соглашению сразу пало.
В заседании Совета министров 27 декабря по поводу переговоров с земцами было высказано много кислых слов; была осознана, между прочим, тактическая ошибка: переговоры, хотя бы предварительные, раз они начаты были председательствующим в Совете министров, связывали последний и воспринимались в городе как предрешение Советом передать власть.
Тем не менее Совет министров высказался в пользу продолжения переговоров, считая, что, как бы ни была сомнительна возможность соглашения, попытки добиться его, раз они уже имели место, не должны быть отброшены.
Между тем Третьяков из Читы сообщил о своем отрицательном отношении к попытке найти компромиссы и осведомил, что определенный взгляд на такого рода соглашательство существует и у атамана Семенова.
Ожидание войск последнего и в то же время переговоры с земцами, существование Главнокомандующего, не связанного решениями Совета министров, и попытки последнего опередить ход событий – это были противоречия, порожденные хаосом безвременья.
Червен-Водали, не привыкший к политическим уверткам, человек искренний и честный, не счел возможным при таких условиях вести дальнейшие переговоры и, несмотря на положительные результаты голосования, отказался вести дальнейшую беседу.
В зале здания Русско-Азиатского банка, где помещался в Иркутске Совет министров, ожидали Алексеевский, Ходукин и др. В это время в кабинете главноуправляющего майор Мике сообщал о согласии союзников с условиями нейтрализации железнодорожной полосы.
Первым сказано было: «нет», вторые сказали: «да». Но это «да» прозвучало фальшиво и глухо: судьба уже решила участь Омского правительства, она принесла ему свое «нет» в потоках крови и ропоте обид, отчаяния и злобы.
Не успели земцы выйти из здания Совета министров, как в окружающих его кварталах раздались звуки револьверных выстрелов. Это был ответ революции на отказ от переговоров.
Револьверные выстрелы были условным сигналом к выступлению. Первыми восстали части отряда особого назначения, состоявшего при управляющем губернией П.Д. Яковлеве, о роли которого в описываемом движении я скажу особо.
Без большого труда восставшие захватили телеграфную и телефонную станцию и, сосредоточившись на площади Сперанского, у собора, намеревались двинуться в центр города. Яковлев помог в эту ночь избежать общего выступления. Он поддержал пущенный слух о приближении войск Семенова и задержал, таким образом, на стороне правительства часть войск, уже готовых было присоединиться к восставшим.
Весь вечер и всю ночь раздавалась ружейная пальба. К утру она затихла. Восставшие ушли в Знаменское предместье, и на другой день, 28 декабря, снова восстановилось спокойствие. Как оказалось, в этот день силы восставших были настолько слабы, что энергичное наступление могло бы рассеять отошедшие из города части и освободить предместье, где находилась Экспедиция заготовления государственных бумаг и около двух миллиардов денег (четвертый и пятый выпуски американского займа и запас сибирских).
Но наступление предпринято не было, на этот раз не по вине союзного командования, а, по-видимому, вследствие недостаточной решительности действий и отсутствия активного плана.
28 декабря П.Д. Яковлев подал в отставку, заявив, что он более ничего для правительства сделать не может.
Несколько слов об этой замечательной фигуре губернатора из каторжников.
Безусловно даровитый губернатор, социалист по убеждениям, Яковлев всегда сочувствовал оппозиции и покровительствовал ей.
Яковлев – человек тонкий и лукавый. На каторгу он попал за участие в экспроприациях, в тюрьме он сочинил кантату с верноподданническими мотивами, в губернаторы попал при Павле Михайлове, а доверием пользовался и у Пепеляева.
Правительство всегда относилось к Яковлеву с сомнением, но дорожило им не только как способным человеком, но и как представителем левых течений, сближение с которыми всегда являлось предметом вожделений омской власти ввиду невозможности строить новое государство одними только закоренелыми чиновниками и старорежимными генералами. Яковлев же не раз обнаруживал преданность и умел «пускать слезу» по поводу того недоверия, которое проявляло порой начальство.
Я убежден, хотя и не могу этого доказать иначе, как косвенными уликами, что Яковлев принимал участие в подготовке переворота. Но он не мог сочувствовать передаче власти большевикам, которые никогда не простили бы ему службы Омскому правительству. Его симпатия была, очевидно, на стороне Политического центра. И убеждения, и интересы должны были толкать его в сторону демократии.
Как умный человек, он не мог не предвидеть, что рано или поздно создавшийся режим потерпит фиаско, и он подготовлял себе опору: при формировании милиции и отряда особого назначения, мелкими услугами оппозиции и общим духом управления для обеспечения себе положения в царстве умеренной, но прочной демократии. Но ход событий привел к мосту, переброшенному от Омского правительства прямо к большевикам. Поэтому Яковлев 28 декабря счел за благо уйти.