Я привожу эту цитату не для того только, чтобы иллюстрировать увлечения автономистов, но и для того, чтобы показать, как трудно было бы разграничить «Штаты» федеративной России, если бы осуществлялось такое устройство ее. Здесь нужен был бы второй Версаль[50].
В этих восторженных описаниях есть и здоровая сторона, которой отличается областничество – это местный патриотизм, любовь к определенному району, горячее и искреннее стремление способствовать его экономическому и культурному расцвету. Областничество – это пробужденная инициатива, жажда творчества; это сила, которая ускоряет прогресс. И в описаниях, которые дают областники, как ни много в них увлечения, все же не все преувеличено. Обширность России создавала в ней экстенсивную культуру, она подавляла или рассеивала энергию, вызывала неравномерное распределение культурных сил и капиталов. Областничество могло бы способствовать оживлению многих забытых богатых районов России. Уж, наверное, Урал не оставил бы втуне ухтинскую нефть и сумел бы использовать северные леса.
Озлобленное неудачей в Екатеринбурге Самарское правительство решило взорвать Сибирское правительство изнутри. Сибирские эсеры, партийные единомышленники Самары, послушные Комитету Учредительного собрания, как авторитету непререкаемому, и притом областники не искренние, а только тактические, решившие использовать лозунги областников для большей популярности, пошли, конечно, навстречу Самарскому Комучу.
Члены Западно-Сибирского комиссариата, которые после запрещения Сибирским правительством советских организаций окончательно с ним порвали, вошли немедленно в тесную связь с Самарой. Один из членов комиссариата, Марков, добивался командировки туда с официальной миссией, но не получил ее и отправился за счет партии. Дабы члены комиссариата не пользовались своим прежним званием «уполномоченных Сибирского правительства», должности уполномоченных специальным постановлением от 24 июля были упразднены (Собрание узаконений Сибирского правительства, № 43).
Этим актом более десятка различных «уполномоченных», шнырявших по Сибири с партийными директивами, выдававших себя за агентов Омской власти и только компрометировавших ее, были переведены в разряд частных людей.
Частным человеком уехал в Самару и Марков. Но там он получил сейчас же официальное положение. Ему поручили заведование всеми делами Сибири, и он принял, таким образом, участие во всех выступлениях и происках против омской власти.
В то же время в Сибирь высланы были специальные люди для подготовки признания в Сибири эсеровской власти. Насколько можно было судить по отрывкам переговоров по прямому проводу и перехваченных телеграмм, план состоял в созыве Областной думы и поддержке ею Комитета Учредительного собрания как всероссийской власти.
Один из членов Западно-Сибирского комиссариата, Павел Михайлов, был оставлен в должности товарища министра внутренних дел. В качестве такового он содействовал агентам Самары, например Брушвиту, говорить по прямому проводу и даже сам скрывал ленты этих переговоров. Когда это стало известно, он был уволен.
При увольнении Михайлова обнаружились некоторые характерные подробности. Старик Крутовский, как непосредственный начальник Михайлова по должности министра внутренних дел, с большим юмором рассказывал о той мании величия, которой страдал этот, казалось, скромный социалист-революционер. Во-первых, будучи не удовлетворен званием товарища министра, он присвоил себе особый титул «первого» товарища. Во-вторых, завел себе такую свиту и охрану, что после его отставки понадобилась чуть ли не целая комиссия для ликвидации всех счетов и ревизии расходов Михайлова.
Крутовский на практике познакомился с дисциплинированностью свиты, окружавшей особу «первого» товарища министра. «Однажды, – рассказывает Крутовский, – я пошел купаться. Меня не пускают. „Почему?“ – „Здесь сейчас будут купаться товарищ министра“».
Из купальни в это время изгоняли «простонародную» публику, и она выходила с такими протестами и ругательствами, что Крутовский побоялся сказать, что он сам министр.
Как ни странно, но властители из социалистов часто обнаруживают и пренебрежение размерами расходов, и повышенную требовательность почета и комфорта гораздо более, чем люди, которые, казалось бы, меньше приучены были считаться с народными средствами и больше требовать для себя.
После Михайлова я видел Авксентьева, с тою же любовью к бутафориям, к льстивому угодничеству, к наживе. До этого я видел социалистическое правительство Керенского с систематическим непотизмом, безудержной вакханалией устройства «своих», с созданием бесконечного числа «мест», с командировками и обеспечениями. И эти же люди вопили о «расхищении» народных средств.
Негодование Сибирского правительства по поводу этой «помпы» Михайлова было искренним, потому что само правительство не решалось назначить себе жалованья, способного окупить расходы, жило в вагонах и окружило себя такой простотой и доступностью, какой может обладать только действительно демократическая, народная власть. Один только Патушинский понимал Михайлова, так как он сам имел адъютантов и был грешен по части «помпы».
Члены Сибирской областной думы хорошо знали, как должно быть малоавторитетно это учреждение, созданное в период «равнения на большевика», и в Томске не набиралось кворума. [Эсер] Якушев сам решил объехать паству и собрать думу, оказав, где нужно, давление. В это время, отделившись от Сибирского правительства, он уже попал в партийную обработку и стал, как это водится всегда у партий, привыкших к подполью, рабом партийной директивы. Самара требовала созыва думы. Якушев старался.
На железных дорогах Сибири скопилось много грузов, направлявшихся в адреса Европейской России. Самара считала себя вправе завладеть всеми этими грузами; Сибирское правительство не видело оснований к тому, чтобы пропускать дальше Челябинска грузы, адресованные в большевистскую Россию, и учредило особые реквизиционные комиссии для распределения этих грузов между казенными и частными предприятиями Сибири.
Самара ответила на это задержанием грузов, следовавших в Сибирь: мануфактуры, нефти и других. Началась таможенная война.
Второй конфликт разыгрался на почве денежных переводов. Самара делала переводы на Сибирь, не присылая подкреплений. Омск объявил, что будет задерживать уплаты, пока не получит подкреплений, так как после ухода большевиков денежная наличность во всех государственных кассах оказалась едва покрывавшей текущие потребности самой Сибири. Этот шаг Омска был также сочтен за враждебный вызов.
Для того чтобы устранить подобные недоразумения, Сибирское правительство решило командировать в Самару своего уполномоченного. Избран был для этого человек, который по природе своей был не способен изображать из себя посла и, казалось, должен был прийтись ко двору демократической власти. По прибытии в Самару он просил, чтобы ему разрешили бывать на открытых заседаниях совета управляющих ведомствами, для удобства согласования работы обоих правительств.
Что же ему ответили? Ответ был классический: международное (!!) право не предусматривает случаев, когда послы (!) участвуют в заседаниях правительств, при которых они аккредитованы.
Таким образом, Самара приняла всерьез декларацию государственной независимости Сибири. Plus royaliste que le roi meme[51], она не иначе сообщалась с Омском, как нотами, по всем правилам международного права.
Отставка Павла Михайлова, последнего агента партии социалистов-революционеров в Сибирском правительстве, вызвала в Самаре взрыв возмущения. Самарский информационный отдел и «Вестник» Комитета членов Учредительного собрания напечатали явно враждебные и ложные сведения о реакционности политики Сибирского правительства, о выходе из его состава демократической части, о конфликте правительства с думой.
Как сообщил затем уполномоченный Сибирского правительства, его переписка перлюстрировалась, а присутствие его игнорировалось. В Сибирь же был командирован член Учредительного собрания В.Я. Гуревич, но ему поручено было состоять не при правительстве, а при Областной думе.
В середине августа Сибирское правительство и самарский Комуч обменялись следующими нотами.
20 августа. Уполномоченному председателя Совета министров Сибирского Временного правительства в Самаре послана следующая телеграмма:
«Благоволите вручить текст препровождаемой телеграммы председателю Вольскому[52]и Комитету членов Всероссийского Учредительного собрания, находящимся в Самаре, как ответ на телеграмму № 357 самарского Комитета и председателя, находящихся в Самаре.
Временное Сибирское правительство, в ответ на Вашу телеграмму № 357, настоящим считает нужным довести до Вашего сведения, что оно не усматривает ни в одном из своих действий таких „мероприятий и актов, которые препятствовали бы восстановлению государственного единства России“, а, наоборот, склонно полагать, что вся его деятельность имеет целью создание условий, могущих обеспечить последнее. В настоящий момент Временное Сибирское правительство является органом не только областной, но и суверенной власти в Сибири, как это вполне определенно выражено в Декларации Сибирского Временного правительства от 4 июля.
Временное Сибирское правительство полагает, что при отсутствии общегосударственной власти каждая область, освобожденная от большевизма, имеет полную возможность, опираясь на принцип федеративности, образовывать свою областную власть. С этой точки зрения Временное Сибирское правительство должно указать, что если какое-либо областное правительство, в согласии с волей населения, посылающего в это правительство своих представителей, выражает согласие войти в те или иные отношения с Временным Сибирским правительством, последнее не только чувствует себя вправе, но и считает себя обязанным в такие отношения войти, ибо в конечном итоге должна получиться определенная координация, способствующая восстановлению российской государственности.