Уезжая, я спросил Гришина, как относится к нему гарнизон, и назвал ему фамилии офицеров, которых видел днем и с которыми говорил о Гришине и Иванове.
– Все это преданные мне люди, – сказал Гришин.
– Вы ошибаетесь, – возразил я. – Сегодня они выражали радость по поводу вашего ухода, считая Иванова более способным администратором. А как к вам относятся чехи?
– Чехи? Они всегда приходили в ужас, услышав о моем желании уйти в отставку.
Впоследствии мне сообщили, что Гришин делал попытку призвать на помощь одну часть, но его распоряжение было перехвачено. Я считаю это сообщение похожим на правду. В эту ночь я увидел в Гришине маленького, честолюбивого и самоуверенного человечка, не умевшего вести большой игры и доверявшегося случайным людям.
Я с большим сожалением вспоминаю об этом способном человеке, который так подходил, по моему мнению, ко времени, но… amicus Plato sed magis amica Veritas[60]– недостаточная солидность толкала его в авантюристы. Сибирские эсеры и Сибирское правительство окончательно толкнули его на этот путь, лишив Сибирь одного из наиболее любивших ее офицеров.
На следующий же день по вступлении Иванова-Ринова в командование Сибирской армией им отдан был приказ о восстановлении погон. Этот на первый взгляд мало значащий приказ в действительности был очень вреден. Он возродил не только погоны, но и связанное с ними чинопочитание, устаревшую иерархию, восстановил значение и силу прежнего генералитета. Это было началом реставрации старого армейского режима, где положение определялось чинами, а не способностями.
Неудачным я считаю и второй приказ Иванова-Ринова, изданный 13 сентября. Он был направлен против офицерства, служившего у большевиков.
«Одни, – говорится в приказе, – поступали сознательно и активно работали в Совдепах. Это – явные предатели.
Другие, несознательно, из-за нужды и отсутствия работы, поступали на службу к большевикам. Это – малодушные.
Между этими двумя категориями большая разница, но как первые, так и вторые заслуживают кары.
Предатели должны быть осуждены – их место в тюрьме.
Малодушные заслуживают некоторого снисхождения. Приказываю таких офицеров и чиновников зачислять в нестроевые части рядовыми и только по ходатайству начальников, по искуплении вины, переводить рядовыми в строевые части. В строевых частях боевыми подвигами возможно окончательно искупить свою вину. Предоставляю право начальникам назначать особо отличившихся на командные должности».
Сибирь, вообще бедная человеческими ресурсами, не обладала, в частности, и достаточными кадрами офицерства. Приказ Иванова отталкивал от Сибирской армии тех, кого она должна была привлечь со стороны красных.
К сожалению, занятые в то время первостепенными вопросами внутренней политики, мы не обратили внимания на вопросы военно-политические.
Командующему армией было предоставлено право решать их самостоятельно. Он утверждал собственною властью и все производства, и назначения по армии, и, таким образом, военный мир стал чувствовать себя самодовлеющим, независимым от правительства.
Колоссальная политическая ошибка!
В течение тех трех-четырех дней, когда злобой дня была отставка Гришина и борьба Административного совета за свои права, происходила глухая и ожесточенная борьба среди членов правительства. Вологодский недаром говорил о неприличии закрытых заседаний. То заявлял об уходе Михайлов, то Вологодский сообщал об отставке Патушинского и Шатилова. Внутренние отношения членов правительства стали невозможными. Кто-нибудь должен был уйти.
Административный совет боялся каких бы то ни было перемен. Стремясь к укреплению государственности, он отлично понимал, что всякие потрясения власти представляются опасными для всего дела, и настойчиво убеждал подававших в отставку брать прошения обратно. Но после выступлений Патушинского во время инцидента с Гришиным-Алмазовым, после проявления с его стороны явно вызывающего отношения к Административному совету и после окончательного разрыва между ним и Михайловым, когда создалась невозможность совместной дружной работы членов правительства, настаивать вновь на оставлении Патушинского не представлялось возможным. В частном совещании Административный совет решил не возражать против отставки министра юстиции.
Когда Вологодский сообщил о решении Патушинского, воцарилось гробовое молчание. Оно означало… согласие.
Текст заявления Патушинского был мотивирован:
«Ввиду моего глубокого расхождения с Административным советом и возрастающим влиянием последнего на политическую деятельность правительства я не нахожу возможным оставаться в составе Совета министров и на посту министра юстиции, о чем одновременно с сим довожу до сведения Сибирской областной думы».
Решая вопрос о возобновлении работ думы, правительство обсуждало программу ее занятий. Опять повторилась та же история, что и перед августовской сессией. Делегация из Томска, обсуждение программы, совместное установление ее с делегацией думы – и потом нарушение программы думой.
На этот раз были установлены следующие предметы занятий: 1) рассмотрение мандатов новых членов, избранных на основании закона о пополнении состава думы; 2) переизбрание президиума; 3) комиссионные работы по выборам в Сибирское Учредительное собрание.
Административному совету было предоставлено право распустить думу, если она выйдет из пределов установленной программы.
Путь к океану был открыт. Чехи под командой Гайды и сибирские войска под командой генерала А.Н. Пепеляева пробились к Маньчжурии, разбив повсюду красных, и у Онона встретились с Семеновым и японцами.
Начальник чешско-русских войск Гайда не знал, как ему поступить. Одно время он готов был наступать на Семенова, но его уговорили попытаться достигнуть соглашения. Японская кавалерия, переправлявшаяся через Онон, немало повлияла на миролюбивый исход. Чехи не решались на столкновение, в которое могли вмешаться и японцы.
Семенов признал власть Сибирского правительства под условием, что все производства и ордена, им розданные, получат признание. Сибирское правительство выслало на Восток своего уполномоченного Загибалова и стало обдумывать вопрос о судьбе дальневосточных правительств.
Там был прежде всего «временный правитель» – генерал Хорват. Для всех левых это было страшное пугало. Одно название «правитель» приводило их в ужас. Генерал Хорват казался им воскресшим призраком самодержавия.
К сожалению, в России при ее огромных пространствах, неразвитой политической жизни, недостатке общения люди мало знают друг друга. Всегда далекий от политики и местной жизни, я и не претендовал на знание деятелей края, но даже Вологодский, ходячая энциклопедия Сибири, тоже не имел никакого представления о генерале Хорвате. Кто он? Смелый ли честолюбец или столп реакции, выдвинутый закулисными силами? Какие у него планы, цели, средства? Признает ли он Сибирское правительство или будет добиваться признания себя правителем по всей освобожденной территории?
Все это было загадкой. Никто ничего об этом не знал.
Нам, должностным лицам омской власти, был, однако, страшнее тот, так сказать, дубликат Сибирского правительства (кабинет Дербера), который народился на Востоке. Его претензий не боялись только крайние левые. Совет министров решил, что на Восток для объединения власти должен выехать сам Вологодский. Собираясь во Владивосток, он и вызвал меня из отпуска.
Получив право обсуждения вопросов о политических делегациях, Административный совет решил командировать вместе с Вологодским Зефирова для непосредственной организации там дела снабжения, министра путей сообщения – для переговоров с союзниками о восстановлении транспорта, военного министра – для организации военного снабжения и меня – для содействия Вологодскому при решении общеполитических вопросов.
7 сентября я получил от Вологодского следующее письмо:
«Я очень извиняюсь перед Вами, но теперь по некоторым обстоятельствам я взять Вас в свою экспедицию на Дальний Восток не могу. На Ваше место я беру старшего юрисконсульта Министерства юстиции Вяч. Ник. Новикова.
Смею Вас уверить, что мое доверие к Вам осталось неизменным».
Очевидно, после победы над Гришиным началось наступление на меня. У Вологодского жили в это время Шатилов и Головачев, и поговорить с ним с глазу на глаз было трудно.
Как всегда, выяснить «некоторые обстоятельства» помог Шатилов. Я случайно попал в кабинет Вологодского в тот момент, когда Шатилов убеждал премьера в невозможности моей поездки на Дальний Восток.
– Вы преступник! – сказал, обращаясь ко мне, Шатилов. – Вы вместе с Гришиным-Алмазовым подготовляли ночью план невыполнения законных распоряжений власти.
– Вы плохой юрист! – ответил я Шатилову. – О своей поездке ночью к Гришину я рассказывал председателю, письмо Гришина вы читали и должны знать, что в нем ничего преступного нет, тем менее, значит, оснований вменять что-либо «соучастнику» – если угодно меня таковым считать – в составлении письма.
После этого я просил Вологодского переговорить со мной с глазу на глаз. Наша беседа была задушевной и искренней.
Я указал ему, что, не будучи социалистом, я по своему мировоззрению стою, во всяком случае, в кругу наиболее передовых течений, что у меня нет абсолютно никаких ни партийных, ни личностных интересов и я стремлюсь только к тому, чтобы помочь Сибирскому правительству обеспечить свое существование от напоров слева и справа, так как позицию умеренного демократического центра считаю наиболее соответствующей моменту и степени культуры страны.
Я указал ему и на то, что постоянные интриги, раздоры и мелочность политической борьбы меня раздражают и что я намерен при первой возможности оставить пост управляющего делами, но сейчас, когда на Востоке ему, Вологодскому, предстоит распутать чрезвычайно сложный клубок отношений, я хотел поехать с ним исключительно для того, чтобы помочь ему выйти из трудного положения, как я старался это делать все время, нисколько не выдвигая себя, а заботясь исключительно о престиже председателя Совета министров. Я предоставил Вологодскому решать, нужен ли я ему, указав, что я не буду пользоваться ни формальным правом управляющего делами, ни ссылкой на решения Административного совета, ни желанием противодействовать интригам эсеров, а исключительно решением самого Вологодского.