Вступление Италии и Румынии в число борющихся в момент тяжелого напряжения оказало неоценимые услуги. Но исходя из основных мотивов четырехлетней войны, можно будет сказать, что Россия дала благоприятный оборот началу войны, а счастливый конец ее ускорила и с несомненностью определила Америка.
Случайно ли то, что Америка объявила войну как раз тогда, когда в России произошел Февральский переворот? Мне думается, что нет.
Еще в 1915 году, через год после начала Великой войны, я читал в одном из французских Revue[90]статью о грядущей опасности со стороны России. Что, если она победит, если в Берлин войдут войска монархической России, блестяще вооруженные, опьяненные победами, превосходящие численностью войска всех прочих союзников вместе? Не будет ли это новой угрозой демократическому миру?
Опасения французского публициста оказались напрасными. Россия не вошла в Берлин, не приобрела прекрасного вооружения, а силы Англии и Франции в последний год войны почти не уступали русским и численностью. Но психология французского писателя заслуживает внимания. Она типична и показательна. Она пропитана была боязнью перед старой монархической Россией и недоверием к реакционному союзнику.
Это недоверие понятно. Русский монархический строй принципиально почти не отличался от германского. Он не страдал особым отвращением к праву силы и не отдавался культу защиты национальных начал.
Не таков, однако, русский народ. В его душе всегда находили сердечный отзвук порывы сочувствия угнетенным, и его история полна самоотверженной защиты слабых. Грехи правящих кругов не были грехами народа.
Вот отчего Америка с легким сердцем вступила в борьбу после свержения монархии. Гимн Америки проникнут восторженной любовью к родине и свободе. В нем содержится призыв к ветру, чтобы он разнес песнь свободы и звучал от каждого дерева, в нем призыв ко всему движущемуся и неподвижному принять участие в песне, призыв к молчащим горам, чтобы они нарушили свое молчание протяжным эхом песни свободы.
Зная русский народ, Америка не могла сомневаться, что намерения его не расходятся с руководящими идеями президента Вильсона.
Америка ускорила победу союзников и победу демократии. Побежденным оказался воинствующий захватнический империализм, раздавлена политика силы.
Возврата к прошлому нет. Нет прежней Германии и нет прежней России.
Перед нами – новое будущее!
Вспоминаются слова манифестов и воззваний начала войны. Они выражали искренние стремления русского народа, когда говорили о братском его привете славянам, о растерзанном на куски живом теле Польши, о братски протягиваемой руке освобождаемым народам.
Никто не может сомневаться, что в этих словах заключается священное обязательство русского народа, что новая Россия никогда от этого обязательства не откажется.
Победа союзников – это победа тех идей, которым поклоняется возрождающаяся Россия.
Мы празднуем победу демократии. Она выражается не только в устранении начал хищничества и насилия в международной политике, но и в укреплении начал свободы внутри страны. Возврата к прошлому нет ни во внешней, ни во внутренней политике. Победа над Германией и русская революция окончательно сломили последние устои реакции.
Мы, участники победы, не можем сомневаться, что наши союзники и друзья помогут восстановить расслабленную войной русскую мощь, и никто из наших друзей не может сомневаться, что они помогут свободному русскому народу.
Мы не будем увлекаться несбыточными мечтами, мы знаем, что разоренной стране, где так долго царила тьма, где в удел немногим доставалось участие в общественном управлении, где лучшие силы интеллигенции были вынуждены жить отвлеченными, лишенными реальности идеями, не под силу достигнуть сразу уровня старых демократических стран.
Но вера творит чудеса.
Силен русский народ. Велика мощь России.
Обратившись к мирному труду в условиях свободного развития всех деятельных и любящих родину сил, возродится великая преобразованная Россия. Так тяжело доставшаяся победа вознаградит русский народ за его неисчислимые жертвы, за его борьбу людьми.
В начале войны от одного мобилизованного бородача я слышал пророческие слова: „После этой войны уж непременно полегчает нашему брату мужику“.
Да, сердечный, должно полегчать. В сердцах всех граждан свободных демократических государств ты найдешь отзвук своим справедливым, заслуженным притязаниям.
Демократическая Америка недаром вступила в ряды борцов. Вместе с Францией и Англией она обеспечит торжество свободы и права».
Так говорил я с искренним энтузиазмом и верой в декабре 1918 года.
Глава 13Интервенция (продолжение)
По мере восстановления нормальной жизни в Европе народы ее, несомненно, будут вспоминать о заслугах России и осознают, что они – ее должники. Национальные силы России всегда оставались верны своим обязательствам и ни на день не прекращали борьбы. В условия перемирия с Германией включено, между прочим, расторжение Брестского мира, но это нельзя отнести на счет забот о России – это было ударом по интересам Германии, которая приобрела по Брестскому трактату так много, что одни эти приобретения могли вознаградить ее за поражение на Западе.
Российское правительство хорошо понимало, как трудно в момент опьянения победой и в разгаре шовинистических настроений думать о вышедших из строя. Поэтому, обращаясь 7 декабря к державам-победительницам с приветствием по случаю мира, оно апеллировало не только к чувству гуманности, но и ссылалось на интерес самой Европы.
«Российское правительство в сознании того, что союзные державы руководствуются великими идеалами гуманности, справедливости и международной солидарности, с признательностью примет их содействие в трудах своих по воссозданию России, ибо Россия не должна оставаться в современном ее состоянии, угрожающем цивилизованному миру новыми великими потрясениями и длительным лишением утомленных народов благ мирной жизни, а победителей – плодов их подвигов».
С окончанием войны каждое из государств, входивших в противогерманскую коалицию, стало думать прежде всего о своих интересах. И раньше солидарность держав Согласия (Антанты) проявлялась слабо. Теперь она стала еще меньше.
Российскому правительству приходилось туго. Нечего и говорить, что никакой речи не было относительно перемены отношений к Франции и Англии. Дипломатическое искусство должно было проявиться в отношениях к Америке и к Японии.
Надо было, как я уже указывал, добиться японской помощи, заставив Америку санкционировать ее. Нужно было расположить к Омскому правительству и Японию, и Америку, но первой нужно было внушить уверенность, что она, оказывая помощь адмиралу Колчаку, укрепляет за собой определенные права.
Можно смело сказать, что такой уверенности у японцев не было. Впервые это проявилось в семеновском инциденте.
Адмирал обыкновенно не присутствовал на заседаниях Совета министров. Но как-то в начале декабря нас всех собрали на экстренное заседание совместно с адмиралом.
Выяснилось, что японцы поддерживают Семенова, не пропуская в Забайкалье войска генерала Волкова. Адмирал хочет по этому поводу обменяться соображениями о наших будущих отношениях с Японией.
Адмирал высказал мнение, что Япония явно стремится помешать возрождению русских военных сил. Поддерживать Семенова и Калмыкова можно только для разрушительных целей. Адмирал рассказал, что приходилось ему наблюдать на Дальнем Востоке летом 1918 года.
Отряды Семенова и Калмыкова, составившиеся из самых случайных элементов, не признавали ни права собственности, ни закона, ни власти. Семенов производил выемки из любых железнодорожных складов, задерживал и конфисковывал грузы, обыскивал поезда, грабя пассажиров. Отряд Калмыкова специализировался главным образом на грабежах. Под видом большевистских шпионов задерживали торговцев опиумом; их убивали, а опиум отбирали для продажи на нужды отряда.
Однажды калмыковцами был задержан, ограблен и убит шведский или датский представитель Красного Креста под тем предлогом, что он был большевистским агентом. Убийства и аресты производились не только на дороге, но и в самом Харбине, где действовала семеновская и калмыковская контрразведка. Арестовывались как люди противного политического лагеря, так и офицеры из числа неповиновавшихся или слишком много знавших. Несмотря на это, японская военная миссия все время оказывала денежную и материальную помощь атаманам.
– Как же смотреть после этого на теперешнюю поддержку Семенова японцами? – спросил адмирал, обращаясь к министрам. – Я прошу вас, господа, высказаться по вопросу о том, как нам относиться к Японии.
Для заседания Совета министров как тема, так и материал оказались очень неожиданными. Высказываться по вопросу внешней политики без основательного знакомства с интересами стран, внутренним их положением и взаимоотношениями с другими, значило заниматься обывательскими разговорами.
Так и было в этом заседании, на которое все явились, совершенно не зная темы предстоявших прений.
Но было интересно то указание, которое сделал тогда же управлявший иностранными делами Ключников. Он отметил, что адмирал Колчак является лицом, против которого у японцев сложилось предубеждение, и что теперь, когда мы должны добиваться больше чем добрососедских отношений с Японией, нам нужно рассеять недоверие соседей.
Так обстояли дела в Омске в то время, когда в Париж стекались представители всех наций на мирную конференцию. Вставал вопрос и о России.
В Париж выехал от Деникина Сазонов[91], которому, кроме Деникина, дали полномочия на представительство донское и кубанское казачества и правительство Крыма. Омск поспешил присоединить и свои полномочия. Так, один человек стал выразителем интересов почти всех антибольшевистских правительств.