Апрельский план большой министерской поездки по Сибири не удался. Сначала помешали политические вопросы, требовавшие присутствия в Омске всех ответственных лиц, потом задерживали вопросы преобразования кабинета, а потом тина законодательной работы, засосавшая весь омский механизм, не дававшая выбраться на свободу больше чем на неделю.
В мае Верховный правитель предложил мне поехать с ним на Урал, на фабрично-заводской съезд. Как председатель экономического совещания, я не мог не интересоваться состоянием промышленности Урала, а как член Совета министров, я обрадовался случаю увидеть собственными глазами, что делается на местах, вблизи фронта. Мне предстояло ехать в царство нераздельного властвования военных.
Для управления Уралом была учреждена должность начальника края, на которую был назначен инженер Постников. Он действовал как генерал-губернатор, но был подчинен командующему армией. В начале апреля Постников ушел в отставку, а о мотивах отставки сообщил особым письмом, которое было зачитано в Совете министров, как обвинительный акт против местного и центрального управления. Много было в этом письме жестокой правды, и оно не осталось безрезультатным.
Письмо настолько интересно, что я сам много раз перечитываю его без скуки.
«Запрос о мотивах моей отставки, – говорится в письме, – могу понимать двояко: формально и для простоты – вследствие переутомления. По существу же, главные основания следующие:
1) Диктатура военной власти.
С восстановлением ст. 91 устава о полевом управлении войск военные власти, от самых старших до самых младших, распоряжаются в гражданских делах, минуя гражданскую непосредственную власть.
Незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных „при побеге“, аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам и проискам, когда это проявляется на гражданском населении – начальник края может только быть свидетелем происходящего. Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских лиц сажают в тюрьму по одному наговору.
Уполномоченный по охране действует независимо от начальника края. То же и военный контроль.
Военные, не знающие ни Урала, ни промышленности, разбирают сложные промышленные вопросы, критикуя специалистов. Транспорт исключительно в руках военных, ни во что не ставящих надобности населения. Все, что пишу в этом сообщении, основано на фактах.
2) Продовольствие.
Продовольствия на Среднем и Северном Урале нет, потому что железные дороги его не перевозят. Все использовано под военные эшелоны. Даже у интендантства на днях было 15 вагонов при суточном расходе в 11. Между тем в 250 верстах, в Шадринске, лежит готового хлеба 400 вагонов. Вообще, хлеб есть, но обещания командарма выделить часть состава для перевозок, данные еще в ноябре, потом подтвержденные, не выполняются.
То, что начальник военных сообщений обещает сегодня, завтра же не выполняется. Есть населению нечего, и приходится покупать хлеб, привезенный гужом за 300 верст или от спекулянтов. Рабочие говорят: „Прибавку для удовлетворения спекулянтов или хлеба“. Все попытки добиться распоряжения в первую очередь перевезти продовольствие для интендантства, семенной материал, хлеб для населения – игнорируются. Население доводится до отчаяния, а с голодными рабочими наладить и даже удержать промышленности не могу.
3) Министерство торговли и промышленности.
Мы не знаем деятельности Министерства торговли и промышленности в Омске, но для нас оно не существует. Ни одно обращение к нему не получает ответа. В виде исключения подписали обязательное постановление по золотопромышленности, но и оно лежит неоглашенным, потому что министерство не отвечает, будет оно опубликовано в «Правительственном вестнике» или нет. Представления лиц на утверждение в старших должностях остаются без движения по три месяца. К денационализации, даже к подготовительным расчетам, еще не приступили. Министерством труда проведен закон о больничных кассах, неприменимый в жизни – очевидно, потому, что Министерство торговли и промышленности на него не реагировало. Отживший закон о продаже железа не переработан и т. д.
Общие вопросы министерство не решает, а висеть без конца в воздухе они не могут. При таких условиях тоже нельзя руководить промышленностью.
4) Рабочий вопрос.
По рабочему вопросу каждое ведомство действует по-своему, почему трения идут все время. Например, в Перми железная дорога, морское ведомство и пушечный завод – все платят разно и на различных условиях.
Штаты по инспекции труда не утверждены три месяца, и при таких условиях идти в инспекцию никто из основательных лиц не желает.
5) Земельный вопрос.
Земельный вопрос остается в рамках газетных сообщений, и определенных ответов населению давать нет возможности.
6) Недостаток рабочих.
На голодном Урале недостаток рабочих, и, пока хлеб не придет, они не прибудут. Поэтому рабочих на более трудных работах вовсе нет, и в результате рубка дров почти прекратилась. Урал выплавляет в месяц 1 миллион вместо 4 миллионов 1916 года, и то сжигает старые дрова. Дальше будет еще хуже, когда кончатся запасы. Господа военные не понимают, что значит ни во что не ставить тыл.
(…)
10) Земские учреждения.
Земские учреждения действуют с освобождения, расходы на них идут, а притока средств нет. Налоги за 1918 и 1919 годы еще не утверждены. Главные плательщики, округа и заводы, без средств. Земство докладывало Верховному правителю о критическом положении.
Ходатайство о ссуде в Омск представлено, но еще не решено. В опоздании обращения за ссудой виновато само земство, но учреждения его, школы, больницы в том не повинны, и деньги давно нужны, и в больших суммах. Необходима помощь правительства. Большевики давали керенки во все стороны, а новая власть не дает, и нужда на местах острая, вызывающая ропот. Учитывая политическую обстановку, необходимо дать сюда денег авансом, разбираясь в деталях позже. Теперь же многого не исправить и деньгами.
В губернии тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в лагерях красноармейцев: умерло за неделю 178 из 1600. Здоровые питаются на 90 коп. в сутки, немытые, на голом полу. По-видимому, все они обречены на вымирание, а зараза идет на весь город. В Екатеринбурге 730 больных. Помощь по всей губернии нужна очень широкая и без особых формальностей, выполнение которых не всем разогнанным управам по силам. Нужно дать Ирбиту сразу тысяч 200–300, Екатеринбургу – 500–700, а то, что отпущено, достаточно на несколько дней, идет на пропитание и совершенно недостаточно на организацию постановки рационального лечения.
Никто спокойно не работает: все опасаются преследования. Торговцы, не спекулянты, опасаются вести дела, потому что в этой атмосфере и их замешают в спекуляцию. Несмотря на запугивание, спекулянтов военные не поймали, а других от торговли отодвинули. Населению от этого еще хуже.
Мной неоднократно докладывалось, что медлительность решения вопросов по всем ведомствам в Омске, а главное, отсутствие решений по Министерству торговли и промышленности требует, в виде особой временной меры, предоставления широких прав местной администрации. Это не дается, а скорость работы в Омске не увеличивается.
Изложил только главное, и то оказалось слишком длинным.
Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками – не могу. Не могу удержать промышленность в таких условиях здесь при бездействии Министерства торговли и промышленности в Омске. Не могу бороться с военной диктатурой. Не могу изменить порядок хода дел в Омске: для того не призван и не компетентен».
Постников ушел. Его письмо было лучше, чем он сам. И его обвинения остались в памяти министров. Письмо получено было в середине апреля, а я ехал в Екатеринбург в начале мая, и уже многое было исправлено. Съезд должен был помочь в этом.
Поезд шел до Екатеринбурга 18 часов. По всей линии наблюдался удивительный порядок. Пассажирские поезда ходили по расписанию, со старорежимной точностью. На станциях принимались санитарные меры: пути были посыпаны известью. Сторожа, как и раньше, по приходу поезда становились сзади него и стояли с флагом в руке до тех пор, пока поезд не скрывался из виду. Никто не знал, для чего это делается, но обычаи старины хранились свято.
В Тюмени был произведен осмотр мастерских, говорили с рабочими.
Мастерские допотопные, совершенно не соответствующие потребностям движения, – живые свидетели того, как отстало оборудование Сибирской железной дороги от потребностей нового времени и новых непредвиденных задач. Выясняется, что многое могло бы быть исправлено при условии большей свободы путейского ведомства в расходовании средств. Старые формы контроля, предоставляющие контролеру право вето во всех расходах, связывают начальников дорог по рукам и ногам.
Условия работы тяжелые, но не летом, а зимой, когда приходится работать в помещении, где с одной стороны дышит леденящий сорокаградусный мороз, потому что одна сторона здания открыта, а с другой – жар раскаленных печей и пламя огня.
Но рабочие жалуются не на это, а на условия снабжения. Все стоит дорого, все трудно достать, а железнодорожный кооператив бездействует.
– Нам нужно служить, а мы должны думать о том, как достать мясо, мануфактуру и керосин.
– Почему же кооператив не закупает всего этого?
– Никто не умеет взяться, да и не любят заниматься хозяйственными делами.
Вот оно! На политику мы готовы убить месяцы, а на организацию хозяйственных заготовок у нас нет ни времени, ни умения.
Но вот мы в Екатеринбурге, накануне открытия большого съезда. Никто не отдавал себе отчета, зачем созван этот съезд, как его провести.