Подвоза хлеба не было. На приисках рабочие вместо чая пили настой травы. Мануфактуры не получали. А между тем с населения требовали людей, чего не было при большевиках. Производилась и конская мобилизация. Вместо спокойной мирной жизни, которой жаждало население, его ожидало еще большее напряжение войны.
Заводское хозяйство медленно улучшалось. Население это чувствовало и спокойно, совершенно спокойно (я видел это своими глазами) ждало, не ропща, что улучшение приходит медленно.
Но, думалось иногда, что, если вдруг большевики опять будут наступать – поднимется ли тогда крестьянство?
Я видел на Урале много образцовых предприятий, например содовый завод Сольве и Любимова в Березняках близ Усолья.
Его доходность строится не на низкой заработной плате, а на совершенстве самого производства, за которым следит специальная ученая коллегия в Бельгии. Оттуда распространяются все новейшие усовершенствования и даются руководящие указания всем связанным экономическими узами заводам, изготовляющим соду по методам Сольве. В результате положение рабочих на этом заводе много лучше, чем на других предприятиях. Здесь и рабочий клуб, и общая столовая, и благоустроенная баня, и прекрасное здание высшего начального училища, и хорошая больница. А ряд домов для квалифицированных служащих напоминает квартал европейского города. Неудивительно, что большевизм не пользовался здесь успехом.
Впрочем, и в других местах Урала, мною посещенных, чувствовалось отношение к большевикам как к «дьявольскому наваждению». Грозные большевики были все либо иноземцы, либо иноплеменники. Свои оказались и неустойчивы, и не страшны.
Уральские поселения опять жили мирной жизнью. Красивая архитектура домов, резьба на окнах и дверях, цветы и занавески – все свидетельствовало о любви и привычке к уюту, а седые как лунь головы, выглядывавшие из окон, как бы говорили о том, что время все переживет.
По-прежнему работали «старатели». С упорной жадностью маньяков, с горящими глазами они рыли и мыли, подкапываясь под дома и дороги, отыскивая мелкие крупинки золота и платины, мечтая об увесистых самородках и с ненавистью глядя на вытесняющие их промышленные драги и экскаваторы. А те шумели день и ночь, разливая вокруг желтую воду и обливая всех грязью, из которой крупинка за крупинкой извлекается драгоценный металл.
Быть может, я выбрал неудачно район, может быть, он был нехарактерен для фронта, но он был очень обширен. Я знаю, что в районе активных операций население терпело много обид, но обиды эти были по преимуществу тяготами войны, а население хотело мира, ему надоело возить без конца то красных, то белых, надоели постоянные мобилизации, оно хотело освободиться от всего этого. Затяжная война приводила его в отчаяние.
Все держалось инерцией, и мне казалось, что если придет еще большевизм, то только тогда он проникнет в самую глубь и, наконец, разбудит мысль населения, а сейчас оно еще спит, ничего не знает, ничего не понимает.
И не военщина – нет, не она – причина страшного поражения, а инерция огромной массы, которая ничего не знала, ничего не понимала и ничего не ценила.
Ей нужны были не лозунги. Но бедная материальными средствами власть ничего не могла ей дать, а только брала.
Глава 18Надежды и обещания
Еще с марта в обществе и печати много говорилось о необходимости создания при Верховном правителе законодательного органа. Особенно горячо пропагандировали эту идею «Отечественные ведомости» в Екатеринбурге. Они писали:
«Совет министров является единственным легальным сотрудником Верховного правителя в делах законодательства и управления. Деятельность Совмина энциклопедично всеобъемлюща и в высокой степени независима. Он так переобременен работой, что даже при предположении талантливости его состава это не может не отзываться отрицательно. Сменяющие друг друга течения последних двух революционных лет свидетельствуют против перегрузки Совмина обязанностями, отвлекающими его от исполнения административных его функций. Недаром революционное время перейдет в историю как время ослабленного управления. При всеобъемлющем характере деятельности Совмина его участие во всех проявлениях власти Верховного правителя, вместе с которым он фактически управляет Россией, свидетельствует о чрезмерной упрощенности структуры нашей государственной власти, мало соответствующей громадности возложенных на власть задач.
Едва ли надобно доказывать, что такое положение нетерпимо. Необходимо освободить Верховного правителя от возможности нареканий и яснее установить демаркационную линию, отделяющую верховную власть от подчиненных ей органов, усилив надзор за исполнительной властью и разгрузив ее от множества ее функций. Всего этого можно достигнуть:
1) возложив всю законоподготовительную работу на новый орган, аналогичный старому Государственному совету, составленный из государственных деятелей, представителей общественности по назначению и министров по должности. Ему поручить дело надзора за ведомствами и в связи с этим предоставить право запросов министрам;
2) оставить за Советом министров исполнительно-административные функции. Передав, таким образом, в распоряжение Верховного правителя его законосовещательный Совет и его исполнительный Совет, мы снабдим его лучшим и более мощным аппаратом управления и надзора и верховную власть сделаем более свободной от влияния численно небольшой группы подчиненных ему лиц».
Нельзя отрицать правдивости этих слов. Но то, что предлагали «Отечественные ведомости», нисколько не удовлетворило бы сибирской «демократии». Ни законосовещательные функции, ни назначенные члены для нее не были приемлемы.
В Омске над вопросом о Государственном совете работал Жардецкий. Он подал Верховному правителю проект организации законосовещательного органа под названием «Совет Верховного правителя». Совет этот, по идее автора, должен был состоять под председательством Верховного правителя из назначенных им членов. Заседания совета предполагались всегда закрытыми. Компетенция совета намечалась неопределенно. Он должен был бы рассматривать всякие законодательные и административные вопросы, которые были бы предложены его вниманию Верховным правителем до или после рассмотрения их Советом министров.
Адмирал поручил Тельбергу и мне рассмотреть этот проект и дать свое заключение.
По привычке я стал рассматривать проект прежде всего с юридической точки зрения: соответствует ли он конституции 18 ноября, как он определяет взаимоотношения нового учреждения с Советом министров и т. д.
Когда я излагал адмиралу эти соображения, он перебил меня и заставил покраснеть от сознания ошибки: «Вы скажите мне прежде всего, нужно ли такое учреждение?»
Доклад происходил во второй половине мая, как раз когда Совет министров утвердил новое положение о Государственном экономическом совещании и я уже составил к тому времени свой план организации законосовещательного органа. Я был против того, чтобы подобное учреждение состояло только из назначенных лиц. Их, прежде всего, неоткуда было бы взять. Я как-то спросил Жардецкого:
– Сколько кандидатов вы можете назвать в ваш совет?
Он ответил:
– Я выписал бы их из-за границы.
Это было очень теоретично, потому что привлечь в Омск кого-либо из крупных русских деятелей, проживавших в Париже или Лондоне, было задачей нелегкой.
Считая необходимым привлечь к законодательной работе выборных лиц, я не представлял себе, однако, как можно было бы в то время организовать выборы, и пришел к мысли достичь создания нового государственного учреждения постепенно.
Сначала должно было быть преобразовано Государственное экономическое совещание. Затем подлежало созыву совещание по вопросам, связанным с будущим Учредительным собранием (место и время его созыва, соотношение с областными представительными органами, основные законы); это было бы учреждение законодательно-политического характера. Наконец, при Министерстве внутренних дел Пепеляев проектировал созвать совет по делам местного хозяйства с широким представительством городов и земств – это был бы совещательный орган по вопросам управления.
Мне представлялось, что в конечном итоге все три учреждения должны были быть слиты и таким образом создался бы законосовещательный орган с тремя отделами: экономическим, законодательным и административным.
Адмирал отнесся к этим предположениям одобрительно.
Идея представительного учреждения в Сибири была скомпрометирована Сибирской думой и самарским Комучем. Всех пугала перспектива получить несколько десятков бессодержательных депутатов из партийных кругов, годных только для поднятия рук при голосовании, и несколько лидеров-говорунов, добросовестно выполняющих указания Центральных комитетов их партий.
Но не одно это мешало правительству осуществить идею опоры на народное собрание. Если бы Совет министров строил свою власть как власть постоянную, он, конечно, изыскивал бы с самого начала пути к таким формам организации власти, которые соответствуют представлению о демократическом государстве. Но все в Омске считалось временным, победа казалась всем, а не только правительству, и возможной, и близкой, об Учредительном собрании говорили серьезно. Кто при таких условиях мог думать о создании представительного учреждения?
80 процентов абсентеизма при выборах в городское самоуправление достаточно ясно показали, как устало население от постоянных выборов, как равнодушно оно относилось ко всяким представительствам даже в городах. Утомлять его новыми выборами перед самым, как думали тогда, Учредительным собранием – это значило срывать последнее.
Наконец, был еще один подводный камень – российский характер власти. Каким путем можно было создать в Сибири представительное учреждение, которое решало бы всероссийские вопросы?