Много впечатлений привез я с собой в Омск, и самое главное было то, что Омск для этих даже недалеких от него деревень был тридевятым царством, а деревня была для Омска тридесятым государством.
Вологодский уезжал из Омска в уверенности, что положение на фронте скоро улучшится. В Боровом ему докладывал начальник милиции, что местные евреи «прыгают от радости, говорят, что большевики скоро возьмут Екатеринбург».
– Отчего же им радоваться?
– Да как же, ведь большевики-то им «свои».
Приезжаем в Омск – оказывается, Екатеринбург сдан. Отступления нет. Происходит паническое бегство. Где и как остановится фронт, сказать трудно.
Состоятельные люди начинают эвакуироваться.
Настроение у всех возбужденное. Как всегда при неудачах, ищут виновного и придумывают средства спасения.
Первое заседание Совета министров, на которое я попал после возвращения из поездки, началось с вопроса об устранении генерала Хорвата от должности Верховного уполномоченного. Это было 15 июля.
Со времени назначения на должность председателя Государственного экономического совещания, последовавшего за провалом моей кандидатуры на должность товарища председателя Совета министров, я не мог быть посвящен во все тайны высшей политики. Они были доступны только членам Совета Верховного правителя. С каждым месяцем политическое значение этого Совета чувствовалось все сильнее. Совет министров еще в феврале – марте утратил свое влияние, преобладающее значение приобрели адмирал Колчак с Советом, который, по идее его создателей, должен был служить постоянной связью между Верховным правителем и правительством.
Совет Верховного правителя обсуждал и решал все важнейшие политические и международные вопросы, и министры узнавали о них только случайно или в связи с оформлением уже принятого решения каким-нибудь актом, проходившим через Совет министров.
Так был решен вопрос о генерале Хорвате.
Незадолго до моей поездки был как-то разговор о необходимости изменить систему управления Дальним Востоком в смысле большей централизации власти. Особенно горячо высказывались в пользу этого Пепеляев и Сукин. Первый находил, что авторитет Омского правительства на Востоке слаб потому, что там существует особое управление, которое строится независимо от центра, а по существу себя не оправдывает; Сукин же был недоволен, что все важнейшие вопросы внешней политики Сибири разрешались во Владивостоке, а не в Омске.
Я плохо разбирался тогда в вопросах управления Дальним Востоком и решил побеседовать по этому вопросу с членами Государственного экономического совещания. Но как участник делегации Вологодского во Владивосток в 1918 году, я знал, что Дальний Восток не считает себя Сибирью и живет особенной жизнью, что он имеет такие своеобразные условия внутреннего и внешнего характера, что подчинить его обычному режиму почти невозможно. Я тогда же указал, что в будущем, когда поднимется опять вопрос об автономии Сибири, едва ли будет целесообразно создавать одно общее управление для всей Сибири и что лучше поэтому сохранить в какой-либо форме краевые учреждения Дальнего Востока. Как раз к этому времени были получены сведения, что органы самоуправления избрали своих представителей в совет при Верховном уполномоченном, который они долго бойкотировали.
Возражений по существу не было, но один из министров рассказал о письме, которое он получил чуть ли не от Меньшикова, приморского статистика, описывавшего, что делается вокруг Хорвата компанией спекулянтов. Кто-то напомнил о докладе прибывшего из Владивостока генерала, который сравнивал Эгершельд (часть порта, где стояли поезда генерала Хорвата и его канцелярии) с аппендицитом. Михайлов жаловался на противодействие или бездействие генерала в некоторых финансовых вопросах, например, о продаже сахара по монопольной цене (что было, как выяснилось потом, неосуществимо ввиду дешевизны сахара в Китае и легкости контрабанды), и в общем настроение по отношению к генералу Хорвату сложилось неблагоприятное. Никто не знал и никто не умел объяснить положительные стороны дальневосточного управления.
В Совете председательствовал Тельберг, назначенный сверх двух должностей – главноуправляющего делами правительства и министра юстиции, которые он тогда совмещал, – еще и заместителем председателя Совета министров. Говорилось не по вопросу об увольнении генерала, а о том, какое почетное назначение ему можно дать.
– Разве вопрос уже решен? – спросил я на ухо соседа, Преображенского.
– Черт знает, кто и где его решал, по крайней мере, меня никто не спрашивал.
– Где же решили вопрос? – спросил я другого.
– Да в Совете Верховного.
Каково же было мое удивление, когда вслед за указом об увольнении Хорвата был зачитан указ о назначении вместо него Розанова, победителя большевиков Енисейской губернии!
– Кем же он будет?
– Главным начальником Приамурского края.
Уничтожили Верховного уполномоченного и назначили главного начальника края. Был ли хоть какой-либо смысл в этой реформе? На меня обрушились с негодованием, когда я позволил себе усомниться, что это «централизация».
– Розанов приедет на место и уничтожит там все дальневосточные министерства, он мне обещал, – заявил Пепеляев.
Сейчас трудно понять, как можно было заменить генерала Хорвата, человека государственного и дипломатичного, необузданным и неряшливым Розановым.
Но последнего тогда никто как следует не знал. Одна-две встречи, впечатление типичного армейского офицера с сиплым голосом и вульгарным неумным лицом – вот и все.
– Нам нужна автономия края, а не автономия лиц, – сказал мне член экономического совещания Алексеевский, бывший глава Амурского правительства, по поводу генерала Хорвата.
Что должны были тогда сказать про генерала Розанова?
Какая-то злая рука как будто намеренно губила авторитет Омского правительства там, где Америка и Европа составляли себе впечатление о характере омской власти.
Редкий корреспондент совершал поездку вглубь Сибири. Большей частью он удовлетворялся пребыванием на Дальнем Востоке, где имел возможность досыта наслушаться рассказов о калмыковцах и семеновцах, а потом и о Розанове.
Как бы то ни было, дело было сделано. Уволили, назначили и перешли к очередным делам. Я могу сказать по двухлетнему министерскому опыту, что ничего не может быть легче, как провести что-нибудь совершенно несообразное, если этого хочет председатель. Совершенно неожиданное для большинства, но твердо произнесенное председателем предложение так огорошит, что все молчат, а молчание – знак согласия.
Я тоже молчал, следовательно, тоже был согласен.
– Где вы пропадали? – спросил меня Михайлов. – Тут без вас чуть не разогнали экономическое совещание.
– Это еще что такое?
Оказывается, в мое отсутствие генерал Андогский, которого я сам просил об этом, сделал членам совещания доклад о положении дел на фронте. Заместитель мой, бывший член Директории В.А. Виноградов, избранный товарищем председателя, поставил этот доклад в официальном заседании, а не в частном собрании, как я предполагал.
Докладчику стали задавать вопросы.
– Принято ли во внимание, что отступать придется за Тобол? – спросил почему-то хорошо осведомленный в этом Алексеевский.
– Большевик! – зашипел на него Жардецкий.
Стали шуметь. Враги Андогского доложили адмиралу, что генерал хотел приобрести популярность, что он не имел права без разрешения выступать. Формально это, может быть, было и верно. Враги экономического совещания и вообще «конституционных затей» донесли, что члены экономического совещания по поводу доклада Андогского обсуждали общее политическое положение и готовят петицию.
Адмирал на Совете Верховного правителя стучал кулаком, кричал: «Разогнать!»
Тельберг его успокаивал, уговорил дождаться моего приезда.
– Мне не нужны больше ваши доклады о Государственном экономическом совещании, – сказал адмирал, – этот Совдеп я решил распустить.
– Я представлю вашему высокопревосходительству проект указа о роспуске, как только это понадобится, а сейчас я попрошу вас выслушать, какие соображения члены Государственного экономического совещания хотят представить вам через делегацию по вопросу о политическом положении.
– Да, я знаю: они парламента захотели.
– Нет, они постановили прежде всего, что борьба с большевизмом должна быть доведена до конца.
Лицо адмирала сразу стало спокойнее. Я продолжал рассказывать о государственном настроении членов экономического совещания, об отсутствии партийного духа в совещании, об удаче опыта составления совещания по принципу представительства групп, об интересе, который проявляют члены совещания к деловым вопросам – бюджету, продовольствию армии, санитарному делу, и, в конце концов, адмирал не только не пожелал разгонять Совдеп, но и согласился принять делегацию от экономического совещания для беседы по политическим вопросам.
Выходя от адмирала, я встретился с Сукиным. На его лице было написано удивление. Очевидно, от встречи моей с адмиралом ожидали совсем иного результата.
Делегация была принята. Она представила Верховному правителю записку, в которой резко осуждалась деятельность центрального правительства, то есть Совета министров.
Впервые почувствовал я все неудобство совмещения должности председателя Государственного совещания с должностью члена Совета министров. Как член правительства, я не мог поддерживать критику, как председатель, я не мог становиться в резкую оппозицию совещанию. В записке было много правды и много неправды.
«Деятельность центрального правительства, – говорили члены совещания (подписало 19 человек, в том числе и Виноградов, который высказывался раньше против парламентских тенденций), – не подчинена какой-нибудь определенной программе. Она случайна и зависит часто от скрытых безответственных влияний. За последнее время направление некоторых ведомств приняло характер, противоречащий началам укрепления народных прав и законности, неоднократно возвещенных верховной властью.