Под председательством Сапожникова состоялось несколько частных заседаний членов Административного Совета. Правительству был предъявлен ультиматум, подкреплённый угрозой уйти в отставку вместе со всем штатом высших чинов, так как последние выражали солидарность с министрами. Угрозу не пришлось, однако, пускать в ход. Правительство и без того чувствовало себя неудобно и отлично понимало, что уход фактически незаменимых работников создал бы серьёзный кризис.
Было занесено в журнал постановление Совета министров, что лица, занимающие должности 2-го и 3-го классов, не будут впредь увольняться без ведома Административного Совета, что без участия Административного Совета не будут разрешаться не только вопросы законодательного характера, но и такие, как посылка делегаций с политическими поручениями. Административный Совет поставил на очередь и вопрос об Областной Думе. Он определённо высказался против созыва новой сессии Думы, но Правительство не согласилось на это.
Что делалось в это время в Совете министров, я не знаю. Хотя я оставался управляющим делами, но меня не приглашали на заседания. Председатель Совета министров объяснил мне, что заседания носят такой неприличный характер вследствие постоянных личных столкновений между отдельными министрами (главным образом, Михайловым и Патушинским), что невольно хочется придать им замкнутый характер.
Административный Совет озабочен был поддержкой престижа Правительства и сохранением его цельности. Поэтому он не настаивал на оставлении Гришина-Алмазова, раз приказ о нём уже подписан. Не настаивал он и на том, чтобы было отказано в возобновлении работ Думы, так как Правительство уже связало себя обещанием. Но Административный Совет поставил условием предоставление ему на время отъезда из Омска большинства членов правительства, права роспуска Думы.
Право это было Административному Совету предоставлено (Собр. Узак. № 10).
Административный Совет ещё заседал вечером 5 сентября, обсуждая вопрос — требовать или не требовать восстановления Гришина, когда появился Головачев. В эти дни он постоянно приходил и уходил с заседаний и как будто занимался только рекогносцировками. Он сообщил, что Иванов-Ринов уже вступил в исполнение обязанностей командарма и что о вступлении нового командарма в должность дано знать по прямому проводу всем частям.
Я, управляющий делами, не знал ничего не только о подписании, но и об изготовлении подобных указов — о назначении Иванова и увольнении Гришина. Мне даже неизвестно было ничего о том, что какие-либо указы отправлялись через Управление делами. И действительно, они не отправлялись через Управление делами. Правительство было в заговоре против своего же Управления. Всё это было проявлением «дипломатического» искусства Головачева, который на это время даже поселился у Вологодского в целях ускорения сношений с ним.
Сообщение Головачева оказалось правильным, и Административный Совет отложил окончательное разрешение вопроса до следующего дня.
Поздно ночью к моей квартире подъехал автомобиль. Раздался звонок. Гришин-Алмазов просит меня к себе. Ворча на судьбу политического деятеля, не знающего покоя ни днём, ни ночью, но, чувствуя неловкость отказа человеку, которого удаляют, я решил поехать.
У Гришина я встретил Михайлова, Пепеляева (покойного премьера) и Павловского (как оказалось потом, авантюриста, выдававшего себя за представителя Франции). Гришин объяснил мне, что он находится в затруднении, как поступить. Обратиться за поддержкой к войскам он не хочет. В городе собрано много новобранцев. Всякая попытка сопротивления власти, спор между генералами сразу развратили бы эту молодёжь. Желание Гришина одно — оформить всё так, чтобы не повторялась корниловская история.
Иванов вступил в исполнение должности, не дожидаясь приказа со стороны Гришина о передаче должности. Гришин же не получил никакого указа об увольнении, так как этот указ был непосредственно вручен Иванову.
Поэтому Гришин решил послать письма Вологодскому и Иванову с уведомлением, что он не считает себя законно уволенным, пока не получит указа об увольнении, и до тех пор не сдаст командования армией.
Это решение было всеми одобрено. Я не счёл нужным, однако, скрывать от Гришина, что, по моему мнению, практических результатов его письмо иметь не будет. Вручить это письмо председателю Совета министров я отказался, считая, что я присутствовал при его составлении только как частное лицо.
Уезжая, я спросил Гришина, как относится к нему гарнизон, и назвал ему фамилии офицеров, которых видел днём и с которыми говорил о Гришине и Иванове.
— Всё это преданные мне люди, — сказал Гришин.
— Вы ошибаетесь, — возразил я. — Сегодня они выражали радость по поводу вашего ухода, считая Иванова более способным администратором. А как к вам относятся чехи?
— Чехи? Они всегда приходили в ужас, услышав о моём желании уйти в отставку.
Впоследствии мне сообщили, что Гришин делал попытку призвать на помощь одну часть, но его распоряжение было перехвачено. Я считаю это сообщение похожим на правду. В эту ночь я увидел в Гришине маленького, честолюбивого и самоуверенного человечка, не умевшего вести большой игры и доверявшегося случайным людям.
Я с большим сожалением вспоминаю об этом способном человеке, который так подходил, по моему мнению, ко времени, но… amicus Plato sed magis amica Veritas (лат. Платон мне друг, но истина дороже. — Ред.) — недостаточная солидность толкала его в авантюристы. Сибирские эсеры и Сибирское Правительство окончательно толкнули его на этот путь, лишив Сибирь одного из наиболее любивших её офицеров.
На следующий же день по вступлении Иванова-Ринова в командование сибирской армией им отдан был приказ о восстановлении погон. Этот, на первый взгляд, мало значащий приказ в действительности был очень вреден. Он возродил не только погоны, но и связанное с ними чинопочитание, устаревшую иерархию, восстановил значение и силу прежнего генералитета. Это было началом реставрации старого армейского режима, где положение определялось чинами, а не способностями.
Неудачным я считаю и второй приказ Иванова-Ринова, изданный 13 сентября. Он направлен против офицерства, служившего у большевиков.
«Одни, — говорится в приказе, — поступали сознательно и активно работали в совдепах. Это — явные предатели.
Другие, несознательно, из-за нужды и за отсутствием работы, поступали на службу к большевикам. Это — малодушные.
Между этими двумя категориями большая разница, но как первые, так и вторые заслуживают кары.
Предатели должны быть осуждены — их место в тюрьме.
Малодушные заслуживают некоторого снисхождения. Приказываю таких офицеров и чиновников зачислять в нестроевые части рядовыми и только по ходатайству начальников, по искуплении вины, переводить рядовыми в строевые части. В строевых частях боевыми подвигами возможно окончательно искупить свою вину. Особо отличившихся предоставляю право начальникам назначать на командные должности».
Сибирь, вообще бедная человеческими ресурсами, не обладала, в частности, и достаточным кадром офицерства. Приказ Иванова отталкивал от сибирской армии тех, кого она должна была привлечь со стороны красных.
К сожалению, занятые в то время первостепенными вопросами внутренней политики, мы не обратили внимания на вопросы военно-политические.
Командующему армией было предоставлено решать их самостоятельно. Он утверждал собственною властью и все производства, и назначения по армии, и, таким образом, военный мир стал чувствовать себя самодовлеющим, независимым от Правительства.
Колоссальная политическая ошибка!
В течение тех трёх-четырёх дней, когда злобой дня была отставка Гришина и борьба Административного Совета за свои права, происходила глухая и ожесточённая борьба среди членов Правительства. Вологодский недаром говорил о неприличии закрытых заседаний. То заявлял об уходе Михайлов, то Вологодский сообщал об отставке Патушинского и Шатилова. Внутренние отношения членов Правительства стали невозможными. Кто-нибудь должен был уйти.
Административный Совет боялся каких бы то ни было перемен. Стремясь к укреплению государственности, он отлично понимал, что всякие потрясения власти представляются опасными для всего дела, и настойчиво убеждал подававших в отставку брать прошения обратно. Но после выступлений Патушинского во время инцидента с Гришиным-Алмазовым, после проявления с его стороны явно вызывающего отношения к Административному Совету и после окончательного разрыва между ним и Михайловым, когда создалась невозможность совместной дружной работы членов Правительства, настаивать вновь на оставлении Патушинского не представлялось возможным. В частном совещании Административный Совет решил не возражать против отставки министра юстиции.
Когда Вологодский сообщил о решении Патушинского, воцарилось гробовое молчание. Оно означало… согласие.
Текст заявления Патушинского был мотивирован:
«Ввиду моего глубокого расхождения с Административным Советом и возрастающим влиянием последнего на политическую деятельность Правительства я не нахожу возможным оставаться в составе Совета министров и на посту министра юстиции, о чём одновременно с сим довожу до сведения Сибирской Областной Думы».
Решая вопрос о возобновлении работ Думы, Правительство обсуждало программу её занятий. Опять повторилась та же история, что и перед августовской сессией. Делегация из Томска, обсуждение программы, совместное установление её с делегацией Думы — и потом нарушение программы Думой.
На этот раз были установлены следующие предметы занятий: 1) рассмотрение мандатов новых членов, избранных на основании закона о пополнении состава Думы; 2) переизбрание президиума и 3) комиссионные работы по выборам в Сибирское Учредительное Собрание.