— Ладно, Никита, так и быть! Завтра отправимся на озера, а сейчас зови сюда Гаврюху. Пусть расскажет, как насмелился в нас жаканом стрелять! — Он покачал головой и усмехнулся. — Будь моя воля, выдрал бы его как Сидорову козу за подобные «проказы»!
— Проказы? — поразился Алексей. — Да он чуть мне мозги не вышиб! Ведь в самый лоб метил!
— Ладно, не кипятись, — сказал Иван примиряюще, — если б метил, непременно бы попал. Не видел разве, как он по мишеням стреляет?
Глава 18
Через час сыщики сидели на берегу реки. Иван некоторое время забавлялся, пуская «блинчики» по воде. Станица и лагерь экспедиции скрывались за небольшим утесом, и оттого казалось, что они одни в этом мире: лишь ленивые волны лизали пестрые гальки, плескалась у перекатов рыба, что-то шуршало и попискивало в траве, а на светлом еще небе показались первые, самые яркие» звезды.
Алексей, подстелив тужурку, лежал на спине и смотрел в небо. Думать ни о чем не хотелось, тем более о тех гнусных делах, которыми был переполнен сегодняшний день. Он перевернулся на бок. Иван, склонившись над водой, мыл руки.
Затем поднялся, вытер их носовым платком и направился к Алексею. Скинув тужурку, пристроился рядом.
Некоторое время они молчали. Вовсю голосили цикады, а от воды тянуло теплом и резко пахло сыростью. Опершись на локоть, Иван курил, пуская в небо дымные колечки, и, похоже, на разговоры его тоже не тянуло. Алексей не выдержал первым:
— Ты и вправду решил завтра идти на озера?
— А что в станице без толку болтаться? — Иван отвел руку с папиросой в сторону и выпустил изо рта новую порцию идеальных по форме колечек. — Ничего новенького нам больше не скажут. Задержать и допросить кого-то из ратников все равно не получится. Рапорт мы Тартищеву накатали честь по чести. Пускай теперь начальство решает, что дальше делать.
Велит землю рыть, будем копать глубже, а пока резону нет! От казаков вряд ли чего добьемся, агликашка и вовсе ни при чем.
Разве что Глухарь?
Иван затушил папиросу о подошву сапога и сел. Он наморщил лоб, что-то пробормотал под нос, затем хлопнул себя по колену и вскочил на ноги.
— Пошли, Малыш! Будем все же брать Глухаря! Чует мое истерзанное сердце, что надо его пощипать как следует. Не зря он в экспедиции отирается.
— Ну, ты даешь! — только покачал головой Алексей. — Предупреждать надо о таких порывах!
— На то ты и агент сыскной полиции, Алешка, — усмехнулся Иван, — чтоб через пять секунд был готов выполнить любой приказ! А просьбу товарища тем более. Приказывать тебе я не имею права, просить — мало ты еще каши ел, а вот предложить могу: Глухаря надо взять неожиданно, так, чтоб никто из индусов не заметил, утащить его в тайгу и попробовать расколоть на откровения: кто он, откуда и почему здесь околачивается?
— Думаешь, с ним легко будет справиться? Ты обратил внимание на его кулаки?
— А смекалка на что? — усмехнулся Иван. — Я уже придумал, как его в лес заманить…
Еще через час, когда уже заметно стемнело, а из-за гор выплыла изрядно располневшая молодая луна, тот, кого они называли Глухарем, сидел на корточках возле небольшого костра за территорией лагеря и курил. Ему тоже было о чем поразмышлять, поэтому он и разжег этот костерок: огонь помогал ему отвлечься от ненужных забот и сосредоточиться на главном.
Он неотрывно смотрел на языки пламени, охватившие сосновые ветки, тревожные мысли будоражили мозг, но он привычно расставлял их по степени важности и, умело избавившись от второстепенных, сосредоточился на одной, которая не давала ему покоя с момента прибытия экспедиции в Пожарскую.
Он прокрутил ее в мозгу и так, и этак, но толкового объяснения не нашел и совсем уж собрался было потушить костер и возвращаться в лагерь, как вдруг поймал боковым зрением движение на опушке леса. Казалось, огромная птица взмахнула крыльями над низкой порослью, затянувшей все подступы к лесу. Он всмотрелся в наползавшую от тайги темноту. Нет, никого! Почудилось! Он вновь обратил свой взгляд на огонь, а сам ждал, не зная чего, но ждал, потому что это странное движение все-таки насторожило его.
И он не ошибся. Вновь взметнулось над кустарником что-то черное и опало, как большое покрывало. Глухарь поднялся на ноги, а рука его сместилась за пазуху. Вытянув шею, он напряженно вглядывался в темнеющую перед ним лесную чащу.
В принципе он, как любой человек, должен был испугаться подобной непонятности и, забыв про костер, бежать ближе к людям. Но Глухарь повел себя иначе. Не вынимая руки из-за пазухи, пошел в направлении опушки. Шел он, слегка пригнувшись, расставив локти, шаг у него был мягким и пружинящим — все это говорило об одном: Глухарь не растерялся, не испугался и горит желанием своими глазами увидеть то, что скрывали от него вечерние сумерки.
Он осторожно миновал негустой подлесок и замер: на фоне светлого пятна — стены молодого березняка — четко выделялась фигура в черном балахоне. Она была значительно выше человеческого роста, но очень худой, даже тощей. Вдруг она взмахнула руками, широкие рукава взметнулись вверх, обнажив руки до локтей. Затем, развернувшись, направилась к лесу. Низкий туман стелился над травой, и Глухарю показалось, что она парит над землей. Еще мгновение, еще пара шагов, и фигура скроется в чаще…
— Стой! — крикнул Глухарь и бросился следом. Рука его уже не покоилась за пазухой, а выхватила оттуда и теперь крепко сжимала длинноствольный пистолет. — Стой! — опять крикнул он и в следующий мгновение почувствовал, что с размаху летит на землю. Он пребольно ударился локтем о корневище, выронил пистолет и только успел прошипеть ругательство, как с двух сторон на него навалились, завернули руки за спину и поволокли по траве в ту сторону, где только что скрылась таинственная фигура в черном…
— Ну, тяжелый дьявол! — проворчал сердито Иван и отошел от дерева, к которому они привязали Глухаря, заведя ему руки за спину. Удивительно, но пленный не сопротивлялся.
Он смотрел на них исподлобья и ухмылялся.
— Ишь ты, — Иван присел перед ним на корточки, — слишком смелый или очень глупый? — Он перебросил пистолет Глухаря Алексею и, ухватив пленного за грудки, притянул к себе. — Чего скалишься? Или опять язык проглотил, как тогда, в Североеланске. Скажешь, не помнишь, как агенту полиции, — кивнул он на Алексея, — сюртук порвал?
— Память мне не отшибло, — усмехнулся Глухарь, — он сам под руку подвернулся!
— Ну а теперь, голубь, ты нам подвернулся! И с этого места не сойдешь, пока на все вопросы не ответишь. И давай поживее, пока комары нас не сожрали!
— Вопросы? Может, и отвечу на ваши вопросы, а может, и нет. Смотря что спрашивать будете, — расплылся в улыбке Глухарь. Мало того, что улыбка сама по себе не соответствовала его положению, в конце концов, она могла быть робкой и заискивающей. Но Глухарь улыбался крайне нагло и отвечал язвительно, словно он был хозяином положения, а не захватившие его сыщики.
Ивану это не понравилось. Он поднялся на ноги и посмотрел на Алексея, который пристроился на пеньке рядом с Глухарем.
Зная не понаслышке о талантах бывшего офени, он держал на коленях свой «смит-вессон» и трофейный пистолет, но это обилие оружия также не произвело на их пленника никакого впечатления.
— Кто такой, откуда и по какому случаю оказался в Пожарской? — спросил Алексей самым официальным тоном, на который только был способен. Хотя он сейчас более всего мечтал врезать по уху самодовольно взирающему на него наглецу, который с явным вызовом переспросил:
— Кто я такой? Человек! А живу там, где желаю! И бываю там, где душа просит!
— Имя, фамилия, происхождение? — Алексей сделал вид, что не обратил внимания на вызов. — Род занятий…
— Род занятий… — Глухарь перестал ухмыляться. Глаза его сузились, а губы сжались в тонкую полоску. — Много хотите знать, господа! — Он вздернул подбородок. Теперь он смотрел высокомерно, а голос его звучал властно. Этот человек действительно умел приказывать. — Немедленно развяжите меня! Остолопы! Мало того, что вы мне помешали в Североеланске, так еще здесь на мою голову свалились. Чего стоишь? — прикрикнул он на Ивана. — Развяжи руки. Мне нужно бумаги достать.
— А чего ж доставать? — осклабился Иван. Желваки заходили на его скулах, и Алексей понял, что его приятель в ярости. — Мы и сами их достанем! Без твоего согласия!
Он склонился над Глухарем, распахнул его армяк и полез за пазуху. Но тот вдруг напрягся, согнул в коленях связанные ноги и, резко выпрямив их, ударил Ивана в бедро. Тот покатился по траве. Алексей вскочил со своего пенька и направил револьвер в голову задержанного, но тот уже сидел как ни в чем не бывало и, словно не замечая нацеленного в него оружия, весело спросил:
— Поскользнулся, Ваня? Головой не ушибся?
— Я тебе покажу Ваню! — прошипел Вавилов, поднимаясь на ноги и потирая ушибленный бок. — Я сейчас тебя, как горного козла, заставлю скакать до станицы со связанными ногами. — Он повернулся к Алексею. — Отвяжи-ка его. До утра запрем его в арестантской. Руки развязывать не будем на радость блохам. К утру такие песни запоешь, голубь, и такие рассказы расскажешь, о каких даже не помышлял.
— Руки ты мне развяжешь сейчас, — процедил сквозь зубы Глухарь, — иначе это ты будешь блох кормить в арестантской, и, возможно, до конца дней своих. — Он посмотрел на сыщиков и понял, что его слова не произвели на них никакого впечатления. Тогда он склонил голову, плечи и спина его напряглись, но Иван знал свое дело превосходно, и еще ни одному жулику не удалось развязать его узлы. — Я кому сказал, отпустить меня, чудилы легавые! — приказал Глухарь, но теперь его голос звучал и вовсе грозно, почти как у Федора Михайловича Тартищева, когда он устраивал разнос своим агентам.
Иван и Алексей переглянулись.
— Ладно, — неожиданно миролюбиво произнес Иван и подошел к пленному. — Развяжем тебя, тварь косорылая, и посмотрим, что за бумажки ты нам покажешь. Учти, если без плаката