Вечером сквозь сон услышал из прихожей тихий перестук. Бесшумно приблизился к двери, стал сбоку.
— Кто там?
— Откройте приятной девушке, у меня для вас предложение, от которого вы не сможете отказаться!
Голос был жеманный, с просящими нотками. Андрей уже понял, кто находится за дверью, но на всякий случай решил взглянуть. Что же? Перед ним стояла девчушка лет семнадцати — белобрысая, худая, в конопушках, с серьёзным лицом и густо накрашенными губами. Синие потёртые джинсы, белая курточка с капюшоном, на ногах красные полусапожки.
— Тебе чего? — спросил Андрей.
— Дяденька, пустите погреться, — заголосила девчушка.
— Домой иди греться, — отрезал Андрей и хотел закрыть дверь, но девчушка вдруг рванулась к нему, затрясла жидкими локонами:
— Ну пустите, а? Чего вам стоит! Я быстро всё сделаю. И совсем недорого. Вам понравится. Вот увидите!
Андрей молча захлопнул дверь. Меньше всего он ожидал встретить в полицейской гостинице проститутку. Но видно, времена меняются. Полицейские тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо.
Он подошёл к окну, глянул вниз с головокружительной высоты. Вечерняя улица была залита призрачным искусственным светом и выглядела гораздо приятнее, нежели днём, когда всё казалось серым и невыразительным. Застывшие лужи маслянисто блестели под жёлтым светом фонарей. Гудели троллейбусы и едва слышно шумели легковушки. От киоска к киоску перемещались люди с пузатыми сумками, глухо играла музыка, празднично светились окна «Универсама», и было такое чувство, будто кто-то невидимый и всесильный завёл однажды этот огромный механизм, и теперь он работает без устали день и ночь, день и ночь. Хотя бы весь остальной мир провалился в преисподнюю — здесь, на этом пятачке, люди всё равно будут ходить по магазинам, залазить в троллейбусы, бродить по замерзшим лужам и думать о своём. Это был Санкт-Петербург — во всём блеске и красе! Впервые Андрей прилетел в Питер двадцать лет назад, и уже тогда город поразил его своей мощью и своеобразием, какой-то неизбывной тоской и смутной надеждой на лучшее.
Андрей решил пройтись по ночной улице, заглянуть в лица прохожим, ощутить себя частичкой этого призрачного мира. Накинув куртку на плечи, вышел из номера и спустился на лифте на первый этаж. Дежурный медленно поднял голову и проводил его задумчивым взглядом.
С беспечным видом Андрей шёл по тротуару, так что можно было решить, будто он всю жизнь прожил на Наличной улице — ни дать ни взять, типичный житель северной столицы, один из пяти миллионов обитателей огромного мегаполиса. Прохожие смотрели мимо него, сквозь него — куда угодно, только не на человека, идущего навстречу.
Через сто метров он свернул к ярко светящемуся в ночи универсаму. Неспешно приблизился к стеклянным дверям, и те гостеприимно разошлись в стороны. Андрей шагнул внутрь, в царство соблазнительных запахов и удивительных видений.
Полки ломились от яств, металлические каркасы напоминали терракотовую армию. Андрей бродил между высоких стеллажей и дивился на розово-серые шампиньоны, расфасованные в полиэтиленовые мешки, внимательно рассматривал рыбу горячего копчения в тончайшей искрящейся плёнке, пытался охватить взглядом банки всех размеров и расцветок, читал диковинные названия на ярких этикетках — какие-то «фругурты» и «десерты», «таны» и «экстракты». Очень эффектно смотрелось мясо всех сортов — вырезки, котлетное мясо, рёбрышки, филе, буженина, окороки, рулеты и нарезки в вакуумной упаковке. Затем потянулись полки с печеньем и конфетами, за ними — кофе, чай, напитки для пьющих и напитки для трезвенников, ещё дальше — дары моря в ящиках со льдом, а за дарами морей и океанов — свежие фрукты, от которых рябило в глазах. Андрей бродил по магазину битый час. Какой театр? Какие музеи? Никакой музей не сравнится с этим потрясающим душу изобилием, с этим роскошеством из яств всех сортов и вкусов.
Андрей не удержался и купил себе на ужин скумбрию горячего копчения, шоколадный кекс в алюминиевой обёртке, бутылку топлёного молока и брусок бородинского хлеба тёмно-коричневого цвета и необыкновенного запаха. Расплатился на кассе и с новеньким пакетом в руках вышел на улицу. Теперь он и вовсе стал неотличим от питерцев. Сразу видно — примерный семьянин спешит домой. Трёхкомнатная квартира, заботливая жена, непоседливые дети. А ведь несколько лет назад Андрею предлагали переехать в Питер, обещали ставку тренера, просторный зал для тренировок, хорошую зарплату, квартиру грозились подыскать… Он отказался. И кажется, зря. Впрочем, какая разница, где жить? Это ещё вопрос, где спокойнее — на берегу Иркута или на берегу Балтийского залива.
Рассуждая о превратностях жизни, Андрей поднялся на тринадцатый с половиной этаж и зашёл в свой номер. Этот вечер он проведёт без приключений — и на том спасибо. О том, что будет завтра, он не думал. Всему своё время. Выдалась свободная минута — отдыхай. Настал решительный момент — действуй. В молодости — люби, безобразничай. В старости — пей кефирчик, копайся в саду, думай о микстурах и о полноценном сне. Всё очень просто! Везде свои циклы, свои периоды, свои приливы и отливы, смена фаз и настроений. Чёртова философия запудрила людям мозги. Андрей недолюбливал философов. Когда-то сам увлекался этим делом, но потом вдруг осознал опасность таких занятий. Вместо того, чтобы заняться конкретным делом, человек размышляет о том, чего понять не в силах. Жизнь — это огромная загадка, разгадать которую нам не дано. А потому, в полном соответствии с законами диалектики, жить нужно бездумно и жить нужно просто — обычной практической жизнью, то есть постоянно что-то делать, обо что-то колотиться — тогда и будет толк. А может, и не будет никакого толка. Но если беспрерывно рассуждать — толку не будет точно. А будут оторванные от жизни теории и будут толпы людей, идущих в бездну под флагом какого-нибудь горлопана. Будут моря крови, будут слёзы матерей над растерзанными детьми, и сами дети будут — брошенные, несчастные, сбитые с толку. И будь ты сам хоть семи пядей в лбу — ничего ты не изменишь. Даже и прав будешь — твои же последователи всё извратят, изгадят и сделают навыворот. Таков человек. Ему нужен кусок хлеба, женщина на ночь и орудие труда на целый день. Потому что человек — это животное в основе своей. Хоть он и ходит на двух ногах, но недалеко ушёл от своих ближайших сородичей — саблезубых тигров и африканских лемуров.
Таким примерно образом рассуждал Андрей на сорок первом году жизни — после учёбы в университете, после чтения книг по философии, физике, астрономии, социологии и психологии, после нешуточных размышлений и ежедневных наблюдений — так неожиданно он пришёл к столь необычному пониманию существа жизни. И надо отдать ему должное, этим своим взглядам он уже не изменял. Никакая сила не смогла бы его переубедить в том, что человек — это зверь в основе своей. Зверь, способный на подвиги и на прозрения, а иногда и на высшие проявления духа. Выводы свои он никому не навязывал и даже не пытался их как-нибудь систематизировать. Всё, чего он требовал от окружающих — это обычная честность. Честно исполняй свой долг, делай порученное тебе дело. Не задирай ближних, никому не завидуй, следи за собой и старайся стать лучше, чем был до этого. Андрей верил исключительно в самого себя и в этом смысле был законченным индивидуалистом. Но это не был индивидуализм ницшеанца. Это было твёрдое убеждение в том, что лишь работая над собой, улучшая собственную природу, искореняя низменные инстинкты — можно достичь чего-то действительно стоящего. Он твёрдо верил, что каждый способен стать сверхчеловеком. Для этого нужно лишь одно — неустанный труд! Огромный, непрерывный труд. Необходим подвиг ежедневного труда! А вслед за этим неизбежен подвиг духа. Жизнью своей он доказывал и оправдывал эту свою теорию, повторявшую в общих чертах взгляды знаменитого Карлейля (хоть никогда и не читал его многочисленных трудов).
Остаток вечера Андрей провёл перед телевизором. Показывали какую-то муть, мелькали цветные тени на выпуклом экране, слышались голоса споривших людей, время от времени гремели выстрелы, ухали удары, раздавались крики боли и торжества — Андрей всё смотрел на экран, с трудом преодолевая сонливость. Часы показывали половину девятого, а в далёком Иркутске была уже глубокая ночь. Неудержимо клонило в сон, но жаль было проспать этот необычный вечер, когда не нужно никуда торопиться, за кем-то гнаться или от кого-то убегать. Хотелось в полной мере насладиться этой безмятежностью и покоем. И план его вполне удался. Никто в этот вечер его не побеспокоил, и впоследствии он вспоминал об этих часах с тёплым чувством, словно побывал в волшебной стране, о которой смутно грезил всю жизнь.
На следующее утро, четвёртого февраля две тысячи двадцатого года, Андрей получал заказ на убийство. В роли заказчика выступал крупный бородатый мужчина с таким выражением лица, словно у него накануне угнали машину. Глаза его были подёрнуты дымкой, выражение сосредоточенно-задумчивое. Ни дать ни взять — Карл Маркс накануне написания своего манифеста. И вот Карл Маркс говорит сонным голосом:
— Доедете на метро до станции «Проспект ветеранов». Дальше пойдёте пешком, там минут тридцать ходу.
— Вы что же, не довезёте меня до места? — кинул Андрей пробный шар.
Карл Маркс выгнул левую бровь, а правую нахмурил.
— Мы не можем рисковать. Доберётесь сами.
Андрей мало что понял из этого объяснения, но покуда решил молчать.
— Этот тип лежит в пятнадцатой городской больнице, на Авангардной улице. Хирургический корпус. Третий этаж, палата триста шесть, одноместная. Его охраняют двое — полицейский и личный телохранитель.
— Боится помереть раньше времени, — заметил Андрей.
Собеседник пропустил замечание мимо ушей.
— Никакого оружия мы вам дать не можем. Под видом медперсонала проникнете в здание, а там — действуйте по обстановке. Справитесь?
— Конечно, — легко ответил Андрей. Воображение уже рисовало красочные картины: вот он, обёрнутый в белый халат, идёт по сверкающему чистотой коридору. «Стой, кто идёт?» — «Свои! Укол иду ставить!» — «Какой, к чёрту, укол? Он под капельницей лежит!» — «А вот какой!» — кричит Андрей и со страшным криком бьёт телохранителя ногой в челюсть. Картина представилась ему так живо, ч