сем видом, что останется здесь на ночь. На удивление легко разговорился со «старухой», которой, как оказалось, не было и шестидесяти. У той была своя забота — срочно раздобыть денег на водку. Жила одна, дети все куда-то поразъехались, кто-то сидит, а кто уже и лежит — в сырой земле.
Часы показывали половину пятого, а темнело в семь. Нужно было скоротать время, а потом уходить — задами, огородами, прочь из этой перекошенной избы, от богом забытого места. Нужно выбираться к Ангаре, переправляться на тот берег и, опять же, задворками, по тихим неприметным улицам пробираться домой. Всего километров пятнадцать — не так уж и много. Только бы дождаться темноты! И ещё его тревожило — не проболталась бы девица. Зря он ей доллары сунул. Лучше бы рублями одарил. А ещё лучше — вовсе бы не встречаться.
Желая развеселить старушку, Андрей дал ей тысячу рублей на опохмелку. Та мигом смоталась до ближайшего ларька, принесла бутылку водки и уже разливала прозрачную жидкость по мутным стаканам, шамкая беззубым ртом:
— Уважил бабушку. Люблю-у-ю! С образованным человеком поговорить приятно. Ты думаешь, я неграмотная? О-го-го! Я после войны на курсах училась! Кассиршей работала. Через мои руки такие тыщщи прошли — тебе и не снилось! Ну, будем здоровы!
Сказав так, она опрокинула в себя стакан, занюхала коркой хлеба и как ни в чём не бывало продолжила:
— Я ведь помощником капитана была. Да! По Байкалу ходила на «Ангаре». Славное время было, не то что теперь.
Андрей поднёс к носу стакан и поморщился. Как они пьют такую гадость?
Старуха, глядя на него, захихикала.
— Не бойсь, не отрависся!
Андрей прошёл по комнате. Под ногами скрипело битое стекло, грязь ощутимо перекатывалась по подошвам. Вещи разбросаны как попало, вместо мебели такая рухлядь, что жутко смотреть.
— А что, бабушка, давно вы тут живёте? — поинтересовался.
— Ой давно, милый. Сызмальства тут. Как привёз нас отец, так и живём. А отец у меня бога-атый был. Что ты! Магазины имел. Баловал меня, ни в чём отказу не знала, все меня любили.
Андрей остановился перед окном. Близился вечер, снег синел и темнел, грязь словно бы прибывала, тени усиливались и росли. Он повернулся к старухе.
— Бабушка, есть у вас какая-нибудь телогрейка?
— Зачем тебе? — встрепенулась та.
— Да в магазин хочу сбегать. Продуктов прикупить.
— Дык посмотри на вешалке, чай, не слепой, — сказала сердито старуха.
Андрей прошёл к двери, снял с гвоздя видавший виды бушлат.
— Этот?
— Бери, коли нравится. Я в ём за углём хожу. Сын привёз. От сына осталось.
Андрей закусил губу. Воровать сыновьи подарки в его планы не входило. Но, делать нечего, пришлось взять грех на душу.
— Вот что, бабушка, — Андрей повернулся к старухе, которую уже изрядно развезло. — Я оставляю тебе взамен свою куртку. Хорошая куртка. Сыну в самый раз будет! Это получше твоего бушлата. Хорошо?
Старуха смотрела на него без всякого выражения. Лицо её застыло в какой-то гримасе.
— Я говорю, куртку тебе дарю. Сыну своему отдашь!
Старуха всё смотрела сквозь него. Наконец губы её дрогнули, и она не сказала, а прохрипела:
— Не надо сыну ничего. Мёртвый он. Седьмой год в могиле спит. Тут недалеко, на «радищевском»…
Андрей опустился на стул возле порога. Если и есть где-нибудь ад на земле, то искать его нужно в таких вот избах, у всеми забытых, всеми брошенных старух, мыкающих горе в холодных полуразвалившихся хибарах, заливающих свой ужас палёной водкой, от которой загибаются и здоровые мужики. Что это за жизнь такая? Для чего она? Чтобы так вот мучиться? Сходить с ума, бредить спьяну и трястись с похмелья? Андрею стало жутко. Его словно бы накрыла волна этой безысходности, беспросветности, жуткой бессмысленности всего происходящего. Он вдруг подумал, что и он мог бы так жить — глушить водку, загибаться от наркоты, сидеть по тюрьмам. Чем он лучше этих бедолаг?
Не в силах выносить весь этот ужас, он повесил бушлат обратно на гвоздик и вышел на улицу. Последний взгляд через плечо: старуха, сгорбившись, сидит на облезлом табурете и смотрит невидящим взглядом куда-то в пол, в одну точку. О чём она думает, что вспоминает? Сыночка ли, которого похоронила, отца ли родного, что баловал её в детстве, мужа ли непутёвого, давно сгинувшего, или как плавала она в юности на ледоколе по грозному Байкалу?
Несколько минут Андрей шёл быстрым шагом, ничего не видя вокруг. Мимо проезжали машины, какие-то тени шарахались в стороны — он упрямо шёл вперёд, глядя себе под ноги. Эта безысходность… пожалуй, ничего страшнее в своей жизни он не видел. Смерть — гуманнее! Смерть — она ласковая, она как мать! Накроет тёмным покрывалом — и спи себе, никто тебя уже не потревожит.
А потом он словно бы очнулся посреди улицы. Разноголосый шум хлынул ему в уши, он увидел себя стоящим на перекрёстке возле светофора, того самого, возле которого несколько часов назад он распрощался со смешливым шофёром. То было днём, а теперь уже вечер наступил. Зажглись фонари, небо стало чёрно. Однако звёзд не видно — разве в городе звёзды увидишь? Андрей перебежал через дорогу и двинулся дальше, под уклон, к реке. Вспомнилось, что где-то неподалёку есть лодочная станция. И если повезёт…
Улица была тёмная, глухая, дикая. Вместо домов — кирпичные стены без окон и дверей. Ни огонька, ни звука, лишь изредка проносятся с рёвом автомобили. Андрей взбежал на обледенелую насыпь и остановился. Пространство вдруг раздвинулось — перед ним широко и свободно раскинулась река. Чёрная вода маслянисто поблескивала, от воды тянуло промозглым холодом. Другой берег едва угадывался в темноте. Водная гладь была пустынна. Кто же станет кататься в лодке ночью да в такой холод? Андрей спрыгнул с насыпи и, увязая в снегу, приблизился к кромке воды. Ему неудержимо захотелось броситься в воду. Он уверен был, что сможет доплыть до противоположного берега. Хотелось оказаться в ледяной купели, чтобы дух захватывало, чтоб сердце бешено стучало и пьянило голову, и чтобы он плыл в этой ледяной воде из последних сил, отчаянно борясь с холодом, усталостью, отчаянием. Он так живо представил себе этот холод и эту жуткую борьбу, что у него закружилась голова. Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Нет, нельзя. Что за мальчишество? Во-первых, у него доллары в кармане. Не выбрасывать же их. А во-вторых, как же он мокрый пойдёт дальше? То есть он дойдёт до дома и в мокрой одежде, но что о нём подумают окружающие? И вместо того, чтобы безрассудно бросаться в воду, Андрей развернулся и зашагал вверх по течению — туда, где была когда-то лодочная станция.
Почти над головой у него проносились машины — но сверху его было не видно. И всё же стоило поторопиться. Он прибавил шагу и в какие-то четверть часа добрался до тихой заводи. Берег в этом месте закруглялся полумесяцем, на снегу лежали верх дном лодки с осени. Сторожка светилась единственным окном. В это окно Андрей и постучался.
Выглянул дедок в шапке с одним ухом, бородатый и с озорной улыбкой на лице.
— Здорово, дед! — воскликнул Андрей.
— Здорово, коль не шутишь, — ответил тот радостно и добавил: — Ты, никак, на рыбалку собрался?
— Да не совсем. Мне бы на ту сторону перебраться. Не перевезёшь? Я заплачу.
Дед с удивлением посмотрел на гостя.
— На чём же я тебя повезу? Лодки все на берегу. Моторы на замке. У меня и вёсел нету.
— Как нету весёл? Ты что же, сам-то не рыбачишь? — спросил Андрей строго.
— Какая рыбалка? По земле с трудом хожу!
Слово за слово, Андрею удалось зайти в сторожку и сесть на табурет. Внутри было жарко натоплено — но на этом и кончались достоинства этого холостяцкого жилья. Загаженный и заплёванный стол, грязные окна, щелястый пол, гнутые алюминиевые кружки с остатками чая, шмат лежалого сала и куски засохшего хлеба на столе. Андрей выругался про себя: ну и жизнь! Куда ни приди — везде одно и то же. Где же плоды научного прогресса и просвещения? Где он — обещанный рай на земле? Машинально полез в карман за деньгами и тут же отдёрнул руку. Разве тут деньгами поможешь? Денег в России — как у дурака махорки. Богатство прямо под ногами лежит. И всё не впрок. И никогда впрок не будет. Такая страна. Такие люди. Как этот дедок, как спившаяся старуха, как семнадцатилетняя проститутка, согласная на всё за пятьсот рублей. Что же происходит? Андрей опустил голову, крепко стиснул зубы. Хотелось крушить всё вокруг, чтобы этот мир сгинул, провалился в тартарары, чтоб не осталось на свете никого, и чтоб снова потоп, морская гладь и — «каждой твари по паре».
— Эй, сынок, тебе что, нехорошо?
Андрей поднял голову. Старик, склонившись, участливо смотрел на него.
— Нет, мне хорошо, — процедил он. — Мне лучше всех.
Дедок откинулся.
— Тогда лады! Может, чаю?
— Мне лодка нужна.
Старик развёл руки.
— Нету лодки.
Андрей достал деньги.
— Я заплачу. Сколько?
Старик задумался.
— Двести долларов хватит? Мне только переплыть. Я лодку на том берегу оставлю, можешь её потом забрать.
Старик хлопнул себя по бокам.
— Ну что с тобой делать. Бери! Уболтал, чёрт красноречивый.
Андрей отдал ему деньги и поднялся.
— Пошли, я тороплюсь.
Они вышли на улицу и, увязая в снегу, двинулись по закругляющемуся берегу вдоль заводи. В самом конце отмели лежала на снегу перевёрнутая вверх дном деревянная лодка. Старик взял её снизу двумя руками и одним рывком перевернул вниз дном.
Тут же лежали деревянные вёсла. Взявши лодку с двух концов, они не без труда протащили её несколько метров по снегу и спихнули в воду. Взявшись за борт, Андрей шагнул в лодку, старик подал ему вёсла.
— А то поплыли вместе, лодку обратно пригонишь? — предложил Андрей, но старик упрямо покачал головой.
— Куда я ночью поплыву? Завтра перееду на тот берег, пригоню посветлу. Плыви себе с богом.
Андрей толкнул веслом берег, лодка тихо поплыла по чёрной воде.
— Если про меня будут спрашивать, не говори, что видел. Ладно? — крикнул Андрей.