Андрей с невозмутимым видом прошагал сто метров до берега залива, поставил рюкзак на снег, бросил рядом лыжи и прислушался. Тихо было. За спиной светились окна пятиэтажек, а впереди притаилась жуткая темень, где нет ни огонька, ни отзвука. В небе ни звёздочки, только холодный ветер налетает с высоты, сбивая дыхание и заставляя поднять повыше воротник. Днём лёд подтаивал и теперь топорщился наподобие застывших волн. Лыжни вовсе не было — исчезла под вешними лучами. Андрей оглянулся, обвёл взглядом окна многоэтажек, представил себе людей, живущих за этими окнами, занимающихся вечерними хлопотами, и поймал себя на мысли, что ему не хочется уходить от этих огней, от привычной городской суеты. В этом городе он прожил всю свою жизнь, здесь каждый камень был ему дорог, деревья казались родными, и самый воздух был приятен. И теперь так странно получается, что ночью, крадучись, словно тать, он покидает родной Иркутск, уходит в темноту, в неизвестность. Что ждёт его? — бог весть. Куда судьба закинет? — неведомо. Он вдруг поймал себя на мысли, что если он вдруг провалится под лёд и сгинет в ледяной купели — это, возможно, будет лучшим завершением его жизни и разрешением всех противоречий. Хотя, конечно, противно тонуть. Лучше быть убитым в драке или пулю поймать на грудь, а то — броситься под самосвал спасая ребёнка. Всё какая-то польза!..
Однако долго стоять на холодном ветру было не резон. Не лето всё же, ночью температура опускалась до минус тридцати. Андрей наклонился и закрепил ботинки в лыжных креплениях. Легко вскинул на плечи рюкзак, взял в руки палки и, ступая боком, стал спускаться на лёд. Наконец, под лыжами заскрипел сухой мелкий снег, Андрей толкнулся палками и заскользил по припорошенному льду. И уже не оглядываясь, быстро пошёл от берега, энергично работая руками, наклоняясь вперёд и с трудом удерживая равновесие. Боковым зрением он видел, как стали удаляться светящиеся окна, и вся призрачно белеющая кромка берега словно бы отваливалась и уходила назад, за спину. Впереди открывались ровные, далеко разбегающиеся ледяные поля. Эти пространства словно бы притягивали Андрея; всё дальше мерцающий город, всё глуше и темней вокруг, лишь поскрип лыж да собственное дыханье. И странное дело: чем дальше уходил Андрей от берега и чем гуще становилась темнота, тем легче и свободнее было у него на душе. Словно он не уходил из дома, а наоборот, возвращался домой! Как будто погружался в родную стихию, вспоминал давно забытые места. «И чего люди так стремятся в город? — спрашивал он себя под мерный поскрип лыж. — На воле так славно дышится!».
Он шёл довольно ходко, лыжи невесомо скользили по ледяному крошеву. Через пять минут пристань уже нельзя было разглядеть во тьме, и весь микрорайон стал игрушечным, огни превратились в слабо мерцающие точки и соединились в причудливое созвездие. Всё это походило на огромный фантастический дом, в котором живёт большая дружная семья. Слева тянулась плотина, по которой мчались автомобили с зажжёнными фарами, натужно гудели проводами троллейбусы, — зрелище было праздничное, возбуждающее. Но и плотина постепенно удалялась, уходила в ночь — всё тише стон троллейбусов, всё мельче машины и глуше огни. Андрей смутно чувствовал силовое поле мегаполиса. Невидимые токи пронизали пространство над городом, все люди были захвачены этим силовым полем, наэлектризованы токами. Наверное, поэтому они такие нервные и злые. В такой перенасыщенной атмосфере они родились, и в этой же атмосфере испустят дух, так и не узнав, до чего огромен окружающий мир и как легко дышится вдали от зловонных труб и стремительно мчащихся автомобилей.
Андрей прошёл несколько километров вдоль правого берега залива, затем, сделав короткую остановку и оценив пройденное расстояние, двинулся наискось к противоположному берегу. Между берегами было около трёх километров, но расстояние удваивалось, если путник шёл не под прямым углом от берега, а делил прямой угол на равные доли и прокладывал свой путь по биссектрисе, хорошо известной математикам, а также прилежным ученикам старших классов. Стоило Андрею отдалиться от берега, как тот совершенно исчез из вида, и в кромешной темноте Андрей мгновенно потерял все ориентиры. Он был примерно в десяти километрах от города, но казалось, что тот канул в преисподнюю со всеми своими кварталами, мчащимися машинами и огнями. Андрей остановился посреди пустого пространства, смахнул рукавом пот со лба и посмотрел назад. Непроницаемая тьма окружала его, только едва заметный след от лыж показывал направление движения. А впереди было около десяти километров пути. Заблудиться проще простого! При свете дня Андрей за два часа добрался бы до нужного места, дошёл бы с закрытыми глазами. А теперь что?.. Он снова огляделся. Подумал несколько секунд, потом аккуратно переступил лыжами, изменив угол атаки на сорок пять градусов, чтобы двигаться к противоположному берегу под прямым углом. Даже если он немного собьётся, всё равно упрётся в обрыв, над которым стеной стоял сосновый лес. Левый берег залива, в отличие от правого, был покрыт самой настоящей тайгой, там и волки шастали, и медведи не были какой-то экзотикой. Был бы климат чуть помягче, там точно водились бы тигры и слоны, и тогда бы Сибирь перестала быть Сибирью, а сделалась какой-нибудь Африкой, в которой чего только нет… Поправив рюкзак, который уже не казался лёгким и удобным, Андрей двинулся дальше. Как-то жутко было стоять посреди ледяного плато без всяких ориентиров, без намёков на жизнь или хотя бы на сочувствие к жизни. Хотелось определённости, некоей окончательности и ясности — всего того, к чему нас приучила цивилизация.
Минут через сорок Андрей вдруг почувствовал под ногами бугристую поверхность и вдруг упёрся лыжами в стену, круто уходящую вверх. Подняв голову, увидел над собой тёмнеющие стволы деревьев. Это было неожиданно, минуту назад казалось, что он заблудился и идёт в пустоту. Неудивительно, что люди кружат и замерзают в двух шагах от жилья, а полярники ходят между своими домами по туго натянутым верёвкам (когда между домами несколько десятков метров). Андрею тоже не помешала бы верёвка, а ещё лучше — нить Ариадны! На худой конец — колобок из сказки, который катится по снегу и прокладывает лыжню. Ещё бывают сапоги-скороходы, а в жарких странах широко разрекламирован ковёр-самолёт. И уж давай сюда до кучи лук-самострел и шапку-невидимку. Вот была бы красота! Дай-ка Андрею все эти чудеса, он бы мигом всё исправил! Однако, как сказал поэт: «…нет места вымыслам чудесным, рассудок всё опустошил!» И приходится теперь пользоваться подручными средствами: кулаками, локтями и собственной головой. (Как остроумно выразился другой российский пиит: «Кроме мордобития — никаких чудес!») Но ведь есть же ещё холодное оружие, и есть ещё всякие стрелялки-взрывалки! Но Андрей всё это недолюбливал. Кулаки как-то надёжнее. Ведь собственные руки всегда при тебе. Разящее «нуките» в исполнении мастера куда страшнее воровской финки с наборной ручкой из цветного стекла, а удар пяткой в лоб гораздо надёжнее выстрела из помпового ружья двенадцатого калибра. Да и сидеть меньше, если уж придётся, — уголовный кодекс Андрей всё же чтил (в известной мере).
За такими рассуждениями и воспоминаниями пролетел ещё час. Андрей теперь двигался вдоль береговой линии, повторяя её замысловатую форму. Слишком удаляться от берега он опасался и шёл в нескольких метрах от обрыва. Но в какой-то момент берег вдруг резко ушёл вправо, и Андрей остановился. Это был залив «Малый Калей». Если продолжать идти вдоль берега, километров десять будет петля. А напрямки кинуться — меньше километра. Поневоле приходилось рисковать. Андрей ещё прошёл вдоль обрыва метров сто, а затем резко повернул влево и пошёл в зияющую темноту.
Его расчёт оправдался: через десять минут он упёрся в мыс, далеко выдающийся в море, и снова пошёл вдоль обрыва, под заснеженными елями и берёзами. Теперь заблудиться было невозможно. Следующий залив был его: пять километров вдоль извилистого берега, а затем поворот направо и — шуруй вглубь материка до самого конца. Главное, не заснуть на ходу. Сказывалась усталость: тело налилось тяжестью, в голове стучал молот. Плечи болели от ремней, ломило спину. Хотелось опуститься прямо в снег, закрыть глаза и уснуть. Однообразие усыпляло. Казалось, никогда не кончится зловещий строй деревьев над головой. На всём земном шаре ночь, зима, веет холодный ветер с колючими снежинками, и всё так глухо и безнадёжно, что хочется исчезнуть, раствориться в этой пустоте. Андрей шёл без остановки уже четвёртый час. По правилам зимних походов полагалось бы сделать привал, разжечь костёр, выпить горячего сладкого кофе, съесть пяток бутербродов с маслом, сыром и колбасой… Но он упрямо шёл вперёд. Да и какой может быть костёр на льду? Подниматься наверх и там шариться в глубоком снегу в поисках веток?.. Уж лучше вовсе без костра. И он всё шёл и шёл. Временами впадал в транс, и тогда ему чудилось, что он летит на самолёте и даже слышит гул турбин. За окном кромешная тьма, а в салоне тепло и уютно, и если нажать красную кнопку над головой, тотчас явится стюардесса — симпатичная девушка в синем кителе и белой блузке — и спросит ласковым голосом, что ему надо. А ему ничего не надо, он хочет знать, когда кончится полёт и можно будет разогнуть затёкшую спину, сбросить на землю ненавистный рюкзак, выпить стакан чаю, снять лыжи с ног и упасть на мягкую перину… Андрей вздрогнул и открыл глаза, резко остановившись. Он всё-таки уснул на ходу, да так неудачно, что пропустил поворот направо. Он стоял посреди снежной пустыни. Ни обрыва, ни деревьев над головой, ни намёка на жильё. Оставалось лишь одно: пойти по своим следам обратно. К счастью, он ушёл недалеко — через сто метров он разглядел в темноте высокий обрыв. Береговая линия в этом месте делала резкий поворот и пропадала во тьме — так начинался Большой Калей, многокилометровый залив, по берегам которого понастроили домов и коттеджей все те, кто побогаче и пооборотистее. Место дивное, заповедное, богатое ягодами и грибами, а также новыми русскими и иже с ними, по которым, стало быть, давно уже плачет тюрьма.