Когда маленьким был, вечно плакал. Его плаксой и дразнили. Начинал хныкать, говорят, потом — плакать, и вот плачет, плачет и сам не заметит, как этот плач переходит в песнопения, в шаманский вой. Тут уж гадать не надо было, кем будет. Духи сами выбрали. И чтобы он был сильным, его специально лупили прутиком, чтобы начинал плакать…
Я маленьким был, но помню его. Его арестовали в тридцатых годах. Увезли куда-то… Он мог жевать раскаленные угли, плясать на них босиком и не обжигался. На лыжах ходил по воде и не тонул, вот таким шаманом был мой дед, Танчами.
ГОЛОС ОГНЯ
— Я верю «голосу» огня. Он говорит правду. Он ворожит, предсказывает. Когда к гостю, потрескивает негромко, ласково, а к худу — трещит грубо, глухо и громко.
И что интересно, как только гость придет — все, огонь перестает «говорить».
Мы тогда жили в Мурукте. Огонь начал потрескивать, и мать говорит — гостей ворожит. И точно, смотрим, приехали ессейские грузчики. Ни продуктов, ни мяса у них не было. Колхозных оленей нельзя было убивать. Судили за это. Мать дала им мяса, рыбы. Поехали дальше. С ними ехала русская продавщица. Поехал и я. Проезжали около озера Мокчокит мимо захоронений и забыли заткнуть колокольчики, ботала, чтобы не потревожить покой умерших. Забыли. И только проехали, один олень — раз! — упал, сдох. Продавщица очень удивилась: отчего, почему?
Стали обдирать, а на мясе какая-то синяя полоса. Гадали-гадали, откуда, отчего появилась, так ничего и не выявили.
А старики говорили, что это наказали духи покойников.
Для меня это до сих пор загадка.
СОН ДЕДА
У меня был очень древний дед, умер в 98 лет. У него было много жен, в том числе моя бабушка. Всех пережил.
Я окончила Игарское педучилище народов Севера, и меня направили в Куюмбу. Там с ним и жила. Он уже плохо видел, с трудом шевелился и почти ничего не чувствовал, даже вкус пищи. И вот придут ко мне гости, соседи, он жалуется — внучка плохо кормит, даже масла не дает. А мне — стыдобища, хоть сквозь землю провались.
— Где у тебя лицо? — начинаю его стыдить. — Вот сейчас-то что ел?..
Потом поняла, что он не чувствует вкуса еды. Оказывается, ему надо было давать масло куском, тогда он знал, что это такое. Мясо тоже потом старалась давать большим куском, с костью, вот тогда он был доволен. И запивал всегда либо бульоном, либо чаем — три кружки была его норма.
Все предметы он узнавал тоже на ощупь. Приду с работы, он перещупает все мои тетрадки, учебники, ручки и карандаши. Лампу чуточку видел, наверное, как светлое пятно. Подойдет к столу, возьмется рукой за стекло.
— Хэко! — кричу ему. — Обожжешься!
А он говорит мне:
— Я думал это бутылка.
Бутылки еще уничтожал!..
Однажды он рассказал мне свой сон. Говорит: «Залаяли собаки на сохатого, и я погнался за ним. Не знаю, сколько гнался, но догнал и убил. Хотел обдирать, и мне почему-то стало жарко, как в летний день. Думаю, полежу в тени. Лег, и ко мне подходит какой-то русский мужчина в овчинном тулупе и говорит: „Давай меняться одеждой. Я тебе свой тулуп, а ты мне свою парку“. Смотрю, я, оказывается, в парке. „Тебе, — говорит, — еще очень долго ходить по земле. У твоих детей будут дети, у тех будут дети, у тех тоже народятся дети — вот сколько своих продолжателей рода увидишь. Но понимать их уже не будешь, будут они разговаривать по-русски. И одежда у них тоже будет русская. Ради бутылки водки они будут продавать унты, шапки, всю еду, лишь бы только утолить душу „веселящей водой“… Вставай, снимай с себя парку, вот тебе русский тулуп“. Приоткрываю глаза и вижу: уходит от меня мужчина с моей паркой. Не знаю, сон или явь это была».
И я тоже теперь раздумываю, то ли выдумал этот сон мой дед, то ли правду говорил. Но похоже, что его сон сбывается. Мы становимся русскими, еда, одежда, жилище — все стало русское, а ребятишки не знают своего языка. Ничего эвенкийского в нас не осталось. И виноваты мы сами…
Алитет Немтушкин. Эвенкийская старина(рассказы)
Известный красноярский писатель Алитет Николаевич Немтушкин происходит из старинного эвенкийского рода Хопкогир, что переводится на русский язык как «Тундровой человек» (Немтушкин — крещеная фамилия). Предлагаемые вниманию читателя песнопения и обряды — не плод авторского вымысла А.Н.Немтушкин только поэтически обработал духовное наследие своего народа, уходящее корнями в многовековую историю эвенков.
ПЕСНОПЕНИЕ ШАМАНКИ СЫНКОИК
Когда еще весь мир наш создан не был
И не было живых существ, тогда
Там, наверху, синело только небо,
Здесь, нанизу, синела лишь вода.
И не было Земли прекрасней нашей,
Ни травы, ни деревья не росли,
И — ни людей, ни пташек, ни букашек.
Что мы зовем соринками Земли.
Одно Ламу плескалось в этом мире,
От края и до края — океан.
Потом возник на кромке водной шири
Клочок земли с олений кумалан.
Земная твердь росла, как на опаре.
Воздвигли горы мамонты, Сэли,
А там, где змеи проползли, Джабдары,
За ними следом реки потекли.
Тогда и мы пришли на Землю с вами —
И люди, и олени, и зверье.
Хватало места всем под небесами,
В достатке были пища и питье.
Но Харги вдруг явился к нам из мрака
И наши души злобой отравил.
Своих собратьев предала собака,
И человек оленя покорил.
И вот, скажите мне, куда пропали
Те мамонты, Сэли, творцы всех гор?
Джабдары-змеи где, что прокопали
Речные русла сквозь земной простор?
И где, скажите мне, стада оленьи,
Маралы где, таймени, крохали?
Большого Мяса новым поколеньям
Не сберегли мы, сор и прах Земли.
Его уничтожаем мы беспечно
Отравой, и машиной, и ружьем.
Сживаем братьев — разве человечно? —
Со свету, на котором все живем.
Терзая Землю, лезем вон из кожи
И даже не предчувствуем беды.
Усталая, она рожать не сможет,
Оставит нас, безумцев, без еды.
Тогда опять — ни пташек, ни букашек…
И человек за мамонтом, Сэли,
Уйдет навеки, и куда, не скажет,
Рассыплется соринкою Земли.
Уйдет последний след земного рая
Тем островком с олений кумалан.
И будет вновь от края и до края
Одна вода. Холодный океан.
ОБРАЩЕНИЕ К ШИНГКЭНУ, ДУХУ ЛОСЯ
О, дух Лося, Шингкэн, ты услышь голос мой,
Это я, Амарча, из чемдальского рода.
Помоги, дай надежду на встречу с тобой,
Подвело животы у лесного народа.
От меня не таись и следов не скрывай,
Не летай невидимкой вокруг, ты ж не птица…
На земле, на ветвях метки мне оставляй.
Я найду. Я не слеп и не буду лениться.
Подкрадусь осторожно, ползком, точно рысь,
Ну, а ты, чтоб не чувствовать лишних страданий,
Не беги, левым боком ко мне становись,
В сердце я попаду — и не будешь ты ранен.
О, понятливый зверь, водохлеб, листвоед,
Мяса целую гору таскаешь напрасно,
Пожалей нас… Вон дети мои ждут обед,
Мерзнем мы без еды, и костры наши гаснут.
А с тобой и в мороз заживем без помех.
Помозгочим, отведаем свежей печенки,
Да под шкурами будем посапывать в мех,
Наслаждаясь теплом и уютом ночевки.
ОБРАЩЕНИЕ К ИДОЛУ БЭЛЛЭЮ ПОСЛЕ НЕУДАЧНОЙ ОХОТЫ
О, Бэллэй, ты всегда мне помощником был,
Да и я в должниках у тебя не ходил.
Каждый раз, как, медведя убив, свежевал,
Его ухо на платье тебе отдавал.
Посмотри на себя, если ты не слепец:
Из лосиной сердечной рубашки чепец,
Лоскутков разноцветие, бус и пера —
Не жалел я тебе для наряда добра.
Сколько раз угощал тебя свежим жирком,
Возвратившись с добычей домой вечерком,
Чем же нынче тебя рассердил я, Бэллэй?
Почему перестал гнать под выстрел зверей?
Разленился, однако… Лежишь, старый пень,
Да сосешь, словно гость, свою трубку весь день.
Ты лицо потерял! Песьей шерстью оброс!
Вон с почетного места, завшивевший пес!
Иль не слышишь — ребенок без мяса ревет,
Да и мой, посмотри, подтянуло живот.
Всю тайгу мне сегодня обрыскать пришлось,
По хребтам, по распадкам носился, как лось,
Но собака нигде даже носом не повела —
Нет звериных следов. Вот такие дела…
Я принес этот прут, чтоб тебя отстегать,
Коли больше не хочешь ты мне помогать.
Или брошу в огонь тебя… Все. Я молчу.
Слышал, если не глух. Я, Бэллэй, не шучу!
ШИНГКЭЛЭВУН (СИНГКЭЛЭВУН, ХИНГКЭЛЭВУН)ПОЙТИ ЗА ШКУРОЙ — ДОБЫЧЕЙ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Этот обряд был распространен у эвенков Подкаменной и верховий Нижней Тунгусок на территории нынешних Байкитского и Тунгусско-Чунского районов. Совершался чаще всего летом, перед началом промысла на парнокопытных животных всем родом-стойбищем.
На сцене большой чум…
Поскольку действие обряда будет проходить не в лесу, а на сцене, значит, и устройство шаманского чума будет, естественно, намного упрощенным. И еще оговорка: нынешние исполнители, в силу многих причин, мало знакомы с шаманскими обрядами, с его древним философским мировоззрением, устройство декораций, некоторые сцены, думается, будем давать с пояснениями. Это будет на пользу участникам и поможет им более осознанно импровизировать в ходе представления.
Итак, на сцене большой чум, способный вместить всех сородичей стойбища — мужчин, женщин, стариков и детей. Для зрителей — это может быть полчума, обращенного к ним, чтобы было все видно. Посредине чума — костер. (Надеюсь, постановщики обряда-представления знакомы с технологией имитации костра, где главную роль выполняют красные лампочки). Он чуть тлеет. Через дымовое отверстие рядом с костром опущена молодая тонкая лиственница, символизирующая мировое дерево — туру. Комель туру стоит подле очага. На малу — почетном месте — разостлан кумалан, на котором будет сидеть шаман. Если действие предполагалось и на воде, то на этом месте сооружался плот из деревянных изображений духов тайменей. Но в данном случае — кумалан. Справа и слева от кумалана к шестам чума приставлены небольшое копье, пальма, рогатина, трехзубый расщеп из молодой лиственницы и лежат изображения рыб — щуки и ленка. Это оружие в борьбе с чужеродными враждебными духами, а щука и ленок — охрана.
Чум осмысливается в шаманском обряде, как Дулин буга — Срединный мир, где мы живем. К востоку от входа в чум сооружается дарпэ — галерея из молодых живых лиственниц и разных изображений духов и тоже осмысливается, как вершина мировой реки, то есть Угу буга — Верхний мир. К западу от входа в чум сооружается онанг, олицетворяющий Хэргу буга, то есть Нижний мир, и он, соответственно, устраивается из мертвого леса — пеньков, валежника, всякого хлама.
По краям дарпэ ставятся нэлгэт — небольшие столбики из молодых лиственниц, вырванных из земли вместе с корнями. Верхушками нэлгэт втыкаются в землю, корнями обращены кверху. Это шаманское дерево Верхнего мира.
В противоположной стороне, в галерее, онанг, нэлгэт ставились, наоборот, корнями вниз.
Сверху нэлгэт кладутся тонкие лиственницы. В дарпэ эти жердушки обращены корнями на восток, в онанг — на запад.
В дарпэ между лиственницами потом будут расставлены антропоморфные изображения шаманских предков — хомокоры, то есть изображения медведей, оленей, тайменей, щук, охраняющих вход в Верхний мир.
В онанге расставляются мугдэндэ, то есть деревянные изображения птиц: гагар, уток, гусей — сторожей, охраняющих родовой путь в Нижний мир. Главный здесь сторож Секан — дух-налим, лежащий поперек онанг. Всевозможных враждебных духов, обитателей Нижнего мира, пытающихся проникнуть в наш Срединный мир к людям для причинения зла, налим будет глотать, как лягушек. Всю группу сторожей замыкают изображения вооруженных копьями антропоморфных духов — муг-дэндэ.
И последняя, одна из существенных деталей, представленная в декорации шаманского чума: чуть в сторонке от дарпэ ставилось туру — дух-лиственница с развешанными на ней жертвоприношениями — шкурами жертвенных оленей, цветными материями. Туру представляло собой длинную лиственничную жердь, воткнутую комлем в землю и привязанную для прочности к лиственничному пню. Вверху жердь имеет перекладину, к которой прикреплялась ткань, предназначенная для верховных божеств. Белая и красная — духу земли, духу тайги, а черная — для духов Нижнего мира.
Если что-то подобное возникнет на сцене, считайте, что можно приступать к представлению.
Итак, начинается самое главное — шаманский обряд…
На сцене полумрак, затемнение. Чуть тлеет огонь. На кумалане сидит шаман. Он пока в обычном одеянии. Сидит задумчиво, покачиваясь из стороны в сторону, откровенно зевая. Время от времени он ловит кого-то ртом, глотает, снова сидит с отрешенным видом. Затем выпрямляется, разводит в сторону руки, как крылья, и кричит, подражая крику гагары:
— Ку-у-ук!.. Ку-у-ук!.. Ку-у-ук!..
Это знак, созыв сородичей.
Обитатели стойбища один за другим пробираются в чум по дарпэ через лаз, называемый угдупка. Пролазит последний, и палки, изображающие духов-сторожей, перекрещиваются, вход в чум считается закрытым. Путь, проделанный участниками обряда, осмысливается, как переселение души (оми) из родового хранилища (омирук) в Срединный мир, то есть в Дулин буга.
Все рассаживаются в характерной для кочевников позе — ноги под себя. Тихо переговариваются, шутят, улыбаются, ведут себя обычно, словно ничего особого не предвидится. А раньше это и было обычным явлением. Покачиваясь, на кумалане сидит шаман. Выпрямляется и поднимает руку. Поднимается помощник и достает из турсука шаманское облачение — плащ, нагрудник, унты и шапку с оленьими рогами. Подает их шаману, помогает одеться. Помощник расшевеливает огонь, греет над ним бубен. Шаман готов, и помощник подает ему бубен. Тот берет бубен в левую руку, ставит его на левое колено и колотушкой ударяет по нему.
Разговоры на полуслове обрываются. Наступает томительная тишина. Приглушается огонь, и почти в темноте начинает звучать бубен…
Покачиваясь в такт бубна, тихим, мелодичным голосом Мукто либо Чекутко, шаман начинает песню, обращенную к сородичам:
Дялви миннгил, гиркиелви!
(О, сородичи мои, друзья!)
Тэгэв — соксэв, меван омин!
(Народ мой — кровь, душа сердца!)
Сунэ дярин миннги мэргэн
(Ради вас моя грусть-тревога,)
Унгтувунми мигдылдяллан!
(Бубен мой будет греметь!)
Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй!
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе!
Сидящие повторяют припев:
Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй,
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе!..
Шаман продолжает:
Дялви миннгил, гиркиелви!
(О, сородичи мои, друзья!)
Орокорты онгнодектын!
(Пусть пасутся-насыщаются наши олени,)
Гулувурты сангнядяктын.
(Пусть дымятся наши костры,)
Дюлтэ кэтэт ичевдектын.
(Пусть во множестве виднеются наши чумы.)
Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй,
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе!..
Припев снова повторяется всеми присутствующими.
Аги-буга адедегин,
(Пусть тайга-мир спит,)
Нянгня-буга долдытчагин,
(Пусть небо-мир слушает,)
Харгингилви енгилделим,
(Буду духов своих искать,)
Бэлэмчилви орилдегим!
(Буду помощников звать!)
Хэгэй, хэгэй, хэгэй, хэгэй,
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе!..
Припев повторяется присутствующими. Пауза.
Меняется ритм бубна. Шаман начинает созывать своих духов-помощников. Поет речитативом:
Харгингилви-делингилви, — секакурви, — гуткэкурви. Бира мувэн, ламу мувэн, амут мувэн котолди мисинденэл, Химат, миндуло!..
Сидящие, хором: Аракукан, аят! Аракукан, аят!..
— Харгингилви-амикарви, мотынгилви, багдаклви, — ир-гичилви, — дянтакилви, — Луннэлвэ мурукэденэл, сикагилва илтэнденэл, — Химат, миндуло!..
Сидящие, хором: Аракукан, аят! Аракукан, аят!
— Харгингилви-кулингилви, харгингилви-куликарви, харгингилви-исэлэкилви, харгингилви-бадялакилви, Дуннэлвэ пурулдянал, доядулин угдудянал, Химат, миндуло!..
Сидящие, хором: Аракукан, аят! Аракукан, аят!..
— Харгингилви-гагингилви, харгингилви-олингилви, харгин-гилви-кирэктэнгилви, харгингилви-дэгингилви, Дуннэвэ мурукэденэл, эдыннтэчир, учирнгачир, Химат, миндуло!..
Сидящие, хором: Аракукан, аят!.. Аракукан, аят!..
— Харгингилви-бэлэмнилви, харгингилви-хутэкэрви, Эмэлкэллу, Тутулкэллу, дэгилкэллу, угдуеилкаллу, Химат, миндуло! Химат, миндуло!..
Сидящие, хором: Аракукан, аят! Аракукан, аят!..
(Построчный, дословный перевод)
— Духи-таймени, духи-налимы, духи-щуки,
Воды реки, воды озер, воды морей пальмой разрезая,
Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!..
Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!
— Духи-медведи, духи-лоси, духи-дикие олени, духи-волки, духи-росомахи,
Землю всю оббегая,
Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!..
Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!
— Духи-змеи, духи-черви, духи-ящерицы, духи-лягушки,
Землю сверля, по самому дну ползая,
Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!
Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!
— Духи-лебеди, духи-вороны, духи-кедровки, духи-утки,
Землю огибая, как ветер, как вихрь,
Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!
Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!..
— Духи-помощники, духи-дети мои родные,
Приходите, ползите, летите, ползите,
Скорее, ко мне! Скорее, ко мне!
Сидящие, хором: Потихоньку, спокойно! Потихоньку, спокойно!
Шаман яростно колотит в бубен, крутится на месте. Он прыгает, машет руками, ловит кого-то ртом, вернее, не кого-то, а духов. Это танец собирания духов. Шаман бросает бубен и колотушку помощнику, продолжая импровизированный танец, а помощник в это время старается колотить в бубен. Все присутствующие создают шумовой эффект, напоминающий отдаленное хорканье оленей, рев зверей, характерные крики птиц, свист ветра, шум воды, леса. Затем шаман хватает копье, колет им в разные стороны. Копье меняет на пальму и так же с нею проделывает характерные охотничьи движения во время охоты на медведя, затем пальму меняет на рогатину… Все это он делает, выкрикивая, поясняя свои действия: «Харги-росомаха, не пускай чужих! (Харги-змей, жаль, жаль сильнее чужих!)»
Шаман прыгает, глотает своих духов, потом успокаивается и говорит: «Упкатва бакам. (Всех я нашел.)»
Теперь осталось только поймать духа-шингкэна — духа-удачу, который и поможет пригнать зверей-добычу на родовые угодья.
Помощник снова подает ему бубен и колотушку. Шаман негромко ударяет, берет новый ритм и снова речитативом, в промежутках ритма, начинает петь:
Харгингилви-бэлэмнилви,
(Духи мои, помощники,)
Бугаялва манамнилви,
(Весь мир кончатели,)
Туксакталват, дэгиктэлвэт,
(Давайте бегать, летать,)
Уюкталват, угдукталват,
(Давайте плавать, лазать внутри,)
Пурулилват, нгосукталват,
(Давайте сверлить, нюхать,)
Шингкэнмэ енгиктэлвэт!
(Шингкэна искать!)
Шингкэнмэ бакават,
(Шингкэна найдем,)
Нунганман алтачилват,
(Его будем уговаривать,)
Дептылэе митту будэн,
(Чтобы он нам пищу дал,)
Тэтылди нямалгидан,
(Чтобы он нас теплой одеждой согрел,)
Авгарат бододедэт,
(Чтобы здоровыми мы жили,)
Кутучит упкат бидэт.
(Чтобы мы со счастьем жили.)
Снова гремит, неистовствует бубен. Прыгает, кривляется шаман. Постороннему глазу он может показаться ненормальным человеком. Но только постороннему, для сидящих здесь сородичей каждое движение шамана полно символики, понятных знаков. Он не просто прыгает, а путешествует, пробирается в образе своих духов по неведомым мирам. Вот он расправил крылья, как орел, значит, полетел в Верхний мир. Иногда он сам комментирует свои действия, тогда совсем понятно.
— Дылачавэ дагамалим! (Приближаюсь к солнцу!) — объявляет он, и тут же начинает изображать изнеможение от жары. — Хэкуко! (Ой, как жарко!) — восклицает он. Шаман изгибается, вытирает пот, льющийся с него ручьем, охает, ахает. Все видят, как сложно и опасно ему путешествовать в тех неведомых мирах.
— Тар Шингкэн! (Вон Шингкэн!) — кричит он. — Ламула хурдерэн! (Он ныряет в море!) — И вслед за Шингкэном ныряет в море и он. Его крики и знак для духов, чтобы они были начеку.
— Хэтэтэй! Хемурико! (Ой, как холодно!) — дрожит шаман, изображая ощущение мокра, холода. В это время вдруг встрепенулась, задвигалась гагара.
— Дявача! (Поймала!) — закричало несколько голосов. Неизвестно, как изображения духов ловили врагов и друзей, но в нашем случае пусть помощник шамана дергает за ниточки и таким образом кувыркается гагара.
Шаман бросается на гагару и из ее клюва заглатывает в рот духа Шингкэна. Он устало падает на кумалан и какое-то время лежит без движения. Спустя минуту садится и говорит:
— Шингкэн будерэн элэ дюрвэ багдакэлвэ. (Шингкэн дает только двух диких оленей.)
— Гэлоктэкэл кэтэтмэрье. Алтаткал. (Проси больше. Поупрашивай.)
— Эгдала-кэ алтатчэм. Нунган гундерэн, тылэ-денгэс дыл-дун. Эсин будерэ. Гундерэн, атырканмэ. Бугадыва мушунмэ ханнгуктавка. (Не дает. Говорит, старуху, хозяйку Вселенной (мира) надо спрашивать.)
— Алтаткал. (Поупрашивай.)
— Эгдала-кэ алтатчэм. Нунган гундерэн, атыркан далдун, тэтылдун тылэдэв, тэли хавденгэн бэйнголэ. (Сколько могу я упрашивать. Он говорит, чтобы я у старушки поискал вшей в голове и одежде, может потом добавит добычи.)
— Кэ, этэкэл батчеми, мунэ одекэл. Тылэденэ, делумкэн атыркан хутакандукин гадянгас бэйнгэл-дывурэ хавуптыра, кэ… (Ну, перестань отказываться, пожалей нас. Ища насекомых, ты незаметно у старушки из мешочка вытащишь недостающую нам добычу, ну…)
Шаман снова ложится на кумалан, что-то шепчет себе под нос. Через минуту он поднимается, берет в руки бубен и начинает им махать, как битком при сборе голубицы, крутясь на месте. Помахав, он заглядывает в бубен и, довольный, под одобрительный гул людей выходит на улицу из чума и вытряхивает воображаемых зверей в виде шерстинок в родную тайгу. Возвращается и объявляет:
— Кэ, тэгэми мотымадевка. (Ну, завтра можно идти за лосями.)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Сменяется декорация. На сцене — тайга. Видны фигуры оленей, лосей, птиц, изготовленные из деревьев и бересты. Они расставлены соответственно образу жизни животных: среди тальниковых кустарников — стада оленей и лосей, в лиственничной тайге — прочие звери и птицы.
На сцену выходят один за другим олени — большие и малые. Они кормятся: объедают листья кустарников, траву. Маленькие телята играют, бодаются, прыгают, крутятся. Это красочная пантомима, в которой изображаются все характерные повадки оленей. За ними на сцене появляются другие зверьки и птицы: бурундуки, росомахи, глухари, вороны. Каждый изображает свои характерные привычки. Все они становятся в круг и продолжают танцевать. В центр выходит запевала:
Энтнэкэчэр, хорокичэр,
(Телятушки, глухарики,)
Ило су хэлинчэдерэс?
(Куда же вы спешите?)
Умунду хоролилват,
(Давайте вместе покружимся,)
Гиркилэнди бидегэт.
(Давайте будем жить дружно.)
Все припевают:
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,
Гиркилэнди бидегэт.
Амикачан-хомоты,
(Медведь-медведюшка,)
Си бисинни нянгтаты.
(Ты любитель орешек,)
Тактыканма туктычэс,
(Ты залез на кедрушку,)
Мукототви буручэс!
(Упал с нее задницей!)
Все подпевают:
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,
Мукототви буручэс!..
Муннукачанурунчэ,
(Зайчишка обрадовался,)
Сигикагту дыкэнчэ
(Спрятался в чаще,)
Тала сот хантанчэчэ
(Там сильно хохотал,)
Хэдюнин пэсиргэчэ!
(Что у него лопнула губа.)
Все подпевают:
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,
Хэдюнин пэсиргэчэ!..
Соннгачан — дэрие буды,
(Теленочек — пестрая шкура,)
Инектэчэн Дэрэгды,
(Смеялась сова,)
Со долбо ичевулчэс,
(Ты ночью появился,)
Упкаттук сиггиндечэс.
(От всех дрожал.)
Все подпевают:
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,
Упкаттук еилгиндечэс.
Энгнэкэчэн, энгнэкэн,
(Теленочек, теленок,)
Хулукукэн иргичэн,
(Маленький хвостишко,)
Эмэденгэнтыргание,
(Придет твой день,)
Кусилэнди оммие.
(Когда ты драчуном должен стать.)
Все подпевают:
Хэгэй, хэгэй, хэгэйе,
Кусилэнди омачис…
С танцами, играми, пощипывая листочки деревьев, танцующие удаляются.
Пауза.
На сцену ленивой походкой выходит мужичишко. Отпыхивается, садится под дерево.
— Ху, дэрувхико!.. Харги атырканэв минду бучэн, окин-да этэн дэрумкивкэнэ. Тымардук Кирэк-тэнгэчин чонгкима минэ. Депмэт депмэ… Илмактал бэюмидектын, би дэрумкичиктэ эду… (Ху, какая усталость!.. Злой дух дал мне такую старуху, никогда не даст отдохнуть. С утра кедровкой долбит меня. Поедом ест… Пусть молодые охотятся, а я отдохну тут…)
Мужичок ложится под деревом.
Через минуту за сценой раздаются женские проклятия.
— Элэлэе, элэлэе, элэлэе!..
Элэлэе, элэлэе, элэлэе!..
На сцене появляется женщина.
— Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. Ило оран эдычэнми!.. Харги анычан таргачинма бэессэчэнмэ!.. Нян иду-вэл мо хэргиндун пангкалэденан… Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. Упкат бэел эси бэюминосинделлэ, миннгчэн эдычэнми нян алачилдял-лан окин ниматья эмэвмэчинэтын. Харги нунганман минду бучэн!.. Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. (Куда девался мой мужичишко?.. Харги мне подарил такого мужичка. Снова, наверное, где-нибудь под деревом кверху пузом лежит… Элэлэе, элэлэе, элэлэе!.. Сейчас все мужчины уйдут на охоту, а мой мужичишко снова будет ждать нимат. Харги дал мне его! Элэлэе, элэлэе, элэлэе!..)
Женщина идет, осматривая тайгу. А мужичишко тем временем, скрываясь от жены, уползает со сцены. Удаляется и женщина.
На сцену выбегают молодые девушки и парни. Все парни в охотничьих костюмах, смеются, улыбаются. Они исполняют танец лебедей, журавлей, подражают птицам. Девушки поют:
Чипичакар, хэй, хэй, хэй!
Аяврис иду. Хэргей?
Эдук дэрэс хальдяча? —
Хунат синдук сучавча!
Повторяют:
Хэй, хэй, хэй, хэй, хэй, хэй!
Хунат синдук сучавча!
Чипичакар, чок, чок, чок!
Тар туксанча Суричок!
Он-ка этэн туксара? —
Омолгичан коксоро!
Повторяют:
Чок, чок, чок, чок, чок, чок!
Ая хунат Суричок!
Чипичакар, мэт, мэт, мэт!
Дэгивдерэв икэчмэ.
Си минэ боконденгэе, —
Кутуви бакадянгас!
Повторяют:
Мэт, мэт, мэт, мэт, мэт, мэт,
Бокончукал икэнмэт!
Чипичакар, хэй, хэй, хэй,
Сокачилкал си, Хэргей!
Хунатвэ дявадянгас,
Бэет бугдыт одянгас!
Повторяют:
Хэй, хэй, хэй, хэй, хэй, хэй,
Омолги бугды Хэргей!..
Танец и песня кончаются.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Наконец наступает последняя часть этого колдовского обряда — пантомима коллективной охоты и убиения зверей. На сцену-тайгу, наполненную фигурками деревянных зверьков, выходят охотники с луками. Они старательно разыскивают следы зверей. Предводитель охотников подает знак — следы найдены! Охотники показывают друг другу свежую поедь на деревьях, кустарниках, места жировки, а затем и знаками дают знать друг другу — вот они, звери, рядом. Подкрадываются с величайшей осторожностью. Подойдя на расстояние выстрела, они открывают стрельбу из луков по деревянным оленям, лосям. При попадании бурно выражают свою радость. Тут уж эта сцена целиком зависит от умения импровизаторов.
На сцене снова появляется шаман. За ним несут идола Хичупкана (его обычно делали каждый раз из молодой лиственницы). Верхняя часть этого идола-лиственницы стесана так, что имеет сходство с человеческим лицом. Нижняя расщеплена наподобие ног. Чуть ниже лица прикреплена небольшая поперечная палка, изображающая руки. Охотники в полном снаряжении проползают между ног идола, таким образом очищая себя и свое оружие от злых духов. Когда в расщеп проползает последний охотник, шаман сразу же сжимает ноги идолу и, чтобы тот не разжал их, стягивает мягким корнем дерева.
Все участники обряда совершают жертвоприношение — на руки идолу вешают шкурки пушных зверей, оленей, разноцветную материю. Лицо его мажут жиром. Обряд окончен. Шаман, повернувшись к зрителям, говорит:
— Кэ, дептылэчил одяллат. Сингкэнмэ дяварат! (Ну теперь будем с добычей. Удачу поймали!..)