– Ну, Андроныч, ты выезжай на улицу, а я пойду сам отыскивать квартиру, – решил я.
– Вот язва сибирская! – ругался Андроныч.
– Ах ты, гужеед! – ругалась старуха.
Оставив Андроныча ругаться со старухой, я отправился разыскивать квартиру. О тротуарах, конечно, не было помину, и, чтобы не сломать шею, я отправился срединой улицы. Но и тут приходилось постоянно натыкаться на какие-то камни, точно их подкидывала мне под ноги какая-то невидимая рука. Раза два я делал отчаянные курбеты, как лошадь на скачках с препятствиями. Как на грех, ночь была темная, а фонарей не полагалось, как и тротуаров. Я брел по улице буквально ощупью, высоко поднимая ноги и ощупывая каждый раз место, на которое ставил ногу. Как ездят по такой проклятой дороге? В душе у меня закипело озлобление. Вот уже целый час потерял… Точно в ответ на мои мысли в десяти шагах от меня тонко зазвенела чугунная доска ночного сторожа. Это был спасительный, братский призыв погибающему…
– Эй, сторож, где ты? – обратился я к окружающей тьме.
– Я здесь… – ответил невидимый голос совсем близко.
– Вот что, голубчик, где бы найти квартиру? – взмолился я. – Мне только лошадей поставить, а спать я буду в экипаже…
– Да вот сейчас… У Перфенаго постоялый двор, вот за углом.
– Да нас старуха выгнала оттуда…
– Ах язва!.. Ну, так вот сюда пожалуйте…
Приглашавший меня голос показался мне необыкновенно симпатичным, а в уме мелькнула торжествующая мысль: вот ужо я покажу дураку Андронычу, как ищут квартиры!
– Сюда, оюда… – манил меня сторож. – Тут канавка, так вы осторожнее…
Я перебрался через канавку и чуть не стукнулся лбом в забор. Старичок-сторож сидел на приступке какой-то деревянной лавчонки. Я готов был обнять его, как Робинзон обнимал Пятницу.
– Бог с ней, со старухой, – успокаивал меня сторож, поднимаясь. – Известно, баба – разве с ней сговоришь… А постоялый двор Уксенова вот сейчас.
– Где?
Сторож подошел к забору и стукнул в него: «здесь». «Отлично, а мой Андроныч еще раз дурак…»
– Да я сам разбужу Уксенова, – вызвался сторож и на мгновение исчез в какой-то щели, отделявшей лавку от забора.
Я слышал, как он завяз где-то в досках и царапался ногтями, как кошка. Потом послышался угнетенный вздох, и из щели ответил знакомый голос:
– Ах, прах его побери!.. Раньше-то в заборе доска одна выпала, собаки лазили, ну, я и думал пролезть в дыру-то. Ах ты, грех какой, подумаешь…
Старик с трудом вылез из щели и сейчас же дал совет:
– Вот што, барин… Сейчас, значит, вы обогнете лавку, потом все вправо, вправо, и сейчас, например, новые ворота: это и есть самый Уксенов. Новые ворота… все направо…
– А собак нет около лавок?..
– На цепях собаки-то, а ты все, напримерно, вправо забирай… Рукой подать.
Нечего делать, пришлось воспользоваться этим коварным советом, в чем я так быстро раскаялся. В провинции все лавки и торговые помещения оберегаются злющими псами, и поэтому я старался идти самой серединой прохода между лавками, забирая вправо. Это было довольно рискованное путешествие, потому что с обеих сторон визжали блоки, гремели железные цепи, и на меня с удушливым лаем бросались нарочито обозленные торговые псы. «А что, если порвется цепь или лопнет блок?.. Нет, лучше не думать…» Еще раз направо, и желтым пятном смутно обрисовались новые ворота. Ну, слава богу! Только я сделал несколько шагов к воротам, как мне навстречу грянул громадный пес, коварно стороживший меня. Что произошло дальше, я плохо отдаю отчет. Конечно, я бросился бежать, подгоняемый удушливым лаем гнавшегося по пятам цербера. Где я бежал и как спасся от зубов челябинского злейшего пса, не помню, но только я, в конце концов, очутился опять на той же улице, по которой шел раньше. Я узнал ее по камням. Возвращаться к коварному сторожу, пославшему меня на растерзание, конечно, не стоило, и я уныло поплелся по улице вперед. От необычно быстрого бега просто дух захватывало, и я ругал опять Андроныча вместе с проклятой старухой, проклятым сторожем и проклятыми торговыми псами.
Надежда не оставляет человека, как известно, до последнего момента, и я рассчитывал найти постоялый двор: Колумб открыл Америку, а не найти постоялого двора – стыдно.
– Эй, кто идет?..
Предо мной вырастают неожиданно три всадника, как в романе Майн-Рида. О, это был ночной обход и мое спасение! Я объяснил свое общественное положение и причины, заставившие блуждать ночью по незнакомой улице. Строго спрашивавший голое объездного казака проговорил самым добродушным тоном:
– Да вот здесь можно ночевать… Вот дом строится.
– Мне только лошадей поставить, а сам я усну в экипаже, – повторил я стереотипную фразу таким жалобным голосом, точно оправдывался.
– Да и искать было нечего: вон он, постоялый… – внушительно и добродушно повторяет объездной. – Эй, сторож!..
Около ближайшего забора что-то завозилось, а потом спросонья сторож ударил в доску.
– Ах, баранья голова!.. – обругал казак. – Вот господин проезжающий ищет, где остановиться, так ты тово, проводи к Афоне.
Сторож бросил свою доску и обнаружил необычайную подвижность: забежал к воротам, постучал, потом заглянул в окно строившегося нового дома и тоже постучал и кончил тем, что отодвинул какую-то доску в заборе и уполз собачьим лазом.
– Ну, теперь он вас устроит, – отечески проговорил казак, отъезжая.
– Спасибо… Увидите экипаж, так посылайте сюда.
Объезд удалился, а я остался у ворот в сладком ожидании, что здесь наконец завершатся мои челябинские злоключения. Слышно было, как сторож босыми ногами прошлепал через весь двор, поднялся по какому-то крылечку и необыкновенно ласково заговорил, постукивая в дверь:
– Афоня… отворись, голубчик!.. Афонюшка, милый, будет спать-то… Афоня!..
Сторож модулировал свою нежность на все лады и просился таким умильным голосом, точно хотел проникнуть по меньшей мере в царство небесное.
– Афанасьюшко, голубчик!.. Афоня… Ах, Афоня!..
На эти умильные возгласы дверь наконец растворилась, и начались предварительные переговоры. «Да кто едет-то?.. Разве не стало других постоялых дворов?» Впрочем, этот Афоня оказался очень сговорчивым мужчиной и сам вышел отворить мне ворота. Это был среднего роста плечистый мужик с окладистой русой бородой и удивительно добродушным русским лицом. Он осмотрел меня и проговорил:
– Давно бы вам ко мне приехать… Места на двести возов хватит. Самоварчик прикажете соорудить?
– Пожалуйста…
Отрядив сторожа навстречу Андронычу, я наконец вздохнул свободно, как пловец, попавший в тихую пристань. Часы показывали половину первого, так что поиски ночлега продолжались «битых» два с половиной часа… Афоня оказался большим хлопотуном и принялся ставить самовар, пока я отдыхал, сидя на крылечке. Пока я рассказывал ему о своих поисках, он смеялся таким тихим, хорошим смехом и все приговаривал:
– Ну вот… Все с курицами спать ложатся у нас, такое уж заведенье. И на город не походит…
Когда Андроныч торжественно въехал во двор, самовар уже был готов и шипел с таким отчаянным усердием, точно его поставили в первый раз.
– Ну и старуха! – ворчал Андроныч, откладывая лошадей. – Настоящая купоросная кислота…
Пока строился дом, Афоня перебивался в небольшом флигельке, который и предложил в полное ваше распоряжение, даже вместе с какой-то девицей, спавшей посреди пола в довольно откровенной позе. Афоня прикрыл ее каким-то халатом. Напиться чаю с дороги – это удовольствие понятно только для людей, которым приходится делать тысячи верст на лошадях. Но и это невинное удовольствие для меня было отравлено мухами, которых оказались целые полчища, как только внесли огонь. Они самым нахальным образом облепили стол, хлеб, сахар, кринку с молоком, лезли в рот, падали в горячий чай, и вообще получался какой-то мушиный шабаш. Пока несешь стакан с чаем, в него мухи валились буквально десятками… Никогда, ни раньше, ни после, я не видел ничего подобного и выразил невольное удивление незлобию Афони, который мог жить в таком улье.
– Вы бы их истребляли чем-нибудь… – посоветовал я.
– Пробовал изводить, да не помогает, – ответил Афоня. – Вот зима придет, так и мухам конец.
Оставаться спать во флигеле нечего было и думать. Я отправился в свой дорожный тарантас. После всех тревог этого испорченного вечера так приятно было отдохнуть. Небо на востоке уже светлело. Ночной холодок заставлял так сладко вздрагивать и еще крепче кутаться в дорожное одеяло. Где-то далеко пробило два часа, и на улицах зазвонили чугунные доски. Я заснул сейчас же настоящим челябинским мертвым сном. Но не больше как через час был разбужен Андронычем, который застучал дверью.
– Ты это что?
– Да в горнице лег спать… ну, только и Афоня настоящее муравьище развел у себя – и клопы, и блохи, и тараканы, и мухи. Точно в крапиве проснулся…
Андроныч неистово чесался, дергал головой и обругал еще раз всю Челябу.
Друзья детства
Авдей Семеныч Гаряев волновался сегодня вдвойне. Первое волнение носило общий характер, – старик волновался каждую весну, когда открывалась навигация. Он сегодня нарочно поднялся пораньше, чтобы полюбоваться из окна своего кабинета, как побегут по Фонтанке первые пароходы. Открывавшаяся навигация производила на него хорошее и вместе грустное впечатление, потому что с ней для него неразрывно была связана мысль о далекой-далекой сибирской родине. Зима надолго разлучала Сибирь со всем остальным миром, а когда «проходили реки» – она точно делалась ближе. Конечно, теперь уже проведена великая сибирская железная дорога, но по старой привычке Авдей Семеныч все-таки волновался, глядя из своего окна на шнырявшие по Фонтанке финляндские пароходики. Он приехал в Петербург молодым, кончил университет, поступил на службу, да так и застрял здесь навсегда. Сначала держала служба, хотя он поступил «пока», чтобы вернуться на родину с некоторым служебным положением, потом он женился на девушке из петербургской чиновничьей семьи, которая не могла себе даже представить, что можно жить где-нибудь, кроме Петербу