– Я даже и не подозревал, что у вас такие красивые ноги, Дарья Гавриловна, – с утонченной любезностью говорил Люстиг.
– Мало ли вы чего не подозреваете… – кокетливо отвечала она, краснея от комплимента.
Костылев и Фомин только переглядывались, а доктор морщился. А вдруг рейтузы при каком-нибудь прыжке лошади лопнут? Кучер Евсей ухмылялся, а лесник Парфен, человек мрачного характера, старался не смотреть на шалую барыню и даже отплевывался.
Было рано, и экспедиция выступила из Заволочья, не возбуждая внимания еще спавших обывателей. Скверно было только то, что небо начинало хмуриться. За городом сейчас же начинался лес, прорезанный еще свежей просекой. Везде валялись неубранные бревна, вывороченные пни, кучи хвороста, так что экспедиция вытянулась гуськом. Люстиг все время ехал за Дарьей Гавриловной и болтал всякий вздор.
– Если бы вы вместо блузы, Дарья Гавриловна, надели гусарский мундир, было бы еще лучше.
– Ах, отстаньте, насмешник… Мне и без того так стыдно… Все мужчины, и я одна женщина…
– А мне так совсем не стыдно…
В голове экспедиции ехал «вож» Парфен с двумя ружьями за спиной, а последними – председатель и Фомин.
– А ведь она походит на зеленого попугая, – уверял Костылев. – Не правда ли?
– И отчасти на Робинзона Крузо.
– Вернее – помесь Робинзона с зеленым попугаем… Новый зоологический вид. А милейший Люстиг напоминает огорченную миногу…
Просека тянулась на двадцать верст, до урочища Ядьва. Конечная цель путешествия была река Кибос, где была небольшая деревушка Войтух. Костылев, страстный поклонник природы, целую зиму рассказывал о красотах девственного леса, но их пока никто еще не замечал. Лес тянулся какой-то чахлый, болотный. Ели и березы были вытянуты какими-то метелками и обросли бородатым лишайником, точно старческой бородой. Жесткая болотная трава не придавала особенной красоты пейзажу, а проросли белого оленьего моха придавали ему траурный характер. Единственно, что было красиво, это гиганты сибирские кедры. Они стояли, как бояре, в дорогих бархатных зеленых шубах. Некоторые деревья были в два обхвата.
– Разве это не красиво? – кричал Костылев, когда проезжали мимо такого великана. – Не правда ли? Некоторые деревья были так красивы, что мы их обходили просекой… Жаль рубить такого красавца.
Сначала этот восторг разделяли и другие, а потом начались протесты:
– И совершенно напрасно не рубили. Мы теперь вдвое дольше проедем из-за вашей сентиментальности.
Дарья Гавриловна, отъехав верст пять, перестала болтать и напрасно старалась устроиться в седле поудобнее. У нее начали отекать ноги и ломило спину. Седло оказалось самое неудобное, заставлявшее чувствовать каждое движение лошади. В довершение всего пошел дождь, и Дарья Гавриловна гневно обратилась к председателю:
– Что же это такое, Григорий Семеныч?
– Очень просто: дождь…
– А где же обещанная вами природа?
– Посмотрите внимательно кругом. Вон впереди прекрасный кедр.
– Благодарю вас…
К счастью, начавшийся дождь прекратился, и все приободрились, даже унылый скептик Фомин. Доктор только теперь догадался, что следовало захватить пледы и макинтош. Вон председатель оказался хитрее других: Парфен вез в тороках для него походный брезент.
– Благодарите бога, что в конце июля нет мошкары, – оправдывался председатель.
– Мы походим сейчас на героев Майн-Рида пли Купера и без мошкары, – отозвался доктор. – Вероятно, вы помните романы «Всадник без головы», «Следопыт…»
– Первое относится к Люстигу, – заметил Фомин. – Этот милорд плохо кончит, я это предчувствую.
Последние версты для Дарьи Гавриловны были настоящей пыткой. Она стерла ноги до кровн и должна была молчать, чтобы не подать повода к остроумию мужчин. А Парфен точно назло на все вопросы, скоро ли будет Ядьва, самым хладнокровным тоном отвечал:
– А вот сейчас, барышня… в один секунд…
– Он или сошел с ума, или смеется над нами! – негодовала Дарья Гавриловна, едва держась в седле.
– Pour etre belle – il faut souffrir[35], – отвечал Люстиг.
До Ядьвы ехали часов пять. Дарью Гавриловну сняли с седла чуть не полумертвую. Она едва держалась на ногах, и Люстиг должен был водить ее под руку, как опоенную лошадь. Остановку сделали на красивой лужайке, на берегу речки Ядьвы, где кончалась просека. Парфен устроил сейчас же громадный костер и повесил над ним походный медный чайник, чтобы согреть воды для чая.
– А ведь недурно, господа!.. – восхищался Костылев. – И если подумать, что всего через несколько лет эта пустыня оживится… Появятся заводы, фабрики, мельницы, бумажные заводы, хлебопашество – и все это только благодаря новой дороге!.. Вырастут починки, деревушки, целые села… Не правда ли?.. Я верю в наш север, который до сих пор совершенно пропадал. Прибавьте к этому, что здесь найдут каменный уголь, медные руды, золото, нефть…
Все ничего не имели против будущего оживления настоящей пустыни, и только Фомин прибавил:
– Вы забыли, Григорий Семеныч, алмазные копи, клюквенный морс, маринованные грибы, трюфели, шелковичных червей и женьшень…
Все позавтракали с удивительным аппетитом, и каждому казалось, что он никогда еще не ел так вкусно. Одна Дарья Гавриловна молчала: ей трудно было сидеть, и каждое движение вызывало гримасу. Фомин и Костылев посматривали на нее с затаенным злорадством: «Э, пусть второй раз не лезет, куда не следует!»
– Господа, здесь, конечно, хорошо, а мы не должны забывать, что к вечеру должны быть на Кибасе, чтобы не заночевать в лесу… – предупреждал Костылев. – Правда, остается всего верст пятнадцать…
Он намеренно убавил целых пять верст, чтобы поддержать настроение. Впрочем, мужчины, когда выпили водки за процветание окружавшей их пустыни, ободрились и готовы были идти хоть к Северному полюсу. Дарья Гавриловна тоже выпила большую рюмку мадеры и получила способность слушать любезности сидевшего рядом с нею Люстига.
– Ну, господа, пора… – заявил Костылев, глядя на часы. – Парфен, смотри, не ошибись дорогой!..
– Эх, барин, неладно вы сказали… – ворчал «вож». – Слава богу, не впервой! А только вы под руку говорите…
Его беспокоило главным образом то, что в артели замешалась баба. «Уж это, известно, не к добру… И черт ее понес, подумаешь. Не бабьего это ума дело. Вон и Карл Карлыч увяз с ней, как косач на току…»
Дарья Гавриловна соображала про себя, что хотя пешком и будет идти трудненько, но все-таки лучше, чем ехать верхом по-мужски, да и отдохнуть можно.
– Теперь мы пойдем уже настоящим девственным лесом, – объяснил Костылев с апломбом хозяина, – Прошу, господа, обратить внимание… Я тоже в первый раз здесь летом, а линию проходили зимой. Будемте в некотором роде пионерами цивилизации, Дарья Гавриловна… Не правда ли?
Председательский кучер отправился домой. Лошади бежали к родному стойлу без поводьев, с деловым видом.
Рекомендованный Костылевым девственный лес с первых шагов оправдал свое название. Сначала шли по какой-то тропе, которая потом, как в сказке, вдруг исчезла. Деревья поднимались все выше и точно сознательно загораживали заволочским пионерам дорогу. Хуже всего были лежавшие в разных направлениях, давно поваленные бурей или упавшие от собственной старости громадные деревья. Они поросли зеленым мохом и лишайниками, и приходилось через них перелезать с большим трудом. Этот бурелом и валежник отравлял буквально каждый шаг вперед. Особенно доставалось Дарье Гавриловне, которой благодаря коротким ногам приходилось перелезать через каждую колодину по-ребячьи.
– Д-да-а… – повторял доктор, наблюдая смешно карабкавшуюся по колоднику жену. – Получается история с географией.
В довершение всего попали в моховое болото. Ноги вязли по щиколотку.
– Парфен, да ты куда нас завел, негодяй?! – ругался Люстиг, уставший помогать Дарье Гавриловне в ее акробатических упражнениях.
Парфен остановился, почесал в затылке и только покрутил головой. Зимой тут никакого болота не было.
– Известно, Карла Карлыч, лес… ну, лес и есть…
– А болото откуда?
– Зимой-то его не было, значит, этого самого болота…
– Дурак!..
Сделали передышку. Костылев, как всегда, чувствовал себя превосходно и восхищался даже болотом. Он не желал замечать, что члены экспедиции начинают на него коситься. Его сейчас больше всего занимала точно из-под земли выскочившая собака, настоящая промысловая лайка. Дарья Гавриловна сочла нужным по-дамски испугаться.
– А может быть, это волк?.. А вдруг она бешеная и укусит меня?..
– Што вы, барышня, зачем бешеная, – объяснил Парфен. – Просто глупый пес… Лыской звать… И какой хитрый живот: я-то не хотел ее брать с собой, так она огородами бежала, а потом, значит, стороной за нами гналась. На стану и не подошла к нам, потому, мол, отправят вместе с конями домой…
– Да, миленькое путешествие… – ворчал Фомин.
– А мы скоро придем в эту деревню?.. – по-детски спрашивала Дарья Гавриловна. – У меня уж ноги промокли… Вы, Карл Карлыч, нарочно подсунули мне какие-то дырявые сапоги, чтобы у меня сделался насморк.
Принятая довольно снисходительно собака присоединилась к общей компании и с задорным лаем бросалась по сторонам, обнюхивая невидимые следы. Весь лес был наполнен самыми соблазнительными ароматами: пахло белками, лисицами, зайцами, тетеревами… Напав на след, она радостно взвизгивала и исчезала, как тень.
Дальнейшее путешествие являлось уже настоящим мучением. Дарья Гавриловна поминутно отдыхала, просила пить и капризничала.
– Знаете, что мы устроим? – говорил Фомин председателю. – Устроим волокушу и запряжем в нее Люстига. Пусть везет свою даму.
Волокушами называют на севере самый оригинальный и очень остроумный экипаж: две длинных жерди привязываются по бокам лошади таким образом, что задние их концы волокутся по земле. На этих концах и устраивается сиденье. Жерди выбираются тонкие, чтобы качало. На таком экипаже можно везде проехать без дороги.