Тут и Малика на бережок вышла, ни о чем не знает, не ведает, идет себе, легонько ступает, цветы для венка собирает. Ахмад-бек ее как увидел, так обо всем на свете позабыл, от удивления рот открыл: такой красоты он сроду не видал, лишь в песнях слыхал. Малика как раз цветочек беленький нашла, песню завела, запела о своей красоте, о давней мечте найти жениха богатого, родом знатного, чтоб у него во дворце жить, первой красавицей на земле слыть.
Как Ахмад-бек песню ту услыхал, то себя не сдержал, выскочил из кустов без всяких слов, к девушке подбежал, за руку взял, да и говорит, спешит, боится, что она в дом от него убежит:
– Дорогая Малика, приехал я издалека, далеко, где лес стоит высоко, как только о красе твоей узнал, вмиг прискакал. Стань моей женой, живи со мной, не дам на тебя и пылинке упасть, будешь есть у меня всласть, носить наряды царские, сказочные, каких в округе ни у кого и нет. Только дай мне скорей ответ: хочешь ли стать мне женой, поедешь ли в дом мой?
Малика как речи такие услыхала, то вся засияла.
– Давно жду-поджидаю такого жениха, чтоб был богат наверняка. Согласна женой твоей стать, тебя с утра до вечера ласкать. А пока поезжай домой да готовь калым дорогой. А как калым насбираешь, тогда и меня сосватаешь.
– Какой же калым мне готовить-собирать, чтоб тебя поскорее женой назвать, девушка краса, черные глаза?
– Сто голов быков, два гурта коров да три стада коней молодых, половина чтоб была из них вороных, да еще два сундука с серебром, да мне шубку соболью при том. – Много еще чего она наговорила, такой калым заломила, что Ахмад-бек уже не рад, что связался, боится как бы без штанов не остаться. Но делать нечего, коль сам напросился, с тем и в обратный путь пустился.
А пэри, что в кустах спрятался, о всем том подслушал-выведал и думку черную задумал, как обидчику своему отомстить, его враз и богатства и невесты лишить.
Пришел срок, и снарядил Ахмад-бек калым великий, все как Малика просила, ни о чем не забыл. Гонят слуги в юрты Кульмаметьевские сто голов быков, два гурта коров, три стада коней вороных мастей, на телегах сундуки с серебром везут, следом сваты с шубой собольей идут. Добрались они до переправы, решили дорогу узнать, как им лучше идти, чтоб быстрей до тех юрт дойти. Глядь, а откуда ни возьмись на берегу старикашка, рваная рубашка, в засаленном халате у переправы стоит, на них из-под белых бровей глядит.
Ну, один из слуг ему и велел-приказал, чтоб старик им ближнюю дорогу показал. Ладно, вроде все вышло складно, переправились через речку-ручеек, свернули в ближний лесок по старика разумению, по собственному хотению. А того и не ведали, не знали, что самого пэри повстречали. Он их и направил в сторону чужую, совсем другую. Только они в лес зашли, как со всех сторон волки завыли да буря-ураган налетела, начала все вокруг крушить, деревья валить. Пока слуги от непогоды укрывались, быки да кони в разные стороны разбежались, а коровы в болото попали, чуть там не пропали. А шубку соболью ветер-ураган наверх ели поднял-забросил, пусть медведь ее носит. Бросились слуги в страхе врассыпную бежать, ураган проклинать, о добре хозяйском забыли, все в болоте и кинули.
Только и того пэри мало, что погулял всласть, решил он и Малику украсть. Обернулся голубем сизым, к дому Малики подлетел, на наличник сел, слушает, о чем там, внутри, говорят, чего делать хотят. А старый Фирас дочери, как себя вести, наказывает, ни о чем худом не думает:
– Завтра с утра поедешь на лодке к сестре старшей, чтоб она тебе обновку к свадьбе сшила-справила, как положено все обставила. Давно у меня на то доброй материи отрез припасен и мешочек бисера при нем. Пока Ахмад-бек калым соберет, к нам пришлет, ты уж готова будь как-нибудь.
– Лучше бы сестра к нам приехала сама из своего далека. Не хочу на лодке плыть, руки в воде мочить.
Принялись отец с матерью ее уламывать-уговаривать, на поездку настраивать. Едва сговорили, но все миром решили.
Вот утром на день следующий села Малика в лодку вместе с подружкой, соседской девушкой, взялись за веслица тихонечко, погребли полегонечку. Как от деревни чуть отплыли, за мыс крутой завернули, тут пэри вихрем на них налетел, весла из рук вырвал, далеко зашвырнул и погнал лодочку в даль дальнюю, в сторону незнакомую. Девушки плачут, кричат, руки заламывают, а толку никакого, коль не знаешь против врага заветного слова. Гнал пэри лодочку сперва по Иртышу-реке, потом по малой речушечке. Лишь кусты мимо них мелькают да утки серые из камышей вспархивают, испуганно крякают. Наконец в озеро лодка вплыла, въехала, полетела, словно под парусом, озерную гладь режет, девушек все дальше от дома уносит. Пригнал их вихрь к другому берегу, куда люди сроду не заходили, не забредали, судьбу не испытывали. Подняли девушки глаза, глянули, а перед ними на высоком бугре дворец стоит красоты невиданной: столбы, что крышу держат, резные, точеные, двери цветами чудными расписаны, крыша медью покрыта, серебряными узорами изукрашена. Тут сам пэри в молодца статного обернулся, к лодке по мосткам спустился, широко улыбается, низко кланяется:
– Добро ко мне в дом пожаловать, кушанья разные отведать, со мной побеседовать.
– Кто таков будешь, добрый молодец? Отчего мы тебя раньше не знали, в наших краях не видали? – Девушки его спрашивают, приглядываются, не знают, бояться им или радоваться.
– Я хозяин всех здешних озер и речек больших и малых. Один живу, иной родни не знаю, к себе гостей особо не приглашаю. Но вам рад, во дворец мой проходите, со мной трапезу разделите.
– Как же тебя звать-величать? – Малика его спрашивает. И по всему видать, что молодецкая стать ей по душе пришлась, на речи его ласковые сама поддалась.
– Имя мое знать не каждому дано, потому как оно заповедное, для других неведомое. Зовите меня просто Егет-удалец. А время придет, узнаете и имя настоящее, мне от роду завещанное.
Девушки спорить не стали, пошли за ним в дом-дворец, все одно деваться некуда, без весел не доплыть до родительского берега. А во дворце, в круглой зале, стол стоит преогромный, скатертью камчатой покрытый, с кистями золотыми по четырем углам. И уставлен тот стол яствами, кушаньями всяческими, чего и сам хан у себя во дворце не всяк день пробует-отведывает: тут и лепешки сдобные, баурсаки, сахаром посыпанные, изюмом изукрашенные, халва в золотой вазочке лежит, виноград сушеный с потолка висит, лепешки мятные горой насыпаны, хурма румяным бочком светится, арбузы, дыни ломтиками нарезаны, сами в рот просятся. Как увидели девушки такое знатное угощение всем на удивление, то обо всем и забыли, к столу подскочили, стали пробовать, по кусочку от всех кушаний отщипывать, отламывать, себе в ротик складывать. И до того они быстро наелись-насытились, что сами не заметили, как дремота их взяла, и уснули они прямо за столом.
Тогда Егет-молодец, как он сам себя звал-величал, перенес их в спальню, положил на перину пуховую, укрыл одеялом парчовым, а сам обернулся в белого голубя и полетел через озеро прямиком в дом старого Фираса. Девушки спят и знать не знают, ведать не ведают, что попали во дворец пэри, хозяина мест здешних, врага рода человеческого.
Ладно, день прошел, потом другой пробежал. Ждут родители от Малики весточки какой из селения старшей сестры, куда она с подружкой уплыла, да ничего не дождутся. Отправили соседнего мальчика в то селение узнать-разузнать, чем там Малика занята. Вскоре возвернулся он обратно и говорит: мол, сестра старшая дома сидит, младшую сестру в гости ждет, только ни вчера, ни ранее ее там не было.
– Как так? – Фирас вскричал, принялся на себе седые волосы рвать, пеплом посыпать, соседей скликать. И жена его старая на крыльцо выскочила, заголосила-запричитала, громко заплакала. Соседи сбежались на шум, жалеют стариков, а чем им помочь и не знают.
А тут пыль на краю селения поднялась, заклубилась, то Ахмад-бек со слугами скачет, за невестой спешит. Подскакал к крыльцу, грозно спрашивает:
– Больше недели прошло-минуло, как калым великий вам послал, все как Малика велела-заказывала: сто голов быков, два гурта коров, три стада коней вороных мастей, два сундука с серебром да шубу соболью при том. Почему невесту в дом ко мне не везете, а коль не желает, то калым не вернете?
– Какой калым, хороший господин? – Фирас удивился, на Ахмад-бека воззрился. – Мы ничегошеньки не видали, да мало того, и доченьку любимую потеряли.
– Быть того не может! – Ахмад-бека злость гложет. – Сейчас велю слугам все кругом обыскать, а как сыщут, то вас плетьми за обман наказать. Эй, слуги верные, воины примерные! Чтоб мигом невесту мою нашли, ко мне в дом увезли.
Те и кинулись в разные стороны, что черные вороны, Малику искать, кликать, приказ хозяина выполнять, из беды выручать. Но сколько они Малику не рыскали, не искали, а обратно пустые прискакали. Тут Ахмад-бек понял, что старики не врут о своей беде на пустой воде, стал думать-размышлять, с чего начать.
– А нет ли в селе вашем вещуньи, старой колдуньи, чтоб могла судьбу предсказать, на камнях погадать?
– Как не быть, – ему отвечают, с почтением величают, – живет у нас древняя Сарида, обо всем знает всегда. Кто о чем ее не спросит, всю правду сообщит-выложит, как есть выскажет.
– Ведите меня к ней немедля. – Ахмад-бек велит, брови хмурит, витой плеткой себя по сапогу щелкает.
Пошли на край села, где та Сарида жила, постучали в избушку, свели уши на макушку, слушают, что старая ответит, чем приветит. А та в щелку глянула, нос свой крючком высунула, Ахмад-бека зорко так оглядела, внутрь одному зайти велела. Ну, тот не сробел, пошел следом за колдуньей, старой вещуньей, снимает с себя дорогой пояс-кушак, знает, что не гадают за так.
– Говори, что за беда-горе с тобой приключилась, до нас докатилась. Ко мне люди с добром не идут, лишь с худом бегом бегут: у одного лошадь пала, у другого овца пропала. Всем-то старая Сарида помогает, никто от нее отказа не знает. Говори-сказывай, что у тебя вышло-случилось, какая беда приключилась?