Малика головкой лишь кивнула, кольцо с ключами подальше спрятала, а сама так и светится-радуется, что по ее выходит, все как надо происходит. И пэри на нее поглядел-глянул, решил, что не зря Малику к себе заманил, будет ему женой верной, детям матерью примерной.
Пришел ему срок по белу свету лететь дальше, людям пакостить, козни строить. Он Малике и говорит-наказывает, строгим голосом приказывает:
– Без меня никому не открывай, в дом не пущай, а коль я сам тебе потребуюсь-понадоблюсь, то позвони, брякни в тот колокольчик, что у двери висит, от людей вход сторожит.
Малика и пообещала все сделать-выполнить, как пэри велел-наказал, ей показал. Улетел тот за озеро лесное, прямиком в небо голубое. Малика зовет к себе служанку, просит на крыльцо выйти, проверить, нет ли кого у двери. Та сходила, поглядела, ничего не увидела. А тут и Джафар-батыр заходит, к Малике подходит. Только не заметил, как плечом нечаянно колокольчик задел, тот жалобно так и зазвенел.
– Ой, прячься скорей, а то сейчас пэри обратно прилетит, вернется, с нами расправится.
– Куда ж мне прятаться, деваться? Да и не пристало мне перед каким-то пэри скрываться-хорониться. Будь что будет, а пришла пора помирать, то не полезу под кровать.
– Нет, Джафар-батыр, не пришло наше время с пэри в бой вступить, его тебе пока что не погубить. Прыгай в озеро на дно и дыши, пока он обратно не улетит, через гусиное перо.
Дала ему перышко полое и отправила в озеро. А тут и пэри прилетел, словно на березе рядом сидел, спрашивает, озирается, к чужому запаху принюхивается:
– Зачем звала, в колокольчик звонила?
– А то я тебя проверяла, как быстро вернешься узнавала.
Ничего пэри ей не сказал, никак за баловство не наказал, улетел обратно по своим делам к темным лесам.
Вынырнул Джафар-кузнец из озера лесного, воду с себя стряхнул, на Малику взглянул:
– Ну, говори-рассказывай, чего прознала-вызнала.
– Вот, пэри мне кольцо золотое подарил и ключи от всех сундуков, покоев вручил. Только что мне с ними делать не решила, сколько не думала.
– Давай-ка ключи сюда, пригодятся, для дела сгодятся.
Пошли они по покоям, по палатам, по порядку все сундуки открывают, что внутри лежит, проверяют. Чего только в сундуках тех не было, не лежало, от посторонних глаз схоронено-спрятано, на черный день припрятано: и золото, и серебро и всякое иное добро; драгоценные каменья, и девичьи украшенья, и шубы из мехов дорогих, и вина в сосудах чудных. А как до последнего добрались-дошли, то никак его открыть не смогли – ни один ключ не подходит, в замок не входит. Схватил тогда Джафар топор боевой на рукояти медной и разнес крышку сундука в мелкие щепы-щепочки до малой дощечки. Внутрь заглянули, да с испугу и вскрикнули: там еще один малый сундучок стоит, а на нем змея-гадюка лежит, злобно шипит. Джафар с себя шапку сорвал, на гадюку набросил, крепко веревкой завязал и в карман спрятал. Стали они сундучок тот открывать, ключи подбирать – не те ключи, не годятся, не вставляются. Топором рубить Джафар попробовал – искры из-под топора летят, лицо слепят, а сундучку хоть бы что. Присмотрелся Джафар, а тот из цельного железа кованый, стальными полосами перетянутый. Что же делать?
– Давай утопим его в озере, на середку забросим, чтоб никто не нашел, зла какого не сделал. – Джафар предлагает, на Малику посматривает.
– Нет, так не годится, а то как пэри воротится, то и сундучок свой найдет и нас убьет. Надо его как-то вскрыть, что там лежит добыть.
Долго они так думали-гадали, а ничего и не придумали, не вырешили. Вдруг Малика кольцом по сундучку провела, а он и открылся, крышка сама откинулась, а в нем два голубя сидят, на них глядят: один белый, а другой сизый, как пеплом осыпанный. Джафар к ним руку протянул, а они клюются, в руки ему не даются. Он тогда сетку от комара-гнуса на них накинул, ноги спутал, на берег озера вышел, а тут и пэри летит, грозно кричит:
– Кто смел ко мне без спросу заявиться, меня не дождался? Или жить надоело, что затеял такое дело?
– Это мы еще посмотрим-поглядим, кто здесь господин. – Джафар отвечает и в лук стрелу вкладывает, в пэри прицелился, да то ли перестарался, но так тетиву натянул, лук согнул, что тот пополам сломался. Бросил кузнец его на землю, топором боевым с рукоятью медной на пэри замахнулся, да только и топор в руках у него погнулся.
– Что, – пэри ему кричит, на весь лес хохочет, – сладил со мной своей простотой? Отпусти лучше голубей моих, а я отпущу вас двоих. Коль Малика меня предала, то такая жена мне не нужна.
– Не слушай его, – Малика шепчет, – обманет, лишь хуже станет.
Взял тогда Джафар-батыр тех голубей и свернул им головы без лишних затей. Пэри с неба в воду вмиг упал да там и пропал. И не стало ни дворца, ни резного крыльца, лишь лес шумит, будто что говорит. Посадил Джафар Малику и служанку ее к себе в лодку-челнок да поплыл обратно на восток. Только до середины озера доплыли-догребли, как с правой руки на них другая лодка мчит-летит, а в ней Ахмад-бек сидит, веслом рулит, громко кричит:
– Отдавай мне невесту подобру-поздорову, согласно своему слову. Или забыл, кто за нее калым платил немалый, да тут ты явился незваный!
Джафар, как и быть, не знает, на Малику поглядывает, весла опустил, не спешит, ждет, что она решит.
– Не хочу, не желаю седьмой женой в дом к старику идти, чтоб жить не в чести.
Только Ахмад-бек их не пускает, лодкой путь заслоняет. А Малика не будь плоха – из кармана у Джафара змею в шапке достала да в лодку к женишку своему и кинула. Тот, как змею-гадюку увидал, со страху в воду упал, вплавь до берега добрался, пешком обратно пустился.
А Джафар Малику посватал, от родителей ее согласие получил за то, что освободил ее от пэри злого, людского главного ненавистника. Не тот жених мил, что богатство скопил, а тот, что, жизни не жалея, спас от злодея. Так и зажили они счастливо всем на диво, детей нарожали, свой род продолжили.
Только пэри никуда не пропал, не девался, а на озере лесном жить остался. И голуби, сизый да белый, бывает, что над деревней летают, чего-то промышляют, и коль их кто узнает, пусть молитву читает, она и от беды спасет, и иной всякий грех отведет.
Ат-кашка – конь со звездочкой во лбу
Человек один жить не может. На то он и человек, что ему Аллахом завещано жить при семье, при родне и друзей иметь. Иначе… иначе пропадешь ни за грош, и никто тебе не поможет. Но иному джигиту всех друзей дороже конь верный, который ему и за брата, и за друга. С ним он в дальнюю дорогу пускается, в темном лесу ночует, последней корочкой поделится, от ненастья попонкой укроет, ни за какие деньги не продаст, не поменяет. Старики сказывают, что в древности коль джигит в бою погибнет или от старости умрет, то к нему в могилу коня клали, значит, чтоб и на том свете они вместе были, не расставались. Такой вот обычай у нас издревле был-велся.
А выбрать себе доброго коня, то не камешек через речку кинуть, в этом деле толк знать надо, понимать, что за конь перед тобой, на что он способен, годен, к какой работе более всего сподручен. Бывалочи, копит-копит мужик денежку на доброго коня, чтоб заместо своей заезженной клячи купить, перед соседями ухарем промчать, в город скататься, с девками на ходу перемигнуться. Копит год, копит второй, потом айда на ярмарку за покупкой. День меж рядами ходит, высматривает, выглядывает, торгуется, выбирает милого друга по собственному понятию-разумению. Выберет. Расплатится. Домой пригонит довольный, радостный. Утром запрягать в телегу, а конь или запаленным окажется, или с таким норовом, что и близко к себе нового хозяина не подпустит, брыкается, свечкой встает, того и гляди, постромки поломает, сбрую порвет. Потому, чтоб в лишний расход не пускаться, на бракованную лошадку сгоряча не нарваться, старались селяне наши не у городских или приезжих барышников конька-дружка себе прикупить, а в соседней деревне у знакомцев, сродственников задешево взять годовалого жеребчика или кобылку молодую. Только где дешево, там и сердито: через какой-то срок в наших краях доброй породы не осталось. Оно и понятно, когда свежей крови давно не было, то порода на убыль идет, на нет сходит, вырождается. А без доброго коня и джигит не джигит, а таракан запечный, одно название.
Жил в ту пору в наших краях парень по прозванию Джаузаб. Молодой, горячий, на язык острый. Любил он коней пуще всего на свете. Хлебом его не корми, а дай верхом поноситься, поскакать по полям, по перелескам. Скольких коней он загнал-запарил – и не счесть. Отправят его, бывало, еще когда парнишкой совсем молодым был, с табуном конским в ночь лошадок пасти, чтоб паут, слепыши животных жарким днем не донимали, не жалили. Еще двух-трех таких же малолеток с ним снарядят, чтоб сподручней было с табуном управляться. Вот пригонят они коней к озеру какому, где трава посочней и питья вволю, костерок соорудят, запалят и усядутся один подле другого ночь коротать. Табун тут же близ людей ходит, кони травку щиплют, из озерка чистую водицу пьют, отдыхают от дневной работы, от жары летней. Ребята тоже днем разными делами заняты, умаются, заснут быстренько, ладошки под щеки положив, – завтра-то опять в работу на весь долгий день.
Вот Джаузаб этого самого момента дождется, не спит, поглядывает, когда товарищей его сон сморит. Встанет потихонечку, вытащит уздечку, с собой припасенную, краюху хлеба для примана и айда к табуну. Там подзовет к себе мерина покрупнее или иную лошадку, хлебца солью обсыпанного ей подсунет, взнуздает, на спину вскочит, пятками в бока поддаст и айда пластать вокруг озера, где посветлее от воды, тропка пробита, наезжена. А коль ночь лунная выдастся, то и совсем напрочь от ночевки ускачет. Особливо нравилось ему на холмы безлесные взбираться на самую вершину и оттуда вокруг смотреть, представлять себя древним воином, нукером ханским. Так всю ночь и гарцует, отмахает верст с полста, а как рассветать начнет, обратно к костру потухшему вернется, заезженного конька в табун отпустит и как ни в чем не бывало рядом с остальными караульщиками уляжется, будто всю ночь спал, никуда не отлучался.