И с тех пор неплохо зажил, ничто не мешало уходить в работу и добиваться результатов. К Ирине, ставшей впоследствии женой, испытывал неподдельную симпатию. Но не срослось, бывает. Однако точил иногда по ночам червячок, вспоминались бездонные насмешливые глаза, челка на глазах, от которой он был когда-то без ума. Гадал, стыдясь своих мыслей: как она там на чужбине? Работает, справляется, пустила корни? Нарожала детей, поди, своему Денису – таких маленьких непоседливых англосаксончиков…
Глава четвертая
Сегодня смотрелась в зеркало – долго и въедливо. Не понравилось. Решила это делать только в крайнем случае. Молодость спасалась бегством – как крыса с тонущего корабля. Ночью приснился Каморин – не рано ли? Точно такой же, как был одиннадцать лет назад – насмешливый, ироничный. Он много чего прятал за своей насмешкой и иронией. Как там у него в Сибири?
Покидая дом, я все же глянула в зеркало – не надела ли что наизнанку. Передернуло всю – реально Баба Яга в тылу врага. Утром съездила на кладбище, прополола могилку Дэна. Это было католическое кладбище – ни оградок, ни березок. В стороне какие-то склепы, странные скульптурные изваяния, ангелочки, подвергнутые тлену. В католичестве я не разбиралась, как, впрочем, и в православии – простительно для советского человека из интеллигентной семьи, получившего высшее образование.
В Америке я тоже особого идолопоклонства не наблюдала. Церкви работали, в них приходили, чтобы подумать, посидеть в одиночестве. По воскресеньям навещали храмы семьями, с покорными минами выслушивали проповеди. Мы тоже с Дэном приходили – раз в месяц, чтобы не выглядеть белыми воронами, с деланым интересом слушали священника, опускали понятливые лица. В протестантских церквях, посещаемых преимущественно темнокожими, было веселее. Те же дискотеки, танцы, хоровое пение – блюз, джаз, соул, роковые запилы…
Я побыла у могилки, пока Чакки носился по кустам и нервировал местных бурундуков. Дэн во сне не являлся, избавил меня от беспокойных ночей. А вот в дневное время я его видела везде. Он что-то забивал на чердаке, да так, что снаружи отваливались декоративные панели, и приходилось за ними бегать и подбирать. Катил груженую тележку из супермаркета к машине, при этом сквозь него проходили автомобили и пешеходы. Но это Дэна мало волновало, он улыбался. Он практически всегда улыбался, особенно на людях – выработал эдакий образ настоящего американца. То сидел в гостиной напротив меня, забросив ноги на стол, зевал и протирал очки. Первое время он часто тренировался, садился в кресло, задирал ноги на ближайшую поверхность, жаловался, что это неудобно и никакому русскому не придет такое в голову. Но надо уметь – мы теперь американцы. С чего он взял, что все поголовно американцы сидят, забросив ноги на стол, понятия не имею. «Шляпу купи, – советовала я. – Кольт и сапоги с набойками. Тогда к тебе точно ФБР не придет».
Я вернулась с кладбища, с унылой миной прошествовала от дорожки к дому, вспомнила, что забыла купить продукты. Ладно, буду дальше худеть – до полного абсурда. Я, наверное, единственная женщина в мире, которую беспокоит собственная худоба. По соседнему участку в миниатюрном бикини разгуливала Джесси Кабрера – что-то многовато сегодня на ней одежды. Супруг пропал – может, поссорились, может, по делам уехал. Я помахала ей рукой – Джесси сделала то же самое. На другой стороне дороги работал моторчик – пенсионер Гарри пилил дерево. Я постояла у альпинария рядом с прудиком – и то и другое безжалостно заросло травой. Надо как-нибудь в этом месяце найти время, чтобы ее выдернуть.
– Где была, Кристи? – Над кустом азалии выросла голова соседки Мэгги. Все привычно, бдительная гражданка на боевом посту.
– На кладбище, – сообщила я пронзительную правду.
– Понимаю, – вздохнула соседка. – И как там?
– Не очень весело.
– Да, твой Дэн был такой хороший парень… Но ты не расстраивайся, хорошо?
– Хорошо, – кивнула я.
Замечательный совет. Подобные советы может раздавать только милашка Мэгги, смутно представляющая, что такое семейная жизнь. До 1978 года она проживала с невыносимой старушкой-мамой, и как жаль, что старушка наконец-то преставилась.
Общаться с соседями в это мрачное утро совершенно не хотелось. Даже солнце светило как-то мрачно. Беспокоило что-то, предчувствия выбирались из подсознания и начинали точить. Я перемыла посуду, затем еще раз, протерла пол на кухне – затем повторно, после того как по нему пробежал вернувшийся с прогулки Чакки. Решила не ждать следующего месяца и отправилась бороться с травой. Недоверчиво поглядывала из азалии Мэгги: что это с ней? Просигналила, проезжая мимо, соседка справа Кларисса Старк – дескать, горячий привет бойцам трудового фронта. Машину занесло, но Кларисса спохватилась, и рыжий кот, собравшийся перейти дорогу, с визгом отскочил в сторону. Мне бы такого ангела-хранителя.
Напротив участка ветерана всех войн Гарри остановился черный «Остин» с хромированной решеткой радиатора. Опустилось стекло, водитель устремил взгляд в мою сторону. Екнуло сердце. Но я не подала вида, продолжала на корточках бороться с травой.
Это был темнокожий мужчина в темных очках и с аккуратной стрижкой. Я демонстративно села к нему спиной, но через минуту все же не выдержала, обернулась. Темнокожий включил передачу, и «Остин» бесшумно двинулся по дороге. Показались задние номера. На зрение я не жаловалась – эти номера мне ни о чем не говорили. Их выдавали точно не в штате Вирджиния.
Я ушла в дом и заперлась. Неприятности скапливались, топтались за порогом. Я продолжала заниматься хозяйственными делами. Скулил Чакки – животному приспичило погулять. Я выпустила пса на лужайку и снова заперлась. Снаружи доносились звуки яростной возни, рычание. Похоже, Чакки нашел себе компанию. Я выглянула в окно. Это оказался всего лишь енот, по неосторожности забредший на мой участок. Полосатое животное с отчаянным писком метнулось в кустарник, Чакки отважно бросился за ним. Минут через пятнадцать он вернулся в дом, изрядно помятый, но непобежденный.
День прошел бездарно. Если бы не трава у дома, то и вспомнить нечего. На ужин были сырные палочки с гренками, у Чакки – собачий корм. В принципе, одно и то же. Питомец сладко посапывал на коврике под дверью, я пыталась уснуть на втором этаже – чтобы раньше встать и подольше ничего не делать.
Тревожное состояние не отпускало. Я ворочалась на нашей с Дэном супружеской кровати. По потолку блуждали тени, воздух звенел, подрагивал. Я забылась, но через некоторое время очнулась, подошла к окну и отогнула шторку. Городок мирно спал. В паре домов работало дежурное освещение, призванное отпугивать грабителей. Не припомню, чтобы здесь кого-то грабили. Остальные участки погружались в темноту.
Дорога была пуста. Горел фонарь, разбрызгивая неяркий свет. На другой стороне дороги, практически напротив меня, стояла машина. Тоскливо заныло под ложечкой. Чего бы ей там стоять? У местных нет привычки бросать свой транспорт на дороге. Я таилась за шторкой, всматривалась. Двигатель не работал, осветительные приборы были выключены. Но в салоне кто-то присутствовал, иногда ворочался.
По очертаниям машина напоминала давешний «Остин» с номерами, выданными не в штате Вирджиния. Это были очень неприятные минуты. В горле пересохло, призрак провала, помахивая крыльями, начал виться над головой.
Прошло минуты четыре, в окружающем пространстве ничего не менялось. Только в салоне автомобиля замерцал огонек. Я тоже иногда курю – если волнуюсь. Мысли заворочались под черепной коробкой. Это могло быть по любую душу, не только по мою. Вспомнились слова Мэгги Робсон – люди в черном еще вчера блуждали по местечку, присматривались. Тогда они были в другой части городка, теперь – в этой. Что их привлекло в Плезанс-Крик? Моя радиостанция или что-то еще? Если найдут и начнут проверять мою подноготную, могут всплыть интересные факты, и ближайшие семьдесят лет я проведу в федеральной тюрьме. Хорошо, что предупредили…
Трепать себе нервы однозначно не стоило. Но спокойствие не возвращалось. Я была одна во вражеском окружении. Раньше из пикантных ситуаций выпутывался Дэн, а теперь Дэна не стало.
Я словно приросла к окну. Меня могли заметить и задаться вопросами. В любых непонятных ситуациях американцы вызывают полицию, но я же не собиралась это делать? Стоять под окнами законами штата не запрещалось – даже самыми тупыми. Запрещалось плевать в морских чаек, охотиться на енотов после двух часов ночи, заниматься сексом при включенном свете и в любой позе, кроме миссионерской. А вот под окнами стой на здоровье…
Я все же уснула, и остаток ночи прошел спокойно. На рассвете я подкралась к окну, осторожно выглянула. «Остин» пропал. Но дальше по улице стоял безымянный фургон, которого вчера точно не было. Обложили. Я хотела все знать. Привела себя в порядок, выпила кофе, выпустила Чакки погулять. Это несносное животное снова с кем-то сцепилось – на этот раз с котом. Чакки вернулся в дом обиженный, с поджатым хвостом, свернулся калачиком на коврике.
– Это жизнь, малыш, – назидательно сказала я. – Но ничего, когда-нибудь мы им всем отомстим.
Вторую чашку кофе я пила на веранде, мрачно наблюдая за фургоном. На нем было что-то написано, но точно не «ФБР». «Надо пирог испечь, – осенило меня, – с яблоками, вишней и сливами. Лишним не будет. Заодно и сама поем».
Ингредиентов дома не было – все продавалось в местном универсальном магазине. Заодно я хотела купить продукты – худеть дальше было уже страшновато.
Приведя себя в порядок, я обнаружила, что фургон пропал. Но осадок остался.
Супермаркет находился через три квартала. Я съехала с подъездной дорожки и под пристальным взором Мэгги Робсон отправилась за покупками.
Магазин был вместительный, и стоянка для автотранспорта – соответствующая. Я приткнула свою лилипутку и, беззаботно помахивая сумочкой, отправилась в лоно местного изобилия. Слежка отсутствовала – я вряд ли могла ее проморгать. Значит, пока живем.