Зэки орали, ругались, но стрелять не стали – боялись выдать себя. Один из них собрался прыгнуть, но подействовал окрик: «Бархан, отставить, хрен с ним! Все равно все кости переломает!»
В этом утверждении имелся смысл. Но парень был рожден под счастливой звездой. Он уже готов был умереть от множественных увечий, катился с кручи, цепляясь за препятствия, пару раз проделывал кульбиты – не по своему, разумеется, хотению. Выдрал пару кустарников, душевно саданулся о дерево. Он даже сознание не потерял, когда с трамплина шмякнулся в ворох мягкого можжевельника. Вот так и выходят из нормальных людей набожные…
Парень ползал по корягам, перетер веревку на запястьях, бросился по пади. К своим он выбрался минут через десять – весь страшный, оборванный, окровавленный, давился слезами, истерил: мол, дайте ему еще один автомат, он этих уродов будет крошить, как капусту! Боевой порыв не оценили – проворонил врага, потерял оружие, за это полагалась серьезная ответственность вплоть до уголовной. А то, что бежал, молодец, смягчил, так сказать, меру своей ответственности…
Описать координаты места падения он, в принципе, смог. Бойцы проделали марш-бросок по дну оврага, поднялись на косогор. Шли со всей осторожностью и все же попали под обстрел из дальних кустов. Зацепило одного, его впоследствии вынесли. Кусты огибали с двух сторон, ползли по-пластунски, давясь глиноземом. В кустах никого не нашли, кроме утоптанной травы и горстки стреляных гильз. Раздосадованные, бросились дальше – и снова чуть с разгона не запрыгнули в болото. Пока обходили, окончательно утратили ориентацию, выбрались на поляну и вызвали вертолет. Матерился в эфире майор Войцеховский, грозился всех разжаловать и отправить туда, куда Макар телят не гонял…
В Старцево входили двумя отделениями, шли медленно, от дома к дому. Строения поросли бурьяном, просели крыши. Оборванные провода электропередач свисали со столбов. Огороды безнадежно поросли бурьяном, на скособоченном плетне сидели вороны и ничего не боялись. Дорога, по которой многие годы никто не ездил, превратилась в полосу препятствий.
Лишь на паре участков теплилась жизнь: сорняки частично выпололи, произрастали нехитрые сельскохозяйственные культуры, в курятнике кудахтала живность. Из всех коммунальных удовольствий здесь имелась только вода в колодце. Но местных жителей это вполне устраивало.
Олег крался вдоль ограды, палец подрагивал на спусковом крючке автомата. Бардак процветал. Что мешало заранее заблокировать эту деревню, выставить дозоры на флангах? Зэки здесь были, не могли не завернуть на огонек.
Дрогнула шторка на залапанном окне, мелькнула изъеденная артритом рука. Худяков понятливо кивнул, отделился с двумя бойцами. Еще двое присели у ограды, приготовились стрелять.
Вениамин вернулся через несколько минут, шепотом доложил: старушке тысяча лет, что-то видит, но ни хрена не слышит, да и говорить разучилась еще при Никите Хрущеве. К ней не заходили, но знаками старается что-то изобразить, дескать, там, дальше. Дальше два участка полностью выгорели, в небо торчали обугленные дымоходы. На пепелище произрастал бурьян – уже не первый год.
В доме на околице кто-то жил. Падающий штакетник подвязали проволокой, окна крест-накрест заклеены изолентой – как будто тут днями напролет ревут бомбардировщики.
К участку подкрадывались с двух сторон. Худяков первым пролез через дыру в ограде, пропал в гуще полыни. Участок окружили, сузили кольцо. Но и здесь опоздали! Никто не стал бы их ждать.
Под крыльцом убогой избушки лежала мертвая старая собака с кровавой раной на брюхе. Животное долго мучилось, извивалось, теряло кровь.
Худяков первым проник в перекошенную избушку – и тут же выбежал обратно, согнулся, опустошая желудок. Рвало не только его, но и многих пацанов. Лучше бы не смотрели. Старушка – божий одуванчик в принципе не могла оказать сопротивления, не было нужды ее убивать. Несчастную толкнули, она перевернула лавку. Потом несколько раз ударили затылком о покрашенную известкой печку. Били с такой силой, что раскрошился кирпич. Ком тошноты сдавил горло. Это были нелюди, не имеющие права жить… Они и здесь все выгребли – яйца, картошку, морковку, рылись в теплых вещах. Судя по трупному окоченению, прошли деревню пару часов назад. Отвели душу…
– Твари, ненавижу… – Худяков бил кулаком по глиняному горшку, венчающему штакетину. – Объясните, товарищ майор, зачем убивать-то? Заходи, бери, старушка сама отдаст, и даже не объяснит потом, кто приходил… Удовольствие получали, суки… А если бы здесь семья с малыми детьми жила, их бы тоже в расход пустили?
Из деревни бежали, как от чумы, вязли в непересыхающей грязи. На опушке покрикивал капитан Кобзарь:
– Закончилась экскурсия? Все осмотрели? Можем продолжать поиски? Тогда вперед, группами по два, с интервалом два метра! Можете полюбоваться на следы, именно здесь наши упыри вошли в лес…
Обстановка менялась самым неприятным образом. Все чаще появлялись приметы цивилизации: просеки в лесу, узкоколейка, ржавые перевернутые вагонетки рядом с продавленным железнодорожным полотном. Этой веткой давно не пользовались. Но вела она с заброшенной шахты в поселок. Выявлять следы становилось все труднее – ввиду сокращения численности противника.
Этим маршрутом шли полтора десятка бойцов, знакомые лица – Худяков, Кобзарь, сержант Бурмин, рядовой Шабанов, другие. Капитан Кобзарь подошел к делу разумно, выстроил подчиненных, провел опрос: сельские жители есть? Желательно те, кто хорошо ориентируется в тайге, занимались охотой, рыбалкой или работали, скажем, в лесничестве. Трое вышли.
– Отлично, – прокомментировал Кобзарь. – За работу, солдаты! Особо отличившимся – дополнительный паек и сахар. По возвращении – двое суток отдыха при части. Даю слово офицера!
Главное – правильно вдохновить.
Двигались дружно – по едва приметному следу. Призрак старушки с проломленным черепом стоял перед глазами. За беглыми мерзавцами тянулся кровавый шлейф… Пищала рация, в эфир передавались последние новости: прошли Старцево, есть мертвый человек. Группе в Жиганах подготовить встречу на случай прорыва преследуемой группы. Отключить в поселке телефонную связь, закрыть почту. Сослуживцы ответствовали: телефонной связи в Жиганах и так нет – пьяный бульдозерист бодался со столбом электропередачи, так что в поселке нет не только связи, но и электричества. Это было неплохо, но слабо утешало – расстояние от Жиганов до Аргола не превышало пяти верст…
Часовая стрелка доползла до отметки «два». Отчаянно палило солнце.
– Курорт, братцы… – прохрипел кто-то из солдат, форсируя заросшую крапивой канаву. – Нахрена нам какие-то Гагры, Пицунды, Ялты?
За деревьями просвечивала крупная поляна. Нарастал вертолетный гул – кто-то собрался пожаловать в гости. Солдаты выбежали на поляну, залегли. Горький опыт уже имелся. Но зэки с головой дружили – воевать с такой массой вооруженного народа…
Над поляной завис МИ-8, стал медленно снижаться. Вздрогнул, коснувшись земли, винт по инерции вращался, будоража траву и срывая с солдат пилотки. Высадились два кинолога с овчарками. Животные прыжками носились по поляне, заливисто лаяли.
– Познакомьтесь, товарищи! – хрипло проорал кинолог. – Марс и Рапира, просьба любить и жаловать!
Пилот выбросил из салона несколько вещмешков с продуктами и решил не задерживаться. Машина взмыла ввысь. Это было неплохое подспорье.
– Товарищ капитан! – обиженно кричал оставшийся не у дел «следопыт» – А как же дополнительная порцийка сахара, отпуск при части?
– Будет тебе отпуск, Барыгин, – проворчал Кобзарь, – догоним лиходеев – и обязательно будет. Ты, главное, веры не теряй.
Вещей преступники не оставили, но сгодились следы. Собаки взяли след, рвались сквозь редеющий осинник. На открытых участках разгонялись, неслись галопом, люди за ними не поспевали.
– Эй, алё! – кричал запыхавшийся сержант Бурмин. – Мы вам тут что, механические машины? Сбавляй обороты, не поспеваем!
Жирный пот разъедал глаза, клык затвора автомата стучал по спине – неправильно повесил, а останавливаться не хотелось. Деревья, канавы, заросли дикой смородины вливались в единое целое – серое, кусачее, до смерти надоевшее.
Сочувственно поглядывал Вениамин Худяков – явно не тем занимается майор, что сделает из него генерала КГБ. Остальные уже привыкли к присутствию молчаливого чекиста – раньше косились, старались не материться через слово. Теперь перестали – злость и усталость брали свое.
Через час в окружающей местности стало что-то меняться. Показалась просека с пеньками – причем не старая, пеньки еще не заросли молодняком. Овчарки прокладывали путь, утробно рычали. Люди растянулись, тяжело дышали, проклинали кинологов с их питомцами – что может быть проще, чем бежать налегке!
За просекой виднелось открытое пространство. Не сказать, что потянулись индустриальные пейзажи, но все же… Здесь находилась заброшенная шахта. Или не совсем заброшенная – трудно делать выводы на бегу, с распухающей головой. Приземистые строения, просевшая крыша, гора заросшего бурьяном ржавого металлолома. Когда-то здесь добывали руду, возили вагонетками на обрабатывающие предприятия. Чернел за деревьями проход в шахту. Овчарки его игнорировали, бежали прямо. Волна солдат катилась по буеракам – к зданию складского типа.
С обратной стороны постройки выбегала узкоколейка и, петляя среди отвалов, убегала в тайгу. Шевельнулось в голове: «Строение не такое уж заброшенное». Бурьян вокруг расчищен, грудились бочки, горы бруса.
Здание ощетинилось огнем! Работали в три ствола – из крошечных окон, из заваленного старыми досками дверного проема! Снова застали врасплох. Зачем они туда залезли?
Заметались солдаты, самые догадливые повалились на землю, заползали в укрытия, благо таковых в складках местности было предостаточно. Орал от нестерпимой боли раненный в живот боец, катался по земле, разбрызгивая кровь.
Олег с разгона прыгнул в канаву, стащил со спины автомат. Гомонили военные, надрывал глотку капитан Кобзарь: