У Красноярска же, как и прежде, сохранялось обидное прозвище: Ветропыльск.
Был свеж в памяти разгар нэпа, недолгое мотыльковое процветание части тех господ, которых вроде бы смела революция. Пели скрипки в ресторане "Медведь", в городском пассаже частники бойко торговали мануфактурой и скобяным товаром, по главной улице раскатывали в пролетках на "дутиках", запряженных рысаками, владельцы кожевенных заводиков и колбасных заведений.
Вспоминая все это, думаю, что мы редко говорим о великом психологическом переломе, вызванном первым пятилетним планом. Нэп воспринимался как отступление, пусть временное. При отступлении не до смелых замыслов, при отступлении у мечты опускаются крылья…
И вот — пятилетний план, по тем временам дерзкий почти до неправдоподобия. Но твердый, конкретный план — партийный, государственный. В него поверили. Он воодушевлял. Был дан могучий толчок народной мысли и инициативе. Удвоилось, утроилось стремление работать как-то по новому, весело, с удалью, с азартом — и поднялась, пошла по стране волна соревнования, всколыхнувшая миллионы.
Красноярск начал строить крупный деревообрабатывающий комбинат, пустил обувную фабрику, стал расширять электростанцию. Вниз по Енисею отправился караван судов к безвестной протоке, где надо было поднимать заполярный порт Игарку.
Появились в городе проезжие в походном экспедиционном обмундировании, в брезентовых жестких куртках, с полевыми кожаными сумками. Для них Красноярск был раздорожьем. Дела гнали их в тайгу, в рудные горы, в тундру Таймыра. И все требовали сведений, советов, искали знающих людей, местных ученых, изучавших край.
Вот тут-то и определилось, что Красноярск развивался все же несколько однобоко.
Центром его научной мысли долгое время считался музей, ютившийся в старых торговых рядах. Просвещенные любители занимались археологическими раскопками, орнитологией, записями народных говоров, сбором образцов полезных ископаемых.
Было деятельное отделение Географического общества, на скромные средства снаряжавшее небольшие экспедиции и накопившее изрядные материалы о богатствах края.
Небольшой деревянный особняк занимала рыбохозяйственная станция, изучавшая обитателей енисейских вод. Сквозь запыленные окна виднелись стеклянные банки с заспиртованными рыбами и разная рыболовная снасть, развешанная по стенам.
В городе не было высших учебных заведений. Выпускники школ устремлялись в соседний Томск. Их мечтой был Томский технологический: первая пятилетка вызвала прямо-таки повальное увлечение техникой. Инженеры и прежде были по Сибири в цене, а с началом большого строительства спрос на "технарей" (но тогда и в помине не было этого слова, имеющего все же какой-то уничижительный оттенок) удвоился, утроился.
В общем, получилось так, что Красноярск оказался не очень подготовленным к наплыву представителей от различных проектных и строительных организации, жаждущих хотя бы некоторой научной опоры в сибирском городе.
Но как много может сделать человек, преданный идее, умеющий передавать другим свой энергетический заряд!
Можно сказать, что красноярская наука в первую пятилетку началась с Вячеслава Петровича Косованова, председателя отделения Географического общества.
Быть может, он был не самым одаренным и знающим из того кружка местных специалистов, которые как-то незаметно объединились его же усилиями. Но эти люди были самозамкнуты в узком кругу своих научных интересов. Только археология, только рыбы Енисейского залива, только местные бурые угли.
Косованов же обладал широким кругозором прирожденного организатора науки. В 1935 году Академия наук удостоила его звания профессора геологии и минералогии. Аттестационная комиссия оценила научные заслуги Вячеслава Петровича по совокупности. А в городе его стали величать "профессором Красноярского края", и странное это название отражало истинную суть дела.
Он был энциклопедистом. Казалось, знал о родном крае все, что могло быть доступно при существовавшем уровне исследований.
Но главное, главное: его знания никогда не были пассивными, инертными. Вячеслав Петрович словно бы примеривал, оценивал каждую новую их крупицу, чем и как это может быть полезно для развития края.
Я прожил долгую жизнь, мне посчастливилось знавать многих крупных людей. Пусть не близко, но в действии, на главном направлении их жизни. Однако не припомню среди них таких одержимых, бескорыстных фанатиков, каким был "профессор Красноярского края".
Он принадлежал к старшему поколению. К началу первой пятилетки ему было около пятидесяти. Вячеслав Петрович происходил из семьи служащего железоделательного завода в верховьях Енисея. Горный техник по образованию, Косованов смолоду пристрастился к поискам полезных ископаемых и был в этом удачлив. Именно он еще в 1909 году исследовал угли крупного Иршинского месторождения, одного из тех, что вызвали интерес к этому району, ставшему в наши дни восточным крылом Канско-Ачинского топливно-энергетического комплекса.
Талант Косованова в полную меру расцвел после установления в Сибири власти Советов. Он быстро нашел себя, охотно откликался на приглашения выступить с лекцией перед рабочими депо, поехать на крестьянских подводах в тайгу, где, по слухам, нашли "полезные камни".
Я встретился с Косовановым весной 1931 года.
Приехал в отпуск в родной город с Дальнего Востока. Не помню уж, по какому делу зашел в новое здание музея, в удивительное здание: по странной причуде архитектор перенес под холодное сибирское небо копию египетского храма. Там размещалось и отделение Географического общества.
С Косовановым столкнулся у входа. Поздоровался: я знал его с детства. Он кивнул в ответ и заторопился было мимо, но вдруг круто повернулся:
— Простите, не припомню, уж извините…
Я назвал себя.
— Сын Ивана Александровича? Как же, как же, оба были молодыми… Рано погиб, война…
Расспросил, чем занимаюсь. Узнав, рассердился. Разве в Красноярске изыскателю меньше дел, чем на Дальнем Востоке? Надо потрудиться для земли отцов, надо, надо…
Я, признаться, оторопел. Стаж работы у меня — год, зачем я нужен земле отцов? Но Косованов сделал вид, что не замечает моей растерянности.
— Сейчас тороплюсь, извините. Завтра после полудня. Прямо с заявлением, да. Организуем при обществе геодезическую секцию. Изыскания и научная работа.
Он протянул мне руку и исчез.
Три дня спустя, не догуляв отпуска, я в угловой башне музея уже помогал картографу Нилу Сушилину вычерчивать карту Туруханского края.
Дома у Косовановых всегда было полно званых и незваных. Друзья сына Николая, друзья дочери, ее мужа, речного капитана, а главное — работники всевозможных экспедиций, с которыми Вячеслав Петрович при крайней своей занятости не успевал поговорить на работе. В этом доме на небольшом столе раскладывали географические карты, спорили о природе образцов горных пород, курили, шумели допоздна. Когда хозяин дома успевал писать статьи, готовиться к докладам — не знаю.
На геодезическую секцию Вячеслав Петрович возлагал большие надежды. Он обладал великолепным чувством времени. Сколотил при обществе основательное ядро изыскателей как раз к моменту, когда первая пятилетка потребовала разведки будущих дорог, шахт, заводских площадок, гидростанций.
Секция наша размещалась в одной из башен "египетского храма". Выполняя разные мелкие работы, мы жили ожиданиями больших событий.
Они явно назревали. Косованов, взвинченный, нервничающий, ждал решающих известий из центра. Сообщалось, что комиссия во главе с Глебом Максимилиановичем Кржижановским (он-то знал Енисей еще со времен сибирской ссылки!) должна практически приступить к решению Ангаро-Енисейской проблемы.
И вот настал день величайшего торжества Вячеслава Петровича. Он буквально ворвался к нам в башню, размахивая бланком телеграммы. Его и без того сбивчивая речь прерывалась от волнения.
Ма поняли все же, что изыскания Красноярской ГЭС — дело решенное и что прежде всего нужно определить профиль речного дна от скалы Собакин бык до другого берега.
Кто-то спросил, когда начинать работы? Косованов на минуту онемел, потом взорвался:
— Когда?! Завтра же! Непременно! Собирайтесь! Да! Да!
Он умчался, а мы остались в некоторой растерянности. Завтра? Да ведь уже конец апреля, который в 1931 году выдался особенно солнечным и теплым. Енисей тронется вот-вот, уже взрывали ледовые дороги через реку, чтобы предупредить несчастные случаи…
Мы выехали на подводе до рассвета, переправились по захваченным доскам через полынью, промеры закончили затемно и вернулись в город уже ночью. Утром, придя на работу, увидели Вячеслава Петровича, в волнении бегавшего между нашими чертежными столами.
— Профиль! Профиль! — стонал он. — Давайте же! Прошу, пожалуйста! Надо сообщить данные! Телеграфом!
Геодезическая секция объявила себя ударным коллективом и выдвинула встречный план: работая без выходных, закончить рекогносцировочные изыскания за три месяца.
Летом и осенью 1931 года разведывались также створы в Саянах и ниже Красноярска, подле впадения Ангары. Разведки позволяли сказать, что по меньшей мере три гидростанции на Енисее строить можно. Другой вопрос — когда…
В своих работах Косованов развивал мысль, что строительство гидростанций хозяйственно оправдано существованием или созданием потребителей, нуждающихся в электроэнергии. Ученый побеждал в нем мечтателя. Он, страстный пропагандист Красноярской ГЭС, выступил с трезвым подсчетом: город со всеми его предприятиями и прилегающий участок Транссибирского пути могут освоить лишь незначительную часть энергии будущей гидростанции. Хотите видеть ее плотину — ищите природные богатства, в первую очередь — сырье для энергоемкой алюминиевой промышленности!
Именно он воодушевил не только местных геологов, но также учителей и школьников на массовые геологические походы в тайгу и горы. Сам ездил от отряда к отряду. Я как-то сфотографировал его в одной из таких поездок: худощавое лицо, холщовая блуза и соломенная шляпа-панама, за спиной самодельный рюкзак, скорее, заплечный мешок, поддерживаемый веревками. Вокруг ребята, протягивающие образцы камней.