– Я бы рада, только ноги совсем не ходят. На престольные праздники до церкви дойду когда, и то с трудом. Годы, они берут свое, – вздохнула Марфа Ивановна.
– Иван Павлович предлагает отца молодым врачам показать, может, помогут чем, – подал голос Василий.
Но потому, как он произнес эту фразу, было ясно, что говорили они об этом ни один раз, но все напрасно. И Марфа Ивановна лишь подтвердила предположение Менделеева.
– А чем врачи те помочь могут? Порошки какие дадут. Да что только мы ему не давали, кого только не звали: и бабок разных, и батюшки были, и монах один хаживал, псалтырь читал по многу раз. Нет, ничем, видать, ему не помочь уже. Я вам так скажу: коль бог определил ему такой удел, так тому и быть.
Василий был не согласен с ней явно, но промолчал, понимая, что спорить бесполезно. Он глянул на Ивана Павловича, который тоже пребывал в нерешительности, и предпочел не возражать хозяйке дома. А та продолжала:
– Мне-то давно понятно, за что ему участь такая выпала. Еще муженьку покойному сказывала, чтоб не связывался он с той штуковиной, через которую книжки безбожные производил. Ан нет, и слушать меня не хотел, все по-своему норовил повернуть, да деньгу лишнюю заработать. Думал через то сто первым богатеем сделается, а оно вот как обернулось…
– Что ж тут плохого? – с недоумением вставил слово Василий. – Книги на Руси печатать еще во времена Ивана Васильевича Грозного начали. Как же без них?
– Ладно б божественные, а то ведь срамота одна. Глянула я одну, хоть и в грамоте не особо сильна, и плюнула. Ничего там доброго нет. О блудных девках и мужиках гулящих пропечатано. В руки брать и то неловко…
Менделеев хотел было заступиться за покойного типографа, но заметил, как Василий подает ему знак молчать, и лишь тяжело вздохнул.
– Вот через эти книжки свои он в полное разорение и вошел, а потом и совсем слег да и помер. Царство ему небесное, – продолжала Марфа Ивановна. – А вслед за ним и Дмитрий, сынок наш старшой, по той же дорожке протоптанной идти решил, да господь остановил его, не дал богопротивным делом заниматься.
– Ой, бабушка, не права ты. Отец как раз издавал книги на христианские темы, – возразил Василий.
– Не может быть, – не задумываясь ответила та. – И о чем же они? Ответь мне, внучок.
– Об истинной вере, Воскресении Христа. Автор, правда, немецкий, но перевел его наш владыка Антоний.
– Это какой же Антоний? Который до нонешнего был, что ли?
– Он самый, – кивнул Василий.
– Ни за что не поверю. Не таков он человек был, чтоб немецкие книги читать. Они же ненашенской веры, не наговаривай зря на праведного человека. Добрый владыка был, не чета нонешнему.
Иван Павлович и Василий незаметно переглянулись друг с другом, не зная, что сказать в ответ. Неожиданно в комнату тихо вошла Агриппина Степановна, которая, видимо, давно слушала их спор. Марфа Ивановна сурово глянула в ее сторону, тяжело поднялась и, не произнеся ни слова, вышла из гостиной. А Агриппина Степановна остановилась напротив Ивана Павловича и, пристально смотря на него, ехидно спросила:
– Каким ветром занесло вас в нашу скромную обитель? Вы, как слышала, у нас в фаворе, с видными людьми дружбу водите. Чего это вдруг о нас вспомнили? Иль нужда какая? Так ничем помочь не можем. Нищие мы, скоро сами с сумой по миру пойдем. Или пожалеть нас заглянули?
Менделеев растерянно смотрел на нее, не зная, что ответить. Видя это, Василий одернул словоохотливую родственницу:
– Не говорите лишнего, тетушка, до сумы нам еще далеко. Пусть скромно живем, без изысков, но так многие живут. И нечего говорить о том, чего нет.
– Хороша скромность, – никак не желала та успокоиться, а, попросту говоря, ей хотелось с кем-то поспорить, проявить себя и обозначить свое место в доме, – сегодня на обед нам подали телячьи потроха! Если дело дальше так пойдет, скоро нас свиными хвостами кормить начнут.
Василий лишь отмахнулся от ее слов и ответил:
– Я не занимаюсь обедами, поговорите об этом со старшей кухаркой. А если вам чего не нравится, можете готовить себе отдельно. Препятствий не будет.
– Нет, вы послушайте его, – обратилась она к Ивану Павловичу, – он даже слушать меня не желает. Полное безобразие…
Неизвестно сколько бы продолжались эти излияния, если бы в дверях не появился ее муж Яков, державший в руках халат с оторванным рукавом.
– Груня, что мне с ним делать? Не могу же я надеть его вот так, без одного рукава? Его требуется пришить.
– На голову его себе натяни, – грубо ответила она, а потом добавила: – Ты что думаешь, я, хоть и бывшая, но все же жена полковника и сяду штопать твой вонючий халат? Да что у нас в доме, дворни мало? Поди найди кого-нибудь.
Яков, не зная, что сказать жене, повернулся и ушел, а Агриппина Степановна уже успела забыть, о чем она говорила с молодыми людьми, рассеяно глянула по сторонам, потом увидела вышитую подушечку на кресле, торопливо взяла ее со словами:
– А я все думала, куда она пропала из нашей спальни. – И не простившись, ушла вслед за мужем.
Оставшись вдвоем, Менделеев и Василий глянули друг на друга и громко расхохотались.
– И часто у вас такие спектакли разыгрываются? Ей бы на сцену, наверняка бы пользовалась огромным успехом, – улыбаясь сказал Менделеев.
– Я рад, что вы живете с Машей отдельно, а то бы и ей пришлось в этих спектаклях невольно участвовать.
– Согласен, – сказал Иван Павлович вставая.
Василий вызвался проводить его, и они вышли вместе. Не успели они сделать несколько шагов, как вдруг навстречу вышел из переулка незнакомый мужик в войлочной шапке на голове, в рваной шубейке и униженно, сняв шапку, попросил:
– Подайте Христа ради. Второй день как голодный…
Менделеев пригляделся и тут же узнал в нем того самого человека, которого он помог найти приставу Вахрушеву в первый день своего приезда в Тобольск.
– Карась, ты, что ли? – спросил он. – Неужели воровать бросил?
– Боязно, – признался тот, – ежели поймают, то сошлют к черту на кулички, еще и ноздри вырвут и срамной знак на лбу поставят. Вот и перестал. А есть-то охота. Дайте денежку, господа хорошие.
Карась явно не признал Менделеева и заискивающе смотрел то на одного, то на другого. Щеки у него были впалые, землистого цвета, пропал и живот, выдающийся раньше, словно спелая тыква из-под одежды, благодаря которому он и получил свое прозвище.
Менделеев развел руками, сказав:
– Извини, но у меня с собой и полушки нет.
И Василий, как оказалось, денег при себе не имел. Однако он предложил:
– Если ты действительно голодный, отведу тебя на кухню. Там хоть тарелку супа, но найдут.
– И хлеба пару краюх, – поспешил добавить тот.
– Думаю, и хлеба дадут. А ежели работы никакой не боишься, пристроим тебя к делу какому. Согласен?
– Надо подумать, – задумчиво ответил тот. – К примеру, мешки таскать, то у меня силенок надолго не хватит, а вот снег убирать, то могу…
– Ишь ты какой, с выбором, – усмехнулся Василий, и обратясь к Менделееву, сказал: – Придется нам с вами прямо тут попрощаться. Вы уж простите. А я отведу этого бедолагу к дядьке Кондратию, пусть он ему работу какую найдет. А первым делом накормит. Задарма и медведь в лесу реветь не станет, – не преминул вставить свое слово Карась.
– Да я не в обиде, – ответил Менделеев и отправился к себе.
Через несколько дней он случайно встретил Василия в коридоре гимназии, поинтересовался:
– Как там наш попрошайка? Не сбежал еще?
– Куда ему бежать, коль дома своего не нажил? Дядька Кондрат приставил его конюшню чистить, снег во дворе убирать, на ночлег определил в теплой кладовой.
– Все одно, приглядывай за ним, как бы беды не наделал. А чуть что не так, шепну приставу, он ему мозги мигом вправит.
– Пусть живет, а летом в деревню его направим или еще куда.
– Мое дело – предупредить, а там сам решай, – не стал спорить с ним Иван Павлович.
Глава двадцатая
С отставкой прежнего губернатора некоторое время эту должность исправлял вице-губернатор Рассказов, но вскоре в Тобольск был назначен новый губернатор – тайный советник Франц Абрамович Фон Брин. То был бывалый вояка, а вступив в преклонные лета, стал мечтать о мирной и спокойной жизни, породнившись с семейством другого выходца из Германии, некогда всесильного сибирского генерал-губернатора Ивана Борисовича Пестеля, после чего он каким-то непонятным образом получил чин тайного советника и хорошо понимал, что о большем ему вряд ли стоит мечтать. Потому в соответствии со своим значительным возрастом дела все вел неспешно, не особо вникая в суть того или иного вопроса. А значит, решили сибиряки, каких-либо крупных перемен, последующих с его стороны, им можно не опасаться.
С директором гимназии бароном Эйбеном у него установились самые приятельские отношения, а потому тобольские учителя приуныли, уже не надеясь на скорую отставку барона. А по поводу нового губернатора они грустно шутили:
– Знаете, почему у него чин тайного советника?
И когда были высказаны различные предположения следовал ответ:
– Да потому, как для всех тайна, за какие такие заслуги ему этот чин даден.
Со сменой губернатора вскоре поменяли и его первого помощника – Рассказова, который тот час получил назначение на иной пост, но уже в другой губернии. Прощаясь с Менделеевым, он пообещал довести дело об отставке директора гимназии до конца и хотел привлечь к этому влиятельных людей.
Но отставка барона «по здоровью» произошла лишь через несколько лет. Какое-то время эту должность исполнял учитель Набережнин, а вскоре прибыл утвержденный советом Казанского университета новый директор. И тоже немец: Адам Иванович Арнгольдт, попавший в немилость за свою неуступчивость и твердость характера к ректору университета, старавшемуся поставить на все ключевые посты близких ему по духу людей, а вот Адам Иванович пришелся не ко двору, поскольку будущий профессор медицины требовал от ректора покупки за границей новейшего оборудования, мешая тем самым вольно распоряжаться университетскими финансами.