Враждебность села сказывалась уже в том, что ни одна из местных баб или девок не пожелали идти в услужение для помощи Менделеевым по дому. Пришлось искать помощниц в близлежащих деревнях, где народ оказался посговорчивей. Оттуда нашлись две женщины, одна Олимпиада, оказалась теткой бойкой, хоть и в возрасте, а вторая, Серафима, незамужняя девка, согласилась нянчиться с младшими детьми и заниматься уборкой по дому.
Как только земля чуть прогрелась, Мария Дмитриевна засадила несколько грядок неподалеку от дома и теперь едва ли ни каждый день спешила туда глянуть на первые всходы. Быстро закончились съестные запасы, привезенные из города, и она отправила своего кучера с запиской к мужу, чтоб он закупил новую порцию продуктов. Молоко и домашнее масло ей несли за весьма скромную плату из соседних деревень. И как-то вечером разбитная тетка Олимпиада, не прерывая занятия стряпней на кухне, предложила ей:
– Слышь, Митриевна, а чего бы тебе самой коровку ни завесть? А лучше двух. И бычка на мясо. Не мешало бы и курочек, и уточек иметь в хозяйстве. Без яичек какая стряпня, сама понимать должна. Ни век же тебе побираться по чужим людям. Сегодня дадут, а завтра, глядишь, и кукиш покажут. Да и не уважают у нас таких, кто своего ничегошеньки не имеет, а все ему принеси да подай. У тебя, глянь, детишек-то какая орава, на ширмока не прокормишь. Ты меня слухай, дело говорю.
Мария Дмитриевна поначалу даже растерялась от такого предложения, поскольку перспектива обзавестись своим хозяйством ее просто пугала. Но чуть подумав, поняла, Олимпиада права и уже коль она перебралась в деревню, то жить здесь следует по своим законам. Вскоре та же Олимпиада, а по попросту как все ее звали, Липа, пригнала из своей деревни двух молодых коров, пояснив, что они взяты от соседей, у которых хозяйка умерла в прошедшую зиму, а муж, оставшись один, не знает, что с ними делать. Мария Дмитриевна поинтересовалась, как быть с оплатой, но та отмахнулась, заявив:
– Ему не к спеху, пождет до осени. Собирается на заработки в город податься, а как возвернется, за деньгами и заглянет. Вслед за тем у них появились куры и горластый петух, чему несказанно были рады дети, а там и утки, и пара важных гусей, громким гоготом заявивших о себе.
Отправленный под Ялуторовск возчик, вернулся через пару недель, привез белой глины и сообщил, что владелец тамошней стекольной фабрики собирается заглянуть к ним по каким-то своим делам. Тот вскоре заявился в село в лакированной коляске, запряженной парой резвых лошадок. Он сперва заглянул к управляющему, который доводился ему родственником, а потом уже пожаловал в господский дом.
Семейство Марии Дмитриевны как раз расположились после обеда на веранде, где они и приняли гостя.
– Разрешите представить моего двоюродного племянника Ивана Петровича Медведева, – отрекомендовал приезжего управляющий. – Он, как вам известно, владеет такой же стекольной фабрикой в местечке Коктюль. Прибыл в Тобольск по делам и вот решил к вам наведаться. Прошу любить и жаловать. Кстати, до сих пор не женат, все не может себе найти жену по вкусу. Так говорю? Или уже приглядел кого? – закончил он с улыбкой, незаметно подталкивая племянника вперед.
Иван Медведев был не высок ростом, имел голубые глаза и курчавые льняные волосы. Его слегка смуглое лицо портили следы от оспы, которые он, видимо пытался скрыть густой подстриженной бородкой. После дядиных слов он густо покраснел и поклонившись произнес, глядя в пол:
– Матвей Иванович считает, что все, как и он сам, должны жениться чуть ли не в малолетстве. А я вот решил сперва положение в обществе себе заработать, капиталец какой скопить, а тогда и жену в дом приводить.
Марии Дмитриевне гость понравился и она, выйдя из-за стола, предложила:
– Вы, верно, устали с дороги. Эй, Серафима, подай гостям чая, и, желая продолжить разговор, спросила: – А вы разве не считаете, что браки на небесах свершаются? Наша плоть, согласна, нуждается в земных заботах и утехах, но когда две души через церковное таинство соединяются то и забот как-то меньше. Я вот, грешная, вынуждена не только о себе, но и о семействе своем думать, потому и взвалила на себя груз, который не каждому мужику по силам, занялась фабрикой брата. Но зато детки мои при мне. Видят труды рук моих и всячески мне в том помогают.
Она заметила, что Иван Петрович не сводит взгляда с ее старших дочерей Ольги и Кати. И те, чувствуя это, как бы подобрались, сделали серьезные лица и время от времени тоже с любопытством поглядывали на гостя. Поэтому она поспешила назвать и ту и другую по имени, пошутив:
– Всех вы вряд ли упомните, вон их сколько. А эти, надеюсь, могут показать вам нашу усадьбу и даже побеседовать, а коль хорошо попросите, рукоделия свои продемонстрируют. Надеюсь, найдете с ними общий язык. Кстати, лет-то вам сколько?
– Да переросток он, за тридцать годков уже, – ответил за племянника Матвей Иванович, – о чем ему и толкую. Пора уже детишек нянчить, а он все капитал да капитал.
– Как тут не согласиться, – кивнула Мария Дмитриевна, – самое время, но не нам решать. Иван Петрович – сам себе хозяин. Может, пройдем к реке? Там и поговорим, а потом на фабрику заглянем.
Во время прогулки она заметила, что младший Медведев о чем-то оживленно беседует с ее старшими дочерями. Младшие девочки тоже во всю глазели на отделившуюся от них троицу и Апполинария, улучив момент, шепнула матери на ухо:
– Мамочка, а о чем они там говорят?
– Догони и сама спроси у них, – ответила та. – Они уже взрослые, у них свои разговоры. Вот ты вырастешь и тоже будешь с каким-то молодыми человеком разные разговоры вести. Придет и твое время.
В ответ Поля скорчила гримасу, ответив:
– Не-е-е, не буду. Хочу как матушка Степанида одна жить.
– Так она же монахиня, – пояснила Мария Дмитриевна, – рано тебе еще об этом думать.
Поля ничего не ответила и лишь упрямо сжала губы.
Потом они смотрели фабрику, после чего Мария Дмитриевна поинтересовалась у младшего Медведева:
– Что скажете, у вас, верно, все серьезнее и внушительнее. А рабочие не бунтуют?
– Так у меня они все как один вольнонаемные. Трудятся за плату. Я бы и вам советовал брать мужиков из соседних деревень, больше толку. Вы, как понимаю, еще не сталкивались со сбытом, а это самое трудное. За последние годы цена упала. Если раньше таких фабрик было раз-два и обчелся, то теперь их только в нашей губернии около двух десятков. Да еще из России везут дешевую посуду.
– Я уже думала об этом, – кивнула Мария Дмитриевна, – но наша фабрика долго не работала в полную силу, потому уже сейчас ко мне обращаются то затем, то за этим. А там, как говорится, с божьей помощью буду искать покупателей.
– Предлагаю объединить наши усилия, – предложил Иван Петрович.
– Надо подумать, – осторожно ответила Мария Дмитриевна, – но ваше предложение заманчиво.
Совет Медведева о найме вольных работников пришелся как никогда кстати. Все через ту же Олимпиаду, имеющих родню и знакомых чуть ли не во всех окрестных деревнях, были оповещены местные крестьяне и в Аремзяны потянулась вереница крепких мужиков, желающих подзаработать. Труднее было с мастерами-стеклодувами. Приходилось на ходу обучать молодых, сообразительных парней, но получалось далеко не у всех, было много брака, который мужики охотно забирали себе домой.
К осени в фабричных складах накопилось несколько тысяч штук различной посуды и аптечных изделий. Из Тобольска стали приезжать купцы, предлагающие свои услуги по ее продаже на ярмарках. Но соглашались платить деньги вперед далеко не все. Оставляли расписки, обещая расплатиться лишь после продажи.
– Ты, Митриевна, пойми, у нас лишних денег нет и быть не может, – твердили все как один, – денежки наши в деле. Вернемся обратно с ярмарки, вот тогда и расчет будет.
Но она была рада и этому. Вот только не все аремзянские работники соглашались подождать и требовали оплаты сразу по окончанию работы с наступлением осени, поскольку в зимнее время плавильные печи гасили до весны, поскольку слишком велик был расход дров для них. Приходилось занимать деньги у знакомых, платить из жалованья Ивана Павловича, который сердито крутил головой и в который раз предлагал ей бросить это дурацкое занятие по управлению фабрикой.
Однажды он передал ей письмо от их общего знакомого Петра Дмитриевича Жилина, когда-то жившего в Тобольске, а затем перебравшегося на Урал. В молодые годы, живя еще в Тобольске, он несколько раз безрезультатно сватался к богатой наследнице из рода дворян Павлуцких. Ее поместье находилось в нескольких верстах от Аремзян, но бывать там Марии Дмитриевне пока не приходилось, хотя с самой хозяйкой она познакомилась еще в молодые годы. Петр Жилин, будучи человеком военным, после отказа невесты, дабы не так страдать и не быть предметом насмешек попросил перевод в другой город и обосновался в Уфе. Там он женился, обзавелся детьми, но супруга его оказалась неизлечимо больна и через несколько лет скончалась.
Меж тем Мария Павлуцкая, оставшись одна, не обрела счастья. И близкие к ней люди поговаривали, будто она, находясь под влиянием своей тоже незамужней подруги, готовит себя к уходу в монастырь и для этих целей даже готова отдать отцовское имение в пользование церкви.
И вот по прошествии многих лет Петр Александрович Жилин решился через Марию Дмитриевну узнать, не согласится ли его бывшая возлюбленная пойти с ним под венец, с чем и обратился к своим давним тобольским друзьям Менделеевым.
Мария Дмитриевна несколько раз прочла его письмо и решила ответить ему отказом, не желая выступать в роли свахи, а тем паче сводней. Но потом в ней что-то шевельнулось, и она подумала, что это и есть христианский долг, состоящий как раз в том, чтоб соединять людские сердца. И тогда она решительно села за письмо к Павлуцкой.
Через несколько дней она получила ответ от Марии Александровны с отказом и нежелании даже вспоминать о ее бывшем женихе, о чем Мария Дмитриевна тут же сообщила Жилину. Зато Павлуцкой по непонятной для себя причине написала довольно длинное послание о долге женщины перед богом и людьми. А в конце предложила той н