авестить ее в Аремзянах. На это та дала свое согласие и обещала непременно заехать в ближайшие дни.
После Покрова, когда снег надолго устлал ухабистые деревенские дороги, крытый возок остановился на Аремзянском взгорье, возле господского дома. Из него вышли две барышни средних лет: Мария Александровна Павлуцкая и ее подруга, проживающая последние годы в ее именье, – Екатерина Федоровна Непряхина. Если Мария Александровна была женщиной живой, подвижной, с озорными глазами и вздернутым носиком на утратившем девичью свежесть лице, то ее подруга как бы несла свою высокую статную фигуру и смотрела на мир с излишней строгостью и пристрастием. Даже то, как она прижимала локти к телу, спрятав пальцы в бархатную муфту, чувствовалась ее причастность к праведному, монашескому образу жизни. Об этом же говорило и ее изможденное долгими постами худое лицо.
Если Павлуцкая первая выскочила из возка и тут же начала оглядываться по сторонам, то Непряхина степенно поставила на запорошённую снегом землю, сперва одну ногу, перекрестилась, и лишь потом вынула другую и осталась так стоять, ожидая, когда навстречу им выйдет хозяйка дома. Павлуцкая тут же начала что-то весело щебетать, обратившись к ней, а увидев вышедшую на крыльцо Менделееву, приветливо помахала той рукой.
В доме их ждали нарядно одетые дети, с интересом разглядывающие приезжих. Девочки сделали книксен, а Ваня с серьезным видом щелкнул каблучками и чуть картавя произнес:
– Здравствуйте.
Павлуцкая, тронутая этой сценкой, расцвела и кинулась целовать младших девочек, спрашивая, как кого зовут. Те смущенно отвечали, а когда очередь дошла до Вани, он без запинки назвал себя:
– Иван Иванович, – и чуть подумав добавил: – Менделеев буду.
Непряхина же смотрела на все происходящее, не сходя с места, а потом неожиданно сделала знак Апполинарии и отозвала ту в сторону. Затем извлекла из муфты ладанку на шелковом шнурке и повесила ей на шею со словами:
– Храни тебя господь.
Мария Дмитриевна несколько озадаченная таким вниманием к своей средней дочери, ничего не сказала, но сочла за лучшее проводить их в небольшую гостиную, куда выходили двери остальных комнат. Там они, не сняв верхней одежды, расположились на низких креслах, сохранившихся со времен прежних хозяев.
– У вас очаровательные дети, – с улыбкой отметила Павлуцкая, – как вам удается с ними справляться?
– С божьей помощью, – со вздохом ответила Мария Дмитриевна, – если бы не фабричные заботы, могла бы уделять им больше времени. А так зачастую они предоставлены сами себе.
– От души вам завидую. Я вот оказалась лишена подобных радостей, – рассеянно заметила Павлуцкая.
– У каждого свое предназначение, – наконец подала голос Непряхина. – Нам не дано знать божий промысел. Призирать за сирыми и убогими тоже великий труд.
Мария Дмитриевна перевела на нее взгляд и заметила:
– Не могу не согласиться. Любить следует не только тех, кто рядом, но и, как вы верно сказали, сирых и убогих. Но, хуже будет, если мои дети станут ими и будут просить кусок хлеба у сильных мира сего. Грош цена такой матери и незавидна ее участь в Царстве Божьем. Пока мне не в чем себя упрекнуть, я даже пожертвовала семейным счастьем, оставив мужа одного, перебравшись сюда. Надо думать, есть и такие, кто осудил меня за подобный поступок, а потому ваш визит необычайно важен для меня. Приехав сюда, уже этим вы дали мне понять свое расположение.
– Вы правы, Мария Дмитриевна. Вы для нас пример истинного благонравия, истинной заботы о близких. Потому мы далеки от каких-либо осуждений о ваших поступках. Напротив, я бы хотела пригласить вас, а если вы сама не сможете, то ваших старших дочерей к себе на Рождественские праздники. Что скажете? Понимаю, вам надо подумать, но так или иначе мое предложение остается в силе.
Мария Дмитриевна в ответ кивнула и предложила подать чая. Но те, переглянувшись, отказались.
– Не хотим вас надолго задерживать и отвлекать от забот, – взяла разговор в свои руки Непряхина. И по ее манере говорить и держаться было понятно, что именно она главенствует в их дружеских отношениях с Павлуцкой. – Мы заглянули к вам лишь для того, чтоб узнать о письме известного вам господина, на которое вы изволили сослаться. Не могли бы вы показать его нам, – продолжила она, – или хотя бы изложить суть его притязаний, дабы мы не судили о том превратно.
– О каких притязаниях вы говорите? – удивилась Мария Дмитриевна.
Неожиданно Павлуцкая прервала их и заговорила сама, обратившись к своей спутнице:
– Дорогая Катенька, не нужно столь категорично разговаривать с милейшей Марией Дмитриевной. Она взяла на себя труд и ответственность сообщить о письме, – тут она замялась, не решаясь вслух произнести имя человека, о котором шла речь, – скажем так, известного нам господина. Это весьма приватный вопрос, и я верю каждому слову из письма Марии Дмитриевны.
– Скажите, – обратилась она уже к Менделеевой, – вы уверены, что письмо, полученное вами, написано искренне и от души? Мне очень важно это знать. И, поверьте, не хотелось бы в том усомниться. Вы согласны?
Мария Дмитриевна выслушала и ту и другу гостью, и мысленно обругала себя, что ввязалась в эту, начинавшую дурно пахнуть историю, представив, какие слухи пойдут по городу на этот счет, когда все откроется. А это рано или поздно должно стать известным не только им троим, но и тем, кто пусть косвенно принимает участие в их встрече: горничным, кучеру, просто случайным людям. Что станет с ней тогда? Ей откажут во всех приличных домах, а хуже всего и дочери невольно станут соучастниками ее необдуманного поступка. И тогда можно забыть о их достойном замужестве. Вряд ли хоть один жених из благородного семейства предложит им свою руку.
Она несколько раз встряхнула головой, пытаясь отогнать дурные мысли и предчувствия, и с натянутой улыбкой спросила:
– Мария Александровна, простите, но я не понимаю, чем вызвано ваше недоверие. Если вы не доверяете мне, зачем было приезжать? А тот господин, имя которого вам хорошо известно, но вы почему-то не желаете произносить его, честнейший и порядочнейший человек из всех, кого мне довелось знать. Или вы совсем не верите в чистоту людских помыслов? Но ведь вы же верите в господа нашего и христианские заповеди вам не чужды. А не сказано ли там: «возлюби ближнего своего». Но можно ли любить без веры ему? Именно с веры начинается любовь? Без веры не может жить ни один человек, а тем паче христианин. Так в чем же ваши сомнения?
И тут Павлуцкая неожиданно разрыдалась и, давясь слезами, всхлипнула:
– Мне страшно.
– Чего же вы боитесь? – удивилась Мария Дмитриевна. – Вы боитесь собственного счастья.
– О каком счастье вы говорите? – вновь подала голос Непряхина. – Откуда оно может взяться? Письмо этого господина, написанное непонятно с какой целью, – пояснила она, обращаясь к Менделеевой, – лишило Марию Александровну покоя. Вы даже не представляете, какие страдания она перенесла. Это искушение! Иначе не скажешь.
– О чем вы говорите? – изумилась Мария Дмитриевна. – В чем, вдруг, вы увидели какое-то искушение? Она любима и, как понимаю, в ней самой живы прежние чувства. Так что мешает этим двум людям соединиться и жить как законные муж и жена?
– То – не единственный путь, – не сдавалась Непряхина, – как вам известно, блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят. А коль она решится связать себя с мужчиной, какой бы он не был, то нечего и думать о духовной чистоте. Да и поздно уже, – добавила она.
Мария Дмитриевна поняла, что все ее доводы напрасны и замолчала. Воспользовавшись этим, Непряхина поднялась, и направилась к выходу, произнеся на ходу:
– Маша, нам пора.
Та встала и, не глядя на Менделееву, покорно отправилась вслед за подругой. Потом обернулась и прошептала:
– Простите, я вам еще напишу, но сейчас я в смятении. И спасибо вам, – потом вспомнив, спохватилась: – Я там для ваших деток гостинцы приготовила, скажу кучеру, чтоб занес. А на Рождество девочек жду. Со всей душой и радостью жду. Прощайте.
Мария Дмитриевна перекрестила ее и осталась одна, думая правильно ли она поступила, взявшись устраивать судьбу, по сути дела, чужих ей людей.
Ее переписка с Павлуцкой продолжалась всю зиму и в результате та решилась на встречу с Петром Дмитриевичем Жилиным, в случае если тот вернется в Тобольск. Жилин, в свою очередь, обещал сделать это, как только разделается с делами и получит отставку по службе. После чего Мария Дмитриевна могла облегченно вздохнуть, считая это дело доведенным до конца. И действительно осенью Жилин и Павлуцкая благополучно обвенчались в присутствии четы Менделеевых.
Глава девятая
В тоже время наезды Иван Павловича в Аремзяны не прошли бесследно и летом того же года Мария Дмитриевна поняла, что ждет очередного ребенка. Родилась девочка, которую окрестили Варварой, но и ее постигла незавидная участь уйти в мир иной, не прожив и месяца. Оставшийся на попечении Ивана Павловича отец его супруги, благополучно доживший до глубокой старости, всерьез занемог и последние два года уже не выходил из дома, оставаясь все в том же забытьи, как и раньше. Смерть его совпала с рождением малютки Варвары и Мария Дмитриевна, еще не оправившаяся после родов, в похоронах отца почти не принимала участия, глубоко переживая очередную потерю.
Неожиданно в город пожаловал Иван Петрович Медведев, помогший ей в продаже посуды и в своих письмах неизменно славший поклон их старшей дочери Ольге. Та тоже делала небольшие приписки в ответных письмах матери, обращаясь к нему не иначе как «любезный Иван Петрович». Сама же Мария Дмитриевна не знала, чем закончится эта дружеская переписка, но надеялась, что ее тайные надежды оправдаются.
Так и вышло, Медведев выложил перед ними привезенные с собой подарки и робко произнес:
– Я бы желал попросить руки Ольги Ивановны…
– Не вижу причин для отказа, если Оленька не станет возражать, – несколько поспешно заявила Мария Дмитриевна и глянула на мужа.