Тот было замялся, по потом покорно кивнул, понимая, что все уже решено без его согласия. Хотя будущий зять был старше дочери на пятнадцать годков и особого энтузиазма у будущего тестя не вызывал. Венчание назначили сразу после Рождества и в доме Менделеевых наступило радостное оживление. После свадьбы Ольга вместе с мужем уехала в Ялуторовск, а Мария Дмитриевна с детьми вернулась обратно в Аремзяны.
Еще через два года в их семье появился сын, нареченный Павлом, после чего она дала понять мужу, что вряд ли способна произвести на свет очередного ребенка. Ивана Павловича это нисколько не смутило, и он философски заметил:
– То не нам решать. Как знать, как знать дорогая… Человек предполагает, а вот что господь нам уготовит, то нам знать не дано. Может, еще кто народится, лишним не будет…
И господь, словно услышал его и послал действительно последнего на этот раз ребенка. Мальчика.
Роды были трудными и кроме повитухи был приглашен губернский доктор из немцев, наблюдавший за роженицей из соседней комнаты на случай, если потребуется его помощь. Отправили за Иваном Павловичем и тот, едва войдя в дом, услышал громкие крики жены из спальни. Он спросил у горничной Серафимы, которая приняла у хозяина шубу:
– Давно роды начались? – кивнув в сторону комнаты, из которой слышались крики и стоны роженицы.
– Почти что с утра, как вы на службу уйти изволили, – отвечала та, криво улыбаясь.
– Чего лыбишься? – спросил он ее грубо.
– Не ждала от вас такой прыти. Пора бы и остепениться в вашем возрасте, а вы все как молодой.
– Чего от бога дано, того не скроешь, – улыбнулся он в ответ. – Зайди-кась ко мне, покажу что-то.
– Знаю я, чем ваши показушки кончатся.
– А коль знаешь, чего противишься? Ну, заглянешь на минутку, пока все там хлопочут? Долго не задержу. За одним и переодеться поможешь…
– Да уж зайду, от вас не отвяжешься, – лениво потянулась она, проведя ладонями по грудям, ежели одарите чем…
– Само собой, – ответил он и двинулся к себе в кабинет.
Серафима вскоре быстро юркнула вслед за ним, прикрыв дверь на щеколду и стала помогать снять мундир, сапоги, брюки. Оставшись в подштанниках, Менделеев немедленно притянул ее к себе, а потом одним махом повалил на кровать и попробовал заголить сарафан. Та покорно молчала, лишь вздыхала, кося глазами в сторону двери.
– Что у тебя тут за притча? Никак не снимается, – недовольно спросил он, дергая одной рукой за какую-то часть одежды.
– Так, поди, булавкой застегнуто, вы, ваше благородие, сообразите, как с ней разделаться, а я подожду, – насмешливо отвечала та, поудобнее устраиваясь на кровати.
– Змеиное племя, – выругался тот, – специально, да, закололась от меня?! Ничего, справлюсь…
– А то как же, вы со всеми нами справились и даже с подружками моими, что ко мне в гости хаживали. Ни от кого отказа не было. Неужели с махонькой железкой совладать не можете?
– Ай! – вскрикнул он вдруг, и выдернул руки из-под юбки, сунул палец, с которого капала кровь, в рот. – Змеюка подколодная! Гадина! Жаба зеленая!
– Конечно, батюшка, конечно. Я ж и виновата за слабость свою. За то, что вам от меня сроду отказа не было. Теперича я и змеюка подколодная и жаба зеленая! Ладно, ругайтесь себе, сколь хотите, я уж привыкла… Давайте лучше пальчик свой, полечу, как умею…
Она притянула его руку к себе, извлекла откуда-то хлебный мякиш, пожевала и заклеила им ранку.
– Ну как? Полегчало?
– Расстегни сама булавку эту, а то сорву как есть всю твою амуницию…
– Настроения нет, – потянулась всем телом Серафима, – да еще ваша женушка кричит с утра. А вы почему к ней не пойдете, она спрашивала…
– Да что я не слышал, как бабы орут? Она семнадцатый раз рожает, попривык уже. Как родит, то придут, скажут…
И в этот момент в дверь комнаты постучали…
– Кто там? Занят я, – ответил Менделеев, не спеша вставать.
– Мальчик родился, – послышался голос из-за двери, – поздравляю вас…
– Спасибо, – откликнулся он, – переоденусь и зайду скоро.
Глава десятая
Вечером вся семья Менделеевых собралась за столом, прислуживала все та же Серафима и неизменная Олимпиада, обращавшаяся к главе семейства не иначе, как «Вань», «Ванюша», что тот терпеливо сносил. Зато Марию Дмитриевну она звала не иначе, как «Митревна», а иногда и просто «госпожа Мария Дмитриева». Вот и сейчас, она, подавая Ивану Павловичу тарелку с вареной рыбой, громко сказала:
– Ты, Ванюша, стекляшки свои с носа сними, а то не приведи господь, кость какую за ними не разглядишь, опять подавишься, спасать не стану…
– Не подавлюсь, – беззлобно отвечал тот, привыкший к ее колкостям.
– Новорожденного как назовете? – спросила она, глядя на его супругу, сидевшую в ночной рубахе, побледневшую и осунувшуюся.
– Ой, Липа, отстань, не до того. Едва жива осталась, потом поговорим, – отвечала она слабым голосом.
– И чего я спрашиваю, – продолжала разглагольствовать Олимпиада, – как батюшка скажет, так и наречет… Надо в святцы глянуть, какие там на эту пору имена имеются…
– Это с чего вдруг батюшка? – вспылил Иван Павлович. – Раньше у самих ума хватало имена своим детям давать и тут решим. Мне вот Николай нравится. Тем более он на троне сейчас.
– А раньше ты хотел Александром назвать первенца, а батюшка сказал, что лучше будет Иваном, ты и согласился.
– Так-то, когда было, ого-го. А что из него вышло? Никакого толка. Серафима, принеси-ка мне рюмочку, выпьем за новорожденного раба божьего Николая.
– Серафима, ключи от буфета у меня, не дам, – неожиданно окрепшим голосом отвечала Мария Дмитриевна. – Не бывать Николаю, у меня другая задумка.
– Говори…
– Не скажу, срок не пришел, пока что слаб мальчик. На крестинах самому батюшке и скажу.
– Как хочешь, – равнодушно ответил муж и встал из-за стола, – чего-то есть расхотелось…
Он прошел в свой кабинет, чуть походил, потом заглянул за диван и втянул из-за него большую бутыль зеленого стекла, но она оказалась пустой. Плюнув, он вышел в сени и увидел заносящего дрова Савельевича, спросил:
– Если денежку дам, принесешь, что обычно прошу?
– У вас же было, на той неделе привез…
– Кончилось…
– А у хозяйки, в буфете давеча видел разные вина стоят.
– То в буфете, а не у меня…
– Вот печи растоплю, тогда загляну до вас, барин.
Перед сном Мария Дмитриевна собрала всех детей возле домашнего иконостаса и с молитвенником в руках читала акафисты, дети робко подпевали, громче всех старалась одна из дочерей, кланяясь чаще других, из-за чего мать озабоченно поглядывала на нее. В конце появился Иван Павлович и, громко икая, встал рядом со всеми. Мария Дмитриевна одарила его осуждающим взглядом и продолжила молитву.
…Мальчика крестили через несколько дней в роскошном храме Богоявления, где когда-то венчалась чета Менделеевых. Батюшка, дойдя до наречения младенца православным именем, открыл месяцеслов и громко читал вслух:
– На нынешний месяц святые имена: Фёдор, Ефим, Антон, Пётр, Николай, Арсений, Марк, Савва, Ефим, Захар, Лаврентий, Лев, Павел, Иван, Максим, Евгений, Илья… – Он искоса поглядывал на Марию Дмитриевну. Но та молчала и он продолжил: – Ефим, Пётр, Иван, Николай, Гавриил, Георгий, Яков, Егор, Тимофей, Моисей…
Мария Дмитриевна перебила его, назвав другое имя:
– Дмитрий…
– Так нет на эти дни в святцах имени такого…
– Теперь будет, – твердо вымолвила она и протянула руку с зажатым в кулаке золотым кольцом, украшенным большим зеленым камнем.
Батюшка быстренько ткнулся устами в ее кулачок и подхватил перстень, согласно повторил:
– Крестится раб божий Димитрий…
…Когда семейство возвращалось домой, Иван Павлович робко спросил:
– Никак в честь своего батюшки решила назвать?
– Правильно. Больше детей рожать не стану, а потому, – жестко глянула на мужа, – хватит тебе и Серафимы, коль смирить плоть свою не можешь никак.
Тот поморщился и попытался возразить:
– Так батюшка твой на старости лет умом тронулся… Книжки не понятно о чем писал… За все брался, хватался, беда одна…
– Зато ты телом вроде здоров, а толку никакого. За что ни возьмешься, только напортишь, все из рук валится, хозяйство на мне, а теперь и жалованья лишился. Каково мне? Старший сын по твоей милости тоже Иван. И что с того? Из него тоже добрый выпивоха вышел, весь в тебя. Павел – в честь твоего батюшки – тих да робок, непонятно кем вырастет. Пусть хоть один в батюшку моего удастся, рада буду. Его не только в Тобольске, а по всей Сибири знали и привечали. Не так?!
– Так, дорогая, так, – вздохнул он.
– А мне тоже по душе, – встряла одна из старших сестер, идущая сзади. – Дмитрий Солунский – Сибири покровитель, а Дмитрий Ростовский, который «Четьи минеи» сотворил, все их читают.
– Ага, особенно ты, из рук не выпускаешь, глаза бы не глядели, – попробовал вставить свое слово Иван Павлович.
– Так они у тебя и так давно не глядят, видать шибко бога прогневил, – с усмешкой пресекла мужа Мария Дмитриевна.
Иван Павлович обиженно поджал губы, попытался уйти вперед, но глаза подводили, и он тут же провалился в сугроб, беспомощно тянул оттуда руки, ожидая, чтоб кто-нибудь помог ему выбраться.
…Тобольская губернская гимназия с годами разрослась и уже давно не вмещала всех воспитанников. Прибавилось и число учителей, закончивших университеты. Но и те, кто не имел полного образования, проработав достаточно долгий срок, не желали подавать в отставку и всеми силами держались за свое место.
Вот и Иван Павлович наверняка бы послужил еще на должности директора, если бы не зрение. Печальнее всего было то, что придется оставить служебную квартиру и вслед за женой и детьми перебраться в Аремзяны. А это значит лишить себя встреч с друзьями и знакомыми и даже не иметь возможности получать письма от родных, поскольку никто эти письма из города в дальнее село не повезет.
Несмотря на плохое зрение, он заметил, что молодые учителя уже давно неодобрительно косятся в его сторону, о чем-то шепчутся по углам, а при встрече с ним небрежно кивают, словно имеют дело с давно отслужившим отставником, путающимся у них под ногами со своими бедами и заботами.