– А ты куда смотришь? Дальше живота своего ничего не видишь? Почему не остановишь? Он так скоро тараканов начнет в рот себе класть. Тьфу!
– Зря вы так, барыня, – отвечала та, – пробовала отобрать червяков и жуков этих, сколько разочков пробовала, а все зря. Он кричать начинает, кусаться, за палку хватается, того гляди, огреет меня… Нет уж, вы сами с ним разговаривайте, а меня увольте…
– Тоже мне, с ребенком управиться и то не можешь. На что только и способна? – Потом, немного остыв от своей гневной вспышки, произнесла тихо: – И что ж с ним таким делать?
– А ничего не надо делать-то, – в тон ей ответила Серафима. – Упрямый он, в вас пошел. Не слухает никого, все сам решает. Только хуже будет, если силой с ним пробовать. Одна надежда, – господь управит…
Мария Дмитриевна внимательно посмотрела на нее, словно впервые увидела и тихо произнесла:
– Да, твоя правда. Из всех моих деток он один такой у меня – своевольный. Все по-своему норовит. Не знаю уж, в меня ли пошел, но вот в деда своего, точно. И губы так же поджимает и никто ему не нужен, один играет, если это можно игрой считать…
– Ну и пущай играет, подрастет, бросит, глядишь, – поддержала ее Олимпиада, – у всякого свой норов и сколько его не переиначивай, все без толку.
– Э-э-э, плохо вы нашу корнильевскую породу знаете, – усмехнулась Мария Дмитриевна, – те своего дела сроду не бросали, а уж бога и подавно не слушались, напролом шли. Только все одно молиться за него особо стану, пока силы есть. – Она перекрестилась, подняла голову кверху и увидела высоко в небе парящего в одиночестве ястреба, задержала на нем взгляд.
Вслед за ней поднял голову и Дима, показал пальцем на ястреба и ясно выговорил:
– Птичка… Хочу…
– Чего хочешь? – спросила, наклоняясь к нему мать. – Птичку?
– Туда хочу, – четко выговорил он и несколько раз взмахнул руками.
– Да не может человек летать, не дано ему это, – потянула она его к себе, – кто пробовал, тот с жизнью простился. И тебе несдобровать… Угомонись…
– Хочу! – упрямо топнул тот ножкой, не отводя глаз от ястреба…
Мария Дмитриевна снова перекрестилась, покачала головой, развела руками и пошла в дом с тихой улыбкой, несколько раз оглянувшись на сына.
Глава двенадцатая
…Меж тем зрение у Ивана Павловича ухудшалось с каждым годом. Местные врачи беспомощно разводили руками, предлагали ему различные травяные настои в качестве примочек на глаза, которые больному никак не помогали. Мария Дмитриевна, обеспокоенная этим, написала брату в Москву о их беде, спрашивая совета. Тот обещал помочь, но прошел почти год, прежде чем он сообщил, что нашел доктора, который обещал обследовать Иван Павловича и в случае благоприятных показаний полностью исцелить его, проделав операцию на глазах по удалению катаракты.
– Что это за штука такая? Катаракта? – спросила она мужа, прочтя письмо из Москвы.
– Насколько помню, оно переводится как помутнение на глазах, – чуть подумав, ответил он, – это как раз обо мне. А что это ты вдруг спросила?
Мария Дмитриевна положила перед ним распечатанное письмо.
– От кого? – спросил он, не проявив к письму особого интереса.
– Вот, братец мой Василий Дмитриевич прислал. Да ты прочти, оно, прежде всего, тебя касается.
– И что там шурин обо мне пишет? Может место в департаменте предлагает? Весьма признателен ему за заботу великую.
– Ладно бы, если место, он для тебя доктора нашел. Тот обещает тебе операцию на глазах сделать. Если все удачно пройдет, будешь вновь, как сокол, видеть. Что скажешь?
– Да чего говорить, сколько не лечись, а от смерти все равно не спрячешься. Вылечу глаза, а там еще какая-нибудь напасть приключится. Меня уже лечи не лечи, лишь сплошная трата денег.
– Ты, Ванечка, это дело брось. Рано еще в гроб себя класть, поживи мне и деткам на радость, а там, как бог даст. Да и нехорошо перед братцем: он хлопотал, время на поиски тратил, а ты вон чего удумал, ехать вдруг отказываешься. И слушать не желаю. Завтра же начнем собираться, а через недельку, глядишь, и отправишься…
– Да куда ж я один поеду, – отнекивался он, – увезут не туда, а я и знать не буду. С моими-то глазами…
– Катеньку с собой возьмешь в провожатые и слугу нашего, он вам в тягость не будет. А Катерине полезно будет в Москве побывать, может в театр с тетушкой своей сходит, на людей посмотрит. Авось, жениха себе найдет, – улыбнулась Мария Дмитриевна.
– Ну, разве что за этим, тогда конечно, отчего ж не поехать, – то ли шутя, то ли серьезно отвечал Иван Павлович. Он понял, что спорить с женой бесполезно и начались сборы в дорогу.
…Добравшись до Москвы, Иван Павлович с дочерью и сопровождавшим их слугой, без труда нашли дом Трубецких, на первом этаже которого проживал с семьей Василий Дмитриевич Корнильев. Едва они зашли в прихожую, как навстречу им с громким криком, кинулся заметно подросший Ваня.
– Папочка! Катюша! Как я рад, что вы приехали.
Следом за ним вышел сам Василий Дмитриевич.
– Едва вас дождались, не замерзли? В самые морозы угодили, – широко раскинув руки для объятий, он шагнул навстречу гостям. – Вас, Иван Павлович, и не узнать: каким вы барином стали. Сколько ж у вас детей сейчас? Я порой со счета сбиваюсь. А это Катюша? Ну, точно невеста. Красавица, видать в мать пошла. Снимайте ваши шубищи, проходите в дом.
Но радостная встреча не могла притупить у Ивана Павловича многолетнюю учительскую привычку интересоваться всем, что касалось его учеников. Да и родительский долг заставил его задать сыну неприятный вопрос:
– А что это Ванюша не в пансионе? Или отпросился ради нашей встречи? Так ведь будний день, мог бы и до воскресного потерпеть. Что молчишь? – обратился он к сыну.
Тот стушевался, опустил глаза, но дядя поспешил прийти племяннику на помощь:
– Дайте юноше обнять своих родных. Он все спрашивал: когда будут? Весьма ждал, весьма…
Однако в его голосе Иван Павлович уловил фальшивые нотки и решительно спросил:
– А ты чего молчишь? Вижу, что-то не так. Лучше сразу говори, чем из меня душу тянуть. Чего натворил? Говори, жду.
Не выдержав отцовского напора и не решаясь сказать правду, Ваня окончательно растерялся и убежал, оставив Иван Павловича в полной растерянности.
Василий Дмитриевич в очередной раз вступился за племянника, впрочем, сознавая и свою вину, а потому решил провести их в гостиную и лишь там сообщил:
– У Ванюши в пансионе случились некоторые неприятности, о чем предлагаю поговорить чуть позже и не омрачать нашей встречи. Ведь столько лет не виделись. Давайте отложим до вечера.
Иван Павлович ничего не ответил и лишь сердито нахмурил брови, не зная, как поступить. Но потом все же решил обо всем узнать и сразу.
Василий Дмитриевич не стал с ним спорить и вкратце сообщил, что директор пансиона известил его о недостойном поведении племянника и еще нескольких юношей. Один из учителей видел их в городе в компании девиц легкого поведения. К тому же молодые люди, как ему показалось, были пьяны. Потому, пока решается вопрос, разрешат ли им продолжать учебу или они будут отчислены.
– Да вы особо не переживайте. Я уже попросил влиятельных людей, чтоб они убедили директора на первый раз простить ребят. Молоды еще, глядишь, исправятся.
– Что же мы Маше скажем? – обратясь к Кате, спросил Иван Павлович. – Она же не переживет такого позора.
– А ничего говорить и не надо. У нее своих забот хватает, – посоветовал Василий Дмитриевич.
– Не знаю, не знаю, – отозвался Менделеев, в то время как Катя стояла молча. – Шило в мешке не утаишь. Рано или поздно об всем узнает. Вот сюрприз так сюрприз для меня на старости лет. Ладно, что ж теперь делать. На такую дыру заплату не поставишь. Видит бог, не хотел я одного его отпускать в Москву, лучше бы там в Сибири доучился.
Появилась Надежда Осиповна и объявила, что гостей ждет угощение.
– Очень вас попрошу, – беря Менделеева под руку скороговоркой произнес Василий Дмитриевич, – не будем за столом говорить о печальном, еще успеется…
Менделеев в ответ покорно кивнул головой.
За обедом Василий Дмитриевич церемонно представил свою жену:
– Да, познакомьтесь, то моя супруга, Надежда Осиповна, урожденная Биллингс, – с гордостью подчеркнул он. – Дочь капитан-командора, что под началом капитана Кука астрономом служил, а уж потом русское подданство принял. Да, добавлю, она еще родная племянница вашего прежнего сибирского генерал-губернатора Ивана Борисовича Пестеля, к моему глубокому сожалению, несчастный отец одного того самого казненного заговорщика. Он, кстати говоря, нашим предкам когда-то весьма помог, хотя со многими строг бывал. Ему и знакомством своим со своей супругой обязан. Так-то вот… Ну, и дочки мои.
Угощение было столь обильным, что гости уже вскоре насытились.
– Благодарствую, уже сыт, – попробовал отказаться от очередного угощения Менделеев, – закормите нас тут вконец.
– В Сибири жить да с пустым желудком ходить, долго не протянешь, – парировал его возражения хозяин. – Все во благо, свеженькое, набирайтесь сил. Завтра к вашему доктору поедем на осмотр глаз.
– Никогда не думал, что медицинская наука до такого дошла, что способна теперь зрение человеку восстановить, – удивлялся Менделеев. – Даже как-то не верится. Неужели домой зрячим вернусь? То-то все удивятся…
– И не говорите. Своих докторов у нас мало, все больше немцы или из Дании наезжают на заработки. Хоть при университетах обучают наших недорослей этой мудреной науке, но они, как погляжу, все больше на вторых ролях. А чаще при военных госпиталях служат. Но дайте срок и наши ребятки заезжим эскулапам нос утрут.
– Очень может быть, – соглашался Менделеев, слыша, что рядом Катерина о чем-то оживленно беседует с женой Василия Дмитриевича. – О чем это вы, девоньки, шушукаетесь втайне от нас? – шутливо поинтересовался он. – Никак, о модах, о нарядах своих?
– Отнюдь, – отвечала Надежда Осиповна. – Просвещаю Катеньку, куда мы с ней на спектакль или в оперу можем отправиться. У вас же там таких театров еще не имеется?