Говорили обо всем. Немного перефразируя слова поэта А. Толстого, можно сказать, что у них была:
Ничем беседа не стеснима.
Они свободно говорят
О ненавистном иге Рима[5],
О том, как царствует разврат,
О выставке картин их новых,
Торговле, мире и войне…
Инициатором и душой этих бесед был Дмитрий Иванович. Глаза его блестели, речь лилась свободно и горячо, громко звучал его ясный, низкий голос и часто раздавался веселый, непринужденный смех. Часть этих разговоров у меня тогда же была записана и вошла в мнения и мысли Дмитрия Ивановича.
Иногда ему приходила идея мирить на разговорах об искусстве непримиримых тогда профессоров старой Академии художеств, Чистякова, бар. Мих. Конст. Клодта и Орловского, тоже бывавших у него, – с Передвижниками, ярыми представителями правды и реальности в искусстве. Споры эти были горячи, язвительны и часто забавны. И сведя врагов из разных лагерей, Дмитрий Иванович и забавлялся, и пытливо искал, не родятся-ли проблески истины из фейерверка жгучих реплик, горячих убеждений и едких слов.
Воспоминания последних 25 лет (1882–1907)
Здесь я не буду говорить о том, как из года в год шла трудовая жизнь Дмитрия Ивановича. Я намечу только главные эпизоды из его жизни, богатой не внешними событиями, а его разносторонней научной деятельностью.
Полет на воздушном шаре. 1887 г
В 1887 г. во время полного солнечного затмения, которое должно было быть хорошо видно из Клина, Московской губ., за 17 верст откуда было имение Боблово Дмитрия Ивановича, он, как многим известно, захотел подняться на воздушном шаре для наблюдения над солнечной короной. Он сам описал этот свой полет, рассказ о нем был им помещен в Северном Вестнике и потом издан отдельно. Я же хочу коснуться некоторых боле легких подробностей, касающихся полета.
Дмитрию Ивановичу было уже 53 года, но он был еще очень бодр, жив и энергичен. Его младшие дети близнецы были еще грудные тогда, и девочку кормила Анна Ивановна сама. Старшей дочери их в это время было 5 лет, сыну 3 года.
Накануне дня затмения, 6 августа, Дмитрий Иванович с своим старшим сыном Владимиром Дмитричем, тогда мичманом флота, поехал в Клин и остановился у тогдашнего городского головы Воронова. Жене же и всем нам он не велел ездить смотреть на полет, чтобы ему не волноваться: но жена и мы, родные его, жившие тогда в Боблове, решили его не послушать и поехали все в четырех тарантасах с ночи, потому что затмение должно было начаться, в 5 ч. утра. Дома остались только дети, прислуга и старушки: мать моя и мать Анны Ивановны.
Едва начало рассветать, когда мы выехали в осеннюю, уже холодную ночь. Когда же мы подъехали к пустырю в город, среди которого колыхался громадный желтоватый, наполовину наполненный газом шар, было уже совсем светло.
Огромная площадь глухого городка была сплошь полна народом: горожанами, дачниками, крестьянами и зрителями, приехавшими из Петербурга и Москвы в экстренных поездах смотреть затмение и полет. Мы стояли в большой толпе, и Дмитрий Иванович нас не видел. Около него был его сын, воздухоплаватель Кованько, тогда молодой офицер, и художник Репин.
Было около 5 ч. утра, но солнце скрывалось за тучами, было сыро, холодно и как-то жутко. Дмитрий Иванович был весел и спокоен. Шар надувался все больше и больше и походил на большую гору, веревки напрягались.
В толпе около меня стояло несколько мужиков. Вдруг слышу, как один из привезших нас Бобловских мужиков, Степан, которого Дмитрий Иванович любил за обстоятельность и добродушие, говорит со свойственной ему шутливостью:
– А я ему брат, Митрию Ивановичу-то.
– Ну, что врешь?
– Ей-богу, правда. Вот пойдет мимо, сейчас меня братом назовет.
Дмитрий Иванович в своем темном драповом пальто и круглой шляпе, из-под которой развивались его волнистые волосы, проходил как раз мимо Степана и заметил его.
– Ну, что, брат Степан? И ты смотреть, как полечу, – сказал он.
– Надо поглядеть, Митрий Иваныч. Дай вам бог… Час добрый!..
– Вот видите, рази не брат? – торжествующе сказал Степан, когда Дмитрий Иванович прошел. Кругом засмеялись.
Шар был готов. На небе стало зловеще темнеть. Толпа стояла молча. Кованько отдал последние приказания мужикам с топорами, когда рубить канаты, и влез в корзинку, Дмитрий Иванович последовал за ним. Но шар не поднимался.
Дмитрий Иванович что-то сказал Кованько. Кованько молча выпрыгнул из корзины, мы думали еще за каким-нибудь распоряжением, но канаты обрубили, и шар плавно стал подниматься в воздух. Дмитрий Иванович, стоя у борта корзины, улыбаясь и кланяясь, махал шляпой.
Шар стал быстро уменьшаться, Дмитрий Ивановича уже не видно. Вот шар уже маленькая точка, вот уже исчез в облаках. И в эту минуту настала зловещая коричневая, мутная тьма. На большой площади было тихо, слышен был только чей то испуганный вскрик и потом плач. С женой Дмитрия Ивановича сделалось дурно, она испугалась, что он, не умея обращаться с шаром, поднялся один.
Успокоившись немного, она поспешила уехать домой, к детям. А я и друг Дмитрия Ивановича, физик Краевич, остались у городского головы ждать известия.
В 5 ч. вечера только была получена телеграмма с какой-то станции Николаевской жел. дор. «Шар видели, Менделеева нет». Когда получилось это страшное для нас известие и К.Д. Краевич прочел его, он вдруг зашатался и упал в обморок, так любил он друга, своей юности: они вместе учились в Педагогическом институте. В 7 ч. веч. получилась наконец телеграмма от самого Дмитрия Ивановича: «Спустился благополучно в 9 ч. утра в Калязинском уезде Ярославской губ.».
Я сейчас же поехала в Боблово успокоить жену Дмитрия Ивановича. Там опять пришлось пережить тяжелые минуты. Анне Ивановне тоже сделалось дурно уже от радости, что жив и благополучен ее муж и отец ее маленьких детей.
Старший сын Дмитрия Ивановича поехал встречать отца в Москву и на другой день к вечеру привез его. Звон колокольца и бубенчиков тройки мы услышали издалека и выбежали на крыльцо встречать. Потрясенные нервы Анны Ивановны опять не выдержали, когда Владимир Дмитриевич первый вбежал на крыльцо и сказал: «Вот, привез вам воздухоплавателя». Анне Ивановне опять сделалось дурно. Двоюродные братья унесли ее поскорее в маленькую столовую, и там я с трудом привела ее в себя.
Дмитрий Иванович вошел в переднюю, и был слышен его взволнованный голос:
– Где Анна Ивановна? Где, она?..
В Клину местные жители сделали Дмитрию Ивановичу овацию на станции и по улицам, когда ехал, и хотели было выпрячь лошадей и везти его городом на себе, но он не позволил.
По соседним деревням потом бабы любили рассказывать, как «Митрий Иванович на пузыре летал и эту самую небу проломил, за это вот его химиком и сделали».
Болезнь маленького сына. 1889 г
Зимой 1888 года младший сын Дмитрия Ивановича, двухлетний Вася, серьезно заболел гнойным плевритом.
Ему была сделана операция, но ребенок все плохо поправлялся.
Весною 1889 года семья переехала в свое именье Боблово, и дети остались на моем попечении, а Дмитрий Иванович Менделеев с женой поехали в Англию, где должна была происходить церемония посвящения его в доктора Кембриджского университета, и затем он имел намерение прочесть две публичных лекции в Лондоне.
Без них маленькому Васе сделалось вдруг хуже. Призванный земский врач Орлов нашел, что гнойный плеврит повторился, на левом легком образовался абсцесс и ребенку грозит пиемия, гнойное заражение крови. Доктор немедленно телеграфировал Дмитрию Ивановичу о необходимости операции, получил его согласие и, пригласив двух ассистентов, в дезинфицированном кабинете Дмитрия Ивановича в новом его доме, очень удачно произвел операцию.
Дмитрий Иванович с женой, получив это тяжелое известие, оставил чтение лекций и поспешил вернуться к своему смертельно больному сыну.
В ночь после операции родители вернулись домой. Узнав от меня о том, что все благополучно, Дмитрий Иванович на цыпочках вошел в кабинет, освещенный заставленной лампой, и со слезами на глазах издали, чтобы не потревожить ребенка, стал крестить его. Видя, что мальчик не спит, он подошел ближе и повторил несколько раз:
– Папа приехал… Папочка твой приехал…
Было столько любви, нежности и печали в голосе Дмитрия Ивановича, что я никогда этого не забуду.
Вася остался жив и стал медленно, но правильно поправляться. Только в июле начал он опять учиться ходить.
В этом же году осенью была свадьба старшей дочери Дмитрия Ивановича Ольги Дмитриевны, вышедшей замуж за моряка А.В. Трирогова, а вся семья его и я с ними оставались для поправлявшегося Васи в деревне до конца октября.
Дмитрий Иванович так любил своих детей, что всякую небольшую услугу или заботу о них ставил очень высоко, он все не знал, чем отблагодарить меня за то, что я ходила за больным его ребенком, и на следующий год сумел широко это сделать. Он дал средства на поездку моей заболевшей племянницы со мной в Крым, в Гурзуф, на всю зиму, где она и поправилась.
У меня хранится экземпляр его «Основ Химии» в золотообрезном переплете с его надписью, который он подарил мне на память в этом же году.
Выход Дмитрия Ивановича из университета. 1890 г
В 1890 году Дмитрий Иванович перестал навсегда читать лекции в Университете. Случилось это таким образом.
В Университете начались студенческие волнения. Дм. Ив., желая успокоить студентов, согласился взять от них петицию для передачи Министру, графу И.Д. Делянову. Не застав его дома, оставил петицию, а на следующий день получил выговор. Не считая возможным оставаться после этого профессором Университета, он подал в отставку и, несмотря на настойчивые просьбы Факультета и Совета, своего решения не изменил. Оставив Университет, он переехал на частную квартиру в Кадетскую линию.
В это же время Дмитрий Иванович задумал издавать свою газету и подал куда следует прошение, но и тут он почему-то казался тогда опасным и получил отказ. Я думаю, газета его была бы очень интересна, оригинальна и правдива, и наверное он подобрал бы талантливых сотрудников.
Вскоре Дмитрий Иванович занялся по приглашению морского ведомства работами над бездымным порохом, который и был им изобретен.
Палата мер и весов. 1893–1907 гг
В 1893 г. Дмитрий Иванович получил место управляющего Палатой мер и весов, которое и занимал до своей кончины. Он построил при Палате по своим планам два дома для помещения служащих. Себе квартиру он выбрал в 3‑м этаже, чтобы не ходили над его головой, что его раздражало всегда при занятиях. Для себя он устроил сравнительно скромное помещение с небольшими комнатами для семьи. Только кабинет был большой, так как необходимо было много места для книг. Он очень заботился о том, чтобы всем мелким служащим, мастерам и сторожам были удобные квартирки, особенно семейным.
В этой своей квартире Дмитрий Иванович и жил последние годы своей жизни. Он покидал ее месяца на два летом, когда ездил по делам заграницу и в деревню, и зимою на месяц или полтора, когда уезжал для поправления здоровья в любимый им Канн.
Здесь в Палате он продолжал и свои научные работы, и издавал «Заветные мысли», и книгу: «К познанию России».
Смерть сына. 1899 г
В декабрь 1899‑го от воспаления легких скончался старший сын Дмитрия Ивановича, Владимир Дмитриевич 34 л. Смерть его была неожиданна: он хворал всего несколько дней осложнившейся инфлюэнцей и умер, вспоминая в бреду отца и Россию, которую очень любил. Смерть старшего горячо любимого сына сильно потрясла Дмитрия Ивановича. Вскоре умер и маленький внук его Дмитрий. Когда еще сын его был ребенком и он хотел сказать, что ценит что-нибудь, он говорил:
– Как Володю люблю.
После смерти сына он сказал один раз:
– Володя меня ни разу ничем не обидел.
Дмитрий Иванович похоронен рядом со своим сыном. Он купил для себя это место вскоре после его смерти, оно находится близ могилы его матери Марьи Дмитриевны Менделеевой.
Катаракта. 1903 г
Глаза Дмитрия Ивановича с годами стали постепенно слабеть, он начал плохо видеть и при чтении часто прибегал к большой лупе, кроме обыкновенных очков. Но так как глаза видели все хуже, то Дмитрию Ивановичу пришлось обратиться к специалистам. За границей ему сказали, что у него может быть темная вода, но в Петербурге покойный теперь профессор Костенич нашел, что это только катаракта, и что надо сделать операцию, и тогда Дмитрий Иванович с помощью очков будет опять хорошо видеть.
В 1902 г. зимой и в 1903 г. летом Дмитрий Иванович работал с секретарем.
Когда он уезжал из деревни летом 1903 г., он сказал соседям мужикам, провожавшим его:
– Ну, братцы, жив-то на будущий год еще буду, а уж видеть, может быть, и шабаш.
В это же лето в августе была свадьба второй его дочери Любови Дмитриевны, которая выходила замуж за поэта А.А. Блока, внука А.Н. Бекетова. Свадьба была скромная, семейная. Дмитрий Иванович во фраке, лентах и звездах со своими длинными седыми волосами и бородой имел то размягченное и нежное выражение лица, которое так шло к нему и выдавало наружу в таких исключительных случаях всю любовь его к детям.
Одно только грустно было на этой свадьбе, что он уже плохо видел и все искал то жену, то юную дочь свою, больше всех детей похожую на него чертами лица и синими глазами.
На свадьбе был и доктор Орлов, когда-то спасший его младшего сына.
Дмитрий Иванович терпеливо переносил свою временную потерю зрения, он был покоен и бодр. Он диктовал секретарю свои «Заветные мысли», слушал чтение вслух и клеил коробки.
Зимой 1903 г. профессор Костенич сделал Дмитрию Ивановичу в два приема блестящую операцию глаз на дому. И вскоре Дмитрий Иванович начал с помощью очков опять работать с прежней энергией и увлечением.
Юбилей. 1904 г
27 января 1904 г. Дмитрию Ивановичу исполнилось 70 лет и 50 лет его научной деятельности.
В этот день к нему одна за другой прибывали многочисленные депутации с адресами поздравить его с днем пятидесятилетия его трудовой жизни на ниве науки. Депутации были от университетов, от Академии наук, от ученых обществ, от Технологического, Горного и других институтов, от сослуживцев и сослуживиц по Палате мер и весов. Все было торжественно и трогательно, но юбиляр был расстроен и мрачен. В эту ночь началась наша гибельная война с Японией и часть флота нашего уже сильно пострадала. Сначала думали, что все суда наши погибли, и Дмитрий Иванович говорил все время только о войне, и плакал.
– А если англичане вступятся и в Кронштадт придут, и я пойду воевать, – говорил он.
Он получил в этот день более ста приветственных писем и телеграмм из всех частей света, кажется, и вскоре после юбилея начал отвечать на все приветствия, частью через секретаря, частью сам.
Он сказал как-то при мне, вскоре после юбилея:
– Не могу я напечатать в газетах, что не имею возможности поблагодарить лично, потому что я имел эту возможность.
При мне же ему принесли сразу 80 марок для ответов.
Кончина Дмитрия Ивановича. 1907 г
В половине декабря 1906 г. я получила письмо от Дмитрия Ивановича по делу и заплакала над ним, потому что оно было написано дрожащей рукой, и это меня испугало.
В последний раз я видела его 30 декабря в день рожденья его младших детей. После возвращения его из Канна я нашла его окрепшим и пополневшим с виду и обрадовалась, потому что до отъезда заграницу в эту осень он был очень худ и бледен.
За обедом Дмитрий Иванович был спокоен, говорил о предполагавшейся экспедиции Вельмана на воздушном шаре к северному полюсу. Он всегда интересовался этими экспедициями и сам одно время хотел отправиться к полюсу. Но меня немного обеспокоило то, что он сидел больше молча, не слушал наших разговоров и смотрел каким-то безучастным взглядом.
В первой половине января 1907 г. в Палате мер и весов был новый министр промышленности и торговли Философов; Дмитрий Иванович сам показывал ему все в Палате и, вероятно, немного простудился. Несколько дней он перемогался. Позванный врач Покровский нашел у него сухой плеврит. Дмитрий Иванович чувствовал себя плохо, но все продолжал работать и бродить.
Сестра Дмитрия Ивановича Марья Ивановна Попова, узнав о его болезни, приехала его навестить и нашла его очень бледным и слабым.
«Я вошла к нему, – рассказывала она, – он сидит у себя в кабинете бледный, страшный. Перо в руке.
– Ну, что, Митинька, хвораешь? Лег бы ты, – сказала она.
– Ничего, ничего… Кури, Машенька. – И он протянул ей папиросы.
– Боюсь я курить у тебя, вредно тебе.
– Я и сам покурю… И закурил. А перо в руке…»
Она зашла потом к нему еще раз и опять видит: едва сидит, и перо в руке.
Это перо в руке, точно ружье у солдата, смертельно раненого, но остающегося на своем посту до смены. К вечеру жена его едва уговорила его лечь на диван сначала, а потом в постель, с которой он уже не встал.
Последние слова, написанные им в неоконченной им рукописи «К познанию России» были: «В заключение считаю необходимым, хоть в самых общих чертах высказать»…
Приехавший в понедельник поздно вечером профессор Яновский нашел у Дмитрия Ивановича воспаление легких.
В пятницу, 19 января, в последний день своей жизни Дмитрий Иванович почти все время был в забытьи, дышал очень тяжело и сильно страдал, когда приходил в себя. Но все-таки он просил, чтобы ему читали вслух: ему читали в этот день «Путешествие к северному полюсу» Жюля Верна. Если замолкали, когда он впадал в забытье, то, приходя в себя, он говорил:
– Что же вы не читаете, я слушаю.
В 11 ч. вечера он спросил гребенку, причесался сам и потом велел положить гребенку в столик, на место:
– А то потом не найдешь.
В час ночи он выпил немного молока, но больше пить отказался. Он сказал:
– Больше пить не буду…
Я думаю, он не знал, что он умирает, он не прощался ни с кем, и ничего не говорил о смерти, хотя вообще он не боялся ее и последние годы часто писал и говорил о конце и делал посмертные распоряжения своей жене и детям.
А может быть он и знал, что умрет, но не хотел тревожить и волновать заранее семью, которую любил горячо и нежно.
Скончался он от паралича сердца. Он дышал сначала очень тяжело, а потом все реже и тише, и в 5 ч. утра его не стало:
Старец ведший смежил
Орлиныя очи в покое!..
Когда приехала я, Дмитрий Иванович лежал уже в зале на столе величавый и спокойный с сложенными крестом руками, и застывшее красивое лицо его, казалось, говорило: Теперь я знаю то, что скрыто, от вас, еще живущих…
Во время похорон Дмитрия Ивановича самое сильное впечатление на меня произвела эта несметная толпа народа, провожавшая его к церкви Технологического института и, после отпевания, на Волково кладбище. Двигалась она сплошной темной тучей по зимним улицам города.
Присутствие молодежи с серьезными лицами, с венками в руках и с высоко несенной таблицей периодической системы элементов, – это присутствие молодежи, наиболее чуткой и прямой части населения нашей многострадальной родины – было лучшим венком и украшением на похоронах ученого, трудившегося всю жизнь для своей страны.
Колыхание венков, металлический гроб, который студенты, чередуясь, несли на руках до самой могилы, черные флаги на здании Технологического института, зажженные днем фонари, и всюду народ, юноши, женщины, старики, – все это оставило неизгладимое возвышенное впечатление. Жив еще народ, могуча страна, умеющая чествовать лучших сынов своей родины.
Н. Капустина-Губкина