Иванов не видел ничего особенного в сухом ощипанном прутике.
— Я посажу его, и он вырастет!
Мальчик воткнул прут в цветочный горшок, примял землю.
— Хорошо, — сказал Иванов за недостатком времени. — Я поехал.
У инженера Петрова жены не было вовсе. Сначала война, а потом привезенные с нее заботы мешали Петрову. Молчун, скептик, он холодно взирал на мир маленьким голубыми глазами. Новичков пугали его худоба, желтизна его лица, отсутствие жестикуляции. Никто никогда не видел, чтобы он сделал шаг навстречу собеседнику, — скажем, улыбнулся или смягчил интонации. И потому вам начинало казаться, будто вы имеете дело с говорящей машиной. К тому же, подавляющей своей квалификацией. И тут вас могло выручить только чутье. Если вы принимали эту игру и пытались тоже показать себя машиной, то вскоре обнаруживали, что стоите за кульманом в другом отделе. Если же интуиция подсказывала вам открыть Петрову человеческие качества, — вы могли считать, что судьба ваша устроена. Я встречал у Петрова конструкторов, полностью живших по его советам. Да и мне случалось обращаться к нашему старику в трудную минуту…
Иванов пришел к нему зеленым инженером. Старик вырастил его и сделал ближайшим своим помощником. Бывало, старик ложился в больницу на полгода и доверял Иванову все технические задачи. С людьми у Иванова получалось хуже, и старику приходилось принимать сотрудников в палате. Иванов давно мог бы получить собственный отдел, да старик его придерживал. Из-за этого у них уже начали портиться отношения. Как обычно бывает, пошли разговоры, что Петров не дает расти своим сотрудникам.
Авария произошла по вине старика. Получилось так, что испытания закончились взрывом. Пострадал ли кто-нибудь? Спасибо железобетонным блокам, никто не пострадал. Кроме Петрова: ему грозило снятие с работы.
Вечером Иванов купал сына и пытался объяснить ему, почему прутик не вырастет. Сын не принимал его объяснений, а Иванов не мог понять, что это за невосприимчивость к логике.
— Ты только посмотри, папа! Он ведь уже подрос. А вырастет еще больше. Вот увидишь!
— Я видел. Как это он вырос, если он не мог вырасти!
— Да ведь я поливал его! Он там растет, как цветочек!
— Поливать мало.
— Папа, я его твоей линейкой померил! Правда-правда! Он вырос. Помнишь, какой он маленький был?
Иванов устал и вымок, и было уже поздно, и голова у него была занята аварией; он завернул малыша в махровую простыню, вытер порозовевшее личико и заглянул в глаза сына. Объяснять из биологии то, что он сам едва помнил? Иванов поднял сына и прижал его к груди.
— Эта палочка не может вырасти, потому что у нее нет корня.
Иванов опустил мальчика на постель, укрыл.
— Понимаешь, сын?
Мальчик вздохнул. Иванов присел на край постели. Мальчик вздохнул еще раз, — глубоко, прерывисто.
— Что с тобой?
— Ничего, папа. Ты посидишь у меня?
— Конечно.
Сын закрыл глаза. Иванов решил, что он заснул.
— Ты здесь? — спросил мальчик, не раскрывая глаз.
— Да. Я здесь.
— Папа, а разве у всех корень? У цветов, у деревьев?
— Обязательно. У каждого цветка, у каждой травинки. И у каждого дерева есть корень.
Сын опять вздохнул.
Потом Иванов увидел, как сын высунул язычок и облизал губы.
— Папа, а у человека есть корень?
Иванов провел рукой по лицу.
— Нет, — сказал он, — у человека нет корня.
Затем, оправившись от неожиданностей, спохватился:
— Хотя, знаешь, в общем-то есть…
— А какой у человека корень? Как у дерева?
Иванов был в затруднении.
— Ну, вот дерево через корень питается, водичку пьет. И мы ведь с тобой тоже…
— Значит, у человека корень в животе?
Иванов опешил.
— Нет… Не думаю. Может, в сердце?
— А почему — в сердце?
— Ну… Оно все-таки самое важное. Вот послушай, как оно у тебя бьется. И ведь так все время, без отдыха.
— И когда я сплю?
— И когда спишь.
— Здорово… Значит, корень у человека — это сердце?
— Возможно. А может быть, корень для человека — это родители. Как ты думаешь?
Иванов надеялся, что мальчик спит.
— Папа с мамой, да?
— Да, сын, мама с папой…
— Ну, а еще, папа? Рассказывай. Ну, пожалуйста.
— Или, вообще, люди, которые нас растили, нам помогали. Спишь?
— Нет, не сплю. Ты говори, я слушаю.
— А может, это место, где человек родился.
— Родина?
— Да. А еще, может быть, это дети.
— Как я?
— Конечно. Вот ты — мой корень. Самый главный.
— Значит, я твой маленький корень.
— А вырастешь — будешь мой большой корень. Корни вырастают и становятся больше самих деревьев… Да, дети, конечно. И люди, которым мы помогаем. О ком заботимся. Спишь?
Ответа не было. Иванов наклонился к сыну, чтобы услышать его дыхание, и замер так, над его лицом, закрыв глаза, сжав губы. Затем поднялся, проверил краны, выключил везде свет и лег.
Инженер Сидоров был главным конструктором. Седые волосы он постригал ежиком, хранил спортивную фигуру, держался просто, решения принимал с ходу. Обремененный большим хозяйством и множеством обязанностей, он привык руководствоваться простыми рациональными соображениями.
Два дня работала специальная комиссия. На третий день, сверившись с записью в календаре, главный вызвал Иванова. Едва усадив его, Сидоров заявил:
— Ну что ж, сероглазый юноша? Пробил твой час. Принимай отдел!
— Какой отдел?
— Да свой, какой же еще?
— А Петров?
Сидоров посмотрел на часы.
— Петрова, юноша, я знаю с войны. Мы вместе начинали тут работать. Но я ничего не могу поделать! Никаких обстоятельств в его пользу.
— Так. Ну, а то, что он — наш ветеран, и все его заслуги — это не в счет?
— Заслуги! Да я лучше тебя знаю его заслуги. Думаешь, не знаю?
— Думаю, что знаете.
— Ну, хорошо. — Сидоров опять взглянул на часы. — Ничего хорошего. А что ты, собственно, о себе самом думаешь? Так и просидишь всю жизнь в замах? Иди, не отнимай времени. Возглавишь отдел. Ну, всего. Поздравляю. Желаю. Ступай.
— Нет, — сказал Иванов.
— Как это — нет? Петрова положено снять. Кого назначить? Конечно, тебя. А для тебя это, наконец-то, возможность получить отдел. Радуйся! А старик поймет. И не думай ни о чем.
— Нет, — сказал Иванов.
Сидоров стукнул кулаком по столу. Затем снял часы с руки и убрал их в ящик:
— Ладно, выкладывай.
— Вы знаете, — сказал Иванов, — от меня ушла жена. А тут вот мне повезло получить сына на зимние каникулы. Он нашел на улице какую-то палку и посадил ее в цветочный горшок. И уверяет меня, что она растет. Однажды я купал сына и пытался объяснить ему, что палка вырасти не может, так как у нее нет корня. У всех деревьев, у всех цветов корень есть, и они растут, а у палки нет корня, поэтому она вырасти не может. И тут вдруг он вздыхает и спрашивает меня, есть ли корень у человека. Я, конечно, сразу сказал, что нет у человека корня. Ну, а потом и говорю — есть. Дерево через корень питается, и человек тоже ест и пьет. А сын и говорит — значит, у человека корень в животе? Я спохватился и говорю — наверное, в сердце, оно самое главное. Подумал и говорю — а может, это родители, или вообще люди, которые нас растили, нам помогали. И родина. И дети. Вообще те, кому мы помогаем, о ком заботимся.
— Иди, — сказал Сидоров.
Прошло еще дня два… Главный медлил с решением. Потом вызвал Петрова. Когда старик вошел, главный спрятал часы в ящик стола.
— Что, желтолицый брат мой?
— Ничего, — ответил Петров, складываясь на стуле в обычную свою деревянную позу. — Зачем звал? Снимать будешь?
— Положено снять.
— Вот и снимай.
— Слушай, а может это самое… Ну, объяснительную напишешь, а мы с комиссией разберем, учтем. Глядишь, и обойдется. А?
— Вина моя, и хитрить я не собираюсь. Надо снять — снимай. Не мямли. К чертям собачьим! Кого собираешься назначить?
— Иванова.
— Правильно. Говорил с ним?
— Говорил.
— Действуй. Я пойду.
— Погоди, — сказал Сидоров и заглянул в ящик стола.
— Что у тебя там?
— Да часы! Слушай, ты останешься начальником отдела.
— Это как же так?
— А вот так. Мое решение.
— Твое решение? Ну, а твой разговор с Ивановым?
— Он отказался.
— Врешь!
— Зачем я буду тебе врать?
— Э, ребята! — Старик был озадачен. — Что-то я не пойму ни тебя, ни Иванова…
— Слушай, — сказал главный, доставая часы из ящика. — Ты знаешь, конечно, что у всех деревьев, в принципе, есть корни.
— Ты это серьезно?
— Не перебивай. Так вот, корни. И у цветов тоже.
— Неужели?
— Не перебивай, тебе говорят. Так вот, представь себе, маленький мальчик находит какую-то щепку, полено, дубину, я не знаю что, и втыкает в цветочный горшок. Ясно? Не перебивай, перехожу к следующему моменту. Отец, понятное дело, говорит ему, что бревно расти не будет, потому что у этой палки корня нет. У всех, я тебе говорил, есть, а тут вот нет. Слушай. Мальчик спрашивает — а у человека корень есть? Отец, понятное дело, отвечает, что у человека корня нет.
— Этот отец сам дубина.
— Не перебивай. Потом в этой дубине, в отце, что-то начинает шевелиться, и он говорит, что корень все-таки есть. Дерево пьет — и человек пьет. Воду, он имел в виду. Сын говорит — понятно, значит, корень в животе. Отец спохватился и говорит — нет, скорее в сердце. Да, в сердце, говорит, а еще в родителях и в разных людях, которые нас растили и о нас заботились, а еще родина, и еще наши дети, и люди, которым мы помогаем и которых растим. Ну, так что, есть у человека корень?
Петров сидел, прикрыв глаза. Сидоров принялся надевать часы на руку.
— Да… — произнес, наконец, Петров. — Откуда это у тебя?
— Что, часы?
— Нет, эта история.
— Да так, знаешь… Взгляни в окно, пожалуйста, тебе должно быть видно: пришла машина? Ну, пора. Выйдем вместе…
Еще день или два никто не знал, чем все это кончится. Уже настало тридцать первое. Новый год был у нас на уме, когда старик позвал к себе Иванова.