Юрий с Сережкой притащили на стол большую фанеру, припорошенную мучицей. Мальчишка не отходил от Юрия, во всем помогал ему. Мать принесла большущий, желтоватый от вбитых яиц, ком теста.
— А ну, Иван Ефимович, покажи свою силушку!
Дядя Иван снял пиджак, засучил рукава.
— Не заездила тебя еще жинка?
— Заездишь его! Вон какой бугай. Его на десяток жен хватит!
Дядя Иван самодовольно усмехнулся и начал месить тесто.
— Да осторожней ты, ножки у стола подломятся!
— Эх, жизнь моя окаянная! — взревел дядя Иван, тиская тесто.
— А почему это он месит тесто? — спросил Женька у Юрия, кивнув в сторону дяди Ивана.
— Тесто обязательно месит мужчина. Для пельменей оно должно быть очень крутым. У женщины не хватит силы так промесить его.
— Да не все ли равно какое тесто!
— Для машинного, ненастоящего пельменя, конечно, все равно. А у домашнего пельменя мясо должно просвечивать сквозь тесто. И в то же время, когда пельмень варится, тесто не должно лопаться. Вот почему и месят его до твердости. Самая вкуснота в пельмене — сок. И тесто должно его сохранить. Поэтому, учти, настоящие пельмени едят только ложками. Проткнешь пельмень вилкой — упустишь самое вкусное: сок!
— Держи, сеструха! — проговорил дядя Иван и ахнул на доску ком теста, почти каменной твердости. — Слона можно зашибить!
Довольный, дядя Иван похлопал ладонью о ладонь, стряхивая муку, сел, закинул ногу на ногу и с удовольствием закурил.
Женщины притащили на подносе гору рубленого мяса, натаскали тарелок, блюдец. В них каждый положил себе мясо.
Юрий и Женька не умели лепить пельмени, они занялись другим: растягивали тесто тугими веревками, резали эти веревки на кусочки и скалками раскатывали их в круглые, тонкие, как бумага, сочни.
Юрий дал Сереже вместо скалки небольшую бутылочку-четвертинку, и малыш принялся старательно раскатывать свои сочни. Они получались у него неровные, он расстраивался, а Юрий утешал его:
— Ничего, ничего, друг, старайся — получится.
Ему нравилось, что мальчонка суетился, тоже хотел что-нибудь делать, таскать, подавать.
— Это конное мясо? — спросил он, показывая на загруженный поднос.
— Почему конное? — захохотал Юрий.
— Вот как его много, будто из целого коня, — объяснил Сережа…
Работа закипела: все гости вилками, ножами подхватывали мясо и ловко завертывали в сочни, лепили пельмени, похожие на пухлые уши, и укладывали их рядками на железные противни, посыпанные мукой.
Шумные разговоры, шутки, смех. Это была не работа, это уже началась вечеринка, хотя еще и не выпили ни единой рюмки. Не полагалось. Должны же родные увидеть друг друга трезвыми глазами, трезво поговорить, узнать о жизни каждого.
— Значит, последние деньки доживает твой дом, сватья?
— Последний нонешний денечек! — весело откликнулась мать. — Сегодня вроде как проводины.
— А не жалко? Почитай, вся твоя жизнь в нем прошла.
— Да ну его к лешему! Одна печка замучила. Дрова доставай, топи, воду таскай из колонки, тротуары долби, снег ворочай…
— А чего ты хорошего в коммунальном доме нашла? — раздраженно спросил дядя Иван.
— Вот тоже сказал! — всплеснула руками мать, — Да там же все удобства! Тепло, светло, горячая вода, ванная и другое прочее.
Дядя Иван иронически хмыкнул. Его уже «снесли». Но он обменял с кем-то новую квартиру на частный дом. Тот стоял на окраине, где строек не было.
— А чего хорошего в этих твоих частных курятниках? — рассердилась мать.
— Тут я сам себе хозяин. Огород, куры, животина всякая. А эти ваши хоромы оставляют с одной голой зарплатой. Не больно-то на нее размахнешься. А у меня всякая овощь своя. Ты вот бегала за мясом на базар, а моя благоверная не побежит.
Дядя Иван всегда держал трех-четырех свиней. Он возил для них отходы из столовой. Задыхающиеся от пудов сала, яростно-жадные, все тупо сокрушающие, они зычно хрюкали в амбарушке.
Тетя Аня запричитала:
— Да зачем они нам? И когда этому конец будет? Зарабатываешь ты хорошо — чего еще надо?
— Какой там заработок! — рассердился дядя Иван. — А тут — свое мясо. И себе, и на базар идет. Корм дармовой.
— Они не отходы жрут, они, проклятые, всю мою жизнь сжирают!
— Белоручка ты, вот что я тебе скажу! Будь оборотистой бабой. Я хочу быть независимым от разной там зарплаты, от начальства, а со своим хозяйством чихал я на них.
На пухлой тете Ане зеленая фуфайка. Фуфайка бросала на ее лицо зеленый отсвет. Была тетка безвольной и безгласной, и Юрий жалел ее.
Вот эта первая часть вечеринки Юрию нравилась. Все дружные, добрые. В кухне гудит огонь в плите, на ней кастрюли, а в них запевает вода. Мать то и дело уносит во двор, на мороз, противни с пельменями.
— Живем в одном городе, а видимся раз в два года, — сетует она.
— Что же поделаешь, Груша, — кротко откликается тетя Аня, с зеленым лицом, — жизнь такая суматошная пошла. Поразбросала всех. Каждый по уши утонул в своих заботах.
Тут заговорили, зашумели все родственники:
— У каждого работы по горло!
— Да и городище вымахал такой, что и не завернешь по пути, словечком перекинуться.
— А молодые и вообще стали забывать о родных, тянут в разные стороны!
— А где твой Петька-то, Алексеевна! Чего не пришел? — спросила тетя Аня у свояченицы.
Алексеевна, иссохшая до костлявости, изработавшаяся, морщинистая, только темной рукой махнула:
— Я сама-то вижу его раз в месяц! Связался с этими своими лыжами, чтоб им пусто было, и носится с ними, как дурень с писаной торбою. Парню уже пора жениться, а он все тренируется.
Валерий хохотнул, дескать, темнота, а еще туда же. Сам он ничего не делал, сидел около швейной машины и, явно скучая, листал журналы мод. Красным свитером он выделялся из всех ярким пятном.
Тетя Надя глянула на Валерия проницательно и насмешливо.
— Как твоя матросская жизнь протекает? — спросит, у Юрия дядя Иван. — На Оби живешь — стерлядку-то хоть видишь? Привез матери?
Юрий с Женькой засмеялись.
— А какая она, стерлядка-то? — спросил Юрий.
— Эх, вы, недотепы! Жить на реке и рыбы не видеть! Да сунь любому рыбаку пол-литра — вот тебе и стерлядка будет.
— Еще чего не хватало, — нахмурился Юрий.
Теперь тетя Надя внимательно посмотрела на него. Пальцы ее ловко и быстро лепили пельмени.
— Родитель! Они же романтики, — воскликнул Валерий. — Корабли, алые паруса, тайга, открытие века — сибирская нефть!
— Вот это верно ты сказал, — согласился Юрий. — Все это красота!
— А с чем ее, эту красоту, едят? — загремел дядя Иван. — Вот наше чадо тоже воротит нос от работы, которая может кормить, — кивнул он на Валю. — Театр, видите ли, ей понадобился!
Валя покраснела до слез, губы ее задрожали. Она не смотрела на отца, раскатывала сочни.
— А что же здесь плохого? — вступился Женька. — Театр — это здорово!
— Да там и на хлеб-то с кашей едва заработаешь. Узнавал я про их зарплату… А потом, артистка — это же… Ух, какая должна быть! Сокрушительная! А наше чадо… Ну, какая из нее артистка!
— Дядя Иван! — рассердился Юрий и нечаянно смахнул на пол скалку и стопочку сочней. Сережа испуганно смотрел на него. Валя вскочила и убежала в Юркину комнату. Дядя Иван, шевеля колючими щетками рыжих бровей, тяжелым взглядом уставился на Юрия. Тот ответил таким же взглядом, Валерий сосал сигарету, насмешливо разглядывая двоюродного братца.
— Это вы уж слишком, Иван Ефимович, — серьезно заметила тетя Надя. — Я не уловила разумности в ваших словах.
— Хватит вам, сродственники! — вмешалась сухопарая Алексеевна.
— Будет!
— Нашли о чем спорить! Теперь молодые умнее старых.
— Не выпили еще, а уже…
— Будет тебе болтать, завел свою музыку! — прикрикнула Агриппина Ефимовна. — Пойдем, Юра, пора уже варить. Катя, Дуняшка! Прибирайте стол.
Женька и Юрий вышли в жаркую кухню с грудой посуды на столе. К ним прибежал Сережа. Его мордашка, руки, грудь, коленки — все было в муке. Он притащил упавшие на пол сочни и скалку.
— Я вот как возьму эту скалку-палку, да как дам ему по затылку, — заявил он, заглядывая в лицо Юрия.
— Такие и полена не почувствуют, — проворчал Юрий, стряхивая с мальчишки муку; вытащив из кармана платок, вытер ему мучные нос и щеки.
В большущей кастрюле закипела вода. Со дна вверх густо, клубами, понеслись мельчайшие пузырьки.
Пельмени вспухали, готовые вывалиться из бушующих кастрюль на раскаленную докрасна плиту. Заработали поварешки, женщины плюхали пельмени в тарелки, тащили на стол. От пельменей валил пар к самому потолку. Небольшая люстра плавала в нем, точно кувшинка в тумане. Сдобренные уксусом и черным перцем, они так пахли, что, пожалуй, и мертвый ожил бы и потянулся к ним.
Все загомонили, загремели стульями, окружая стол. Появились бутылки.
— Ах, ты, милая, век бы тебя не видеть! — приговаривал дядя Иван, наполняя граненые стопки.
Юрий усадил Женьку и Сережку на конец стола, подальше от дяди Ивана, поставил им тарелки и тихонько сказал:
— Наворачивайте. Я сейчас Валюху приведу.
— Давай-ка, Серега, подналяжем, как мужики, только смотри, чтобы пузо не лопнуло. — Женька подмигнул мальчонке. — Но сначала отгадай: почему черная курица несет белые яйца? И почему у черной коровы белое молоко?
…Валя стояла у окошка, ногтем соскребала со стекла пушок инея. Юрий подошел, осторожно повернул ее к себе. Неумело, прямо пальцами, он вытирал слезы с лица Вали и ласково бубнил:
— Не надо, Валюха. Ну их к черту. Дыши ровнее. — Валя уткнулась ему в плечо. — Ты права. Ты, понимаешь, продолжай стремиться. Это и тетя Надя тебе скажет. Будешь ты актрисой, — чего там! Только по-настоящему готовься к этому. Так что — выше нос.
Валя вытащила из кармашка апельсинового платьица платок, зеркальце, вытерла лицо, привела в порядок свои волосы «цветом в осень».
— А если отец… Ну, понимаешь, терпи, что ли… — Юрий не знал, что и посоветовать. — Не тот он человек, чтобы… Как тебе сказать… Ну, не пойдет он на оперу или на балет. Нельзя его представить с книжкой стихов в руках…