Ну, ладно, — ведь впереди-то у нас не асфальтированная дорога и не сплошные праздники.
Ну, люди, то ли перезимовали мы, то ли нет? Не знаю, не знаю. Как же осмелишься сказать, что мы уже миновали зиму? Как поверить в это? Еще только март месяц — иногда самый страшный месяц; не знаю, не говорю. И теперь может завалить нас по пояс снегом. Как бы не пришлось нам и вправду пустить в дело свои ножи… (Тьфу, тьфу, этого я не сказал, и не думал…)
Вы, видимо, заметили, каким я стал в последнее время. Встретился мне старик Санал и спрашивает: «Что ты сделался как отшельник?» А что вы думаете? Все сено беспокоит, конечно, сено. У нас осталось всего семьдесят зародов. Что с ними делать, товарищи, как поступить? Ведь этого сена хватит полизать нашему скоту самое большее на три дня. А ведь у нас еще рогатый скот — вот где обжоры ненасытные. Если бы у нас были одни овцы, тут нечего бы и голову ломать. Вопрос стоит так: раздать это сено сейчас или есть его только глазами? А скот у нас отощал! Отощал, товарищи, отощал — боюсь, боюсь. Вот теперь бы чуточку подкормить. Иначе может начаться падеж. Но если сейчас им раздать последнее… ведь сами знаете, кто же осмелится сказать, что весна будет хорошей, здоровой. А как повалит, закружит, а тут ягнята твои новорожденные, одетые, как говорится, голышом, а овцы — только что окотившиеся, ослабевшие, тощие!.. Это вы сами решайте, товарищи, сами думайте.
Скоро земля наша оттает. А из наших сорока тракторов пятнадцать не отремонтированы. Куда это годится, куда? Что делать, что? Как быть, как? Не знаю, люди, не знаю! Всю зиму трактора подвозили сено, дрова, пробивала дороги — вот почему у нас не было возможности ставить их на ремонт. А вспахать нам нужно пять тысяч гектаров. Если бы в прошлую осень вспахали половину этих полей под зябь, как бы теперь было легко. Да что зря говорить-то: если б чабан осенью увидел пашущий трактор, то лег бы под него — ведь пастбищ нет, нет!
И еще. Мы, товарищи, каждый год выделяем трактора и людей, чтобы вывозить навоз на поля. Работа начинается, а там смотришь — приостановилась. Что поделаешь: как увидишь снег, все мысли устремляются к скоту. А земля у нас постарела, товарищи, отощала. Если и дальше пойдет так, то у нас скоро не поля будут, а пески, пустыня. Мы не должны допустить этого, мы за землю отвечаем. Как бы не получилось, что грядущее поколение станет плевать на наши могилы. Сейчас ту бригаду, которая вывозила навоз, нужно восстановить и не отвлекать ее даже на пожар. А навоза у нас горы, горы!
Теперь об окоте овец. У нас будет котиться больше двадцати тысяч овцематок. Тут всевозможных вопросов, которые нужно обсудить и разрешить, столько, что голова кругом идет. У некоторых чабанов по восьмисот овцематок, а у Суркаша даже около девятисот. Значит, надо их разделять. А вот как их разделять? Куда? Кто будет их пасти? И притом некоторые отары стоят в таких местах, где нет воды. Зимой они ели снег, а снег скоро сойдет весь — их куда девать?
Подумайте, если допустим падеж, у нас не будет дохода. Ягненок — это не ягненок, а золото. Только собери и сохрани. А то зачем кормили столько скота зимой, отдали столько силы, денег?
Необходимо позвать на помощь школьников. А без них нам остается только поднять руки и ложиться на бок. Ведь все мужчины будут заняты весенне-полевыми работами. А эти чьи дети? Наши, свои. Детей с ранних лет надо приучать к работе, прививать им любовь к земле, к скоту. Это не игра, — здесь вся наша жизнь. Кто нам заготовляет столько сена, когда летом взрослые с овцами? Дети. Кто помогает при окоте овец, при стрижке, при купании от чесотки? Дети. Кто очищает наши покосы от хвороста и кто зимою рубит акации на корм скоту? Опять дети. Уже теперь они должны понимать, что мы без них, как без рук… — Вот к чему я прихожу в последнее время. Если ребенок никуда не выезжал из нашей деревни, то он, когда увидит новорожденного склизкого ягненка, тут же бросается к нему и берет на руки, А те дети, которые хотя бы год проучились в аймаке или в городе, те постоят, подумают, а потом — только кончиками пальцев. Разве допустимо такое? Наши дети, как их родители, цепки и выносливы на работе, а вот съездят куда-нибудь… Подавай им выходные да ограниченный рабочий день. Что делать, люди, что?! Если каждый из нас так будет?.. Как тогда нам справляться с делами, на кого нам рассчитывать? Раз жизнь наша такая, люди, раз работа такая! Посудите: двое — муж и жена — круглый год пасут тысячу овец. И эти двое ведь не только овец пасут. У них по восемь-девять детей… Земля наша суровая, высокогорная. Думаете, это просто, — выкормить, сохранить столько скота при таких длинношеих крепких ядовито-морозных зимах? Ведь все против скота: и ограниченные пастбища, и снег, и гололедица, и ветры, и морозы, и зверь, и птица хищная, и, под конец, наша недисциплинированность и лень. И все это нужно преодолеть!
Какие люди нам нужны, товарищи? По-моему, будущий настоящий животновод растет в юрте Чекурашева Чон. Раз приехали мы на его зимовье, в подсосный гурт, а там никого. В избе плачет карапуз трех или четырех лет. «Что плачешь, молодец?» — спрашиваем. Отвечает — не разобрать ладом, языка у него еще нет, но будто бы: «Телята мои голодные». А что делать, пустили мы телят к коровам. И вот что: шестьдесят коров — и это, с палец, дите, оказывается, знает, от какой коровы какой теленок. Подведешь теленка под чужую корову, — он заревет. Вот какой мальчонок! Если скот уже теперь вошел в его сердце, значит, из него выйдет настоящий человек.
Теперь еще одна забота подходит. За последнее время мы построили, двухэтажную среднюю школу, ремонтную мастерскую, теплый гараж для автомашин. А зерновой ток полностью механизировали. Только в прошлом году срубили для чабанов восемь изб, пятнадцать бань. Специалистам и учителям сдали столько квартир. И хороший у нас народ в селе: не ждет, пока колхоз построит ему квартиру. Это, считается, не мужчина, если он не построил себе дом. Много строим, товарищи, но если сравнить с тем, что нам еще необходимо, это мало, мало! Нынче нам предстоит строительство Дворца культуры. Надо достроить детсад, больницу, магазин, общественную баню… Чего только нам не нужно? А дорога?.. Стоит только подумать о восьмидесяти чабанских стоянках, о дойных гуртах, о тамошних избах, скотных дворах, кошарах! Работы много, много! А со строительством тоже не игра. Трудно, товарищи, трудно! Ну, лес свалить, ну, в пилораме пропустить, это ладно. А ведь нужно цемент, шифер, гвозди… да мало ли что?.. Эх, видите, поседел вместе с этим проклятым цементом. В конце концов пришлось пойти в облисполком и отказываться выходить оттуда. «Или я — или цемент». Вот и все! Дали хоть немного… Вот иногда думаешь: почему нам нужно так много строить? А вы вспомните, что было лет сорок назад в этой долине, где стоит наша деревня. Ведь поле было здесь для скачек — байга!
Работы, товарищи, много… Забот много…
В такое ответственное время обеспечивать бы людей всем необходимым. Но торговля у нас никуда не годится. Сколько можно звонить в аймак? Торговля переступила через черту, дальше некуда! Не знаю, товарищи, не знаю: когда с нас спрашивают молоко, мясо, шерсть, то за холку трясут, а когда нас обеспечивать, — у кого спросить?
Теперь я хочу пожаловаться вам на свою жизнь. Вот живу и удивляюсь, люди. Может, перевезти мне свою избу в аймак? Ведь одинаково: что сюда приезжать на работу с аймака, что отсюда ездить в аймак. Каждый день — в аймак: то — одно, то — другое, то просто вызвали. Чуть что — в аймак. А там, смотришь, ходишь в области, а там ты где? Оказывается, уже в крае, в Барнауле, за два дня езды отсюда. Разве можно так? Кто в этом разберется? Разве хорошо, когда от работы отрывают? Не скрою, товарищи, иногда дома чувствуешь себя как в гостях…
Сердце ноет… Ведь работы, товарищи, не уменьшается, а наоборот…
Товарищи, не пренебрегайте весною. Как бы она не обернулась для нас труднее зимы. И как бы мы не остались без половины скота, который с таким трудом увели из ее когтей. Всех, кто живой на селе, необходимо послать на окот овец. Закрыть все учреждения и колхозную бухгалтерию. Нужно поговорить со стариками, со старухами, — хоть чай вскипятят, за ребятней поглядят, и то помощь. О, кудай! Как бы не допустить падеж молодняка. Тогда как жить на этом свете, куда лицо и глаза девать?
Ну, товарищи, вот что хочу сказать в конце: не побоимся работы, как бы она ни была тяжела, как бы ее ни было много. Почти сто коммунистов и полтораста комсомольцев, — если поднимемся, весь народ пойдет за нами! А народ наш работящий, стойкий. Мы люди без пупа — все нам под силу! Как поднялись да засучили рукава, так уж не различаем ни дня, ни ночи, и пока не пересилим работу, — не присядем на землю. Вот какой мы народ. И тогда доход наш увеличится, трактора наши и машины умножатся, стройки наши ускорятся, жизнь наша станет еще богаче, привлекательнее. Карманы наши нагрудные оттопырятся, товарищи. (Ну, это я шучу, нет, нет, и не шучу.)
Не будет ошибки, если сказать, что пришли в эту долину в чем мать родила. И что же? Посудите вот по словам нашего старика Кылыра: «Нынешние дети — дети этих Советов — все, как на подбор, высокие, упитанные, и нет среди них такого, как я, — заморышки с вершок, который будто попал под плевок бога-кудая», — так ведь он сказал?
Вот и все… Ох, эти семьдесят зародов! Как с ними быть? — скажите, люди, об этом, пожалуйста…
— Товарищи коммунисты, комсомольцы и актив села!
Наше сегодняшнее собрание проходит в такое время, когда наш советский народ, претворяя в жизнь свои решения, строит материальную базу коммунизма, — вот в какое время проходит наше собрание. Подумайте, люди, в какое время живем! Учение коммунистов движется вперед по миру, завоевывая умы и сердца все новых и новых людей. Советский народ перевыполняет полугодовой план. Как же человеку не радоваться этому. И мы, вместе со всем советским народом, тоже неплохо поработали.
Ну, товарищи, у нашего порога стоит и кукует лето. Собираемся праздновать День животновода и аймачный фестиваль. Конечно, нужно и попраздновать. А то что это мы: даже. Первое Мая пропустили. Но в то время, при тогдашней работе, разве могло прийти на ум такое.