Весенне-полевые работы, можно сказать, прошли организованно и в высоком темпе. Трактора наши не ломались, не простаивали в поле. Только у кого это… кажется, у Кара? — лопнул поршень, и трактор его простоял двое суток. Рабочую дисциплину никто серьезно не нарушал. Все делалось быстро, благодаря тому, что у нас есть такие люди, мастера своего дела, как Ортонул, Кемирчек, Берден и многие другие. Чего они не сумеют, не сделают? Да развались хоть весь трактор, лишь бы проволока была — свяжут, скрутят намертво, и опять за работу. Сами посудите: рядом в совхозе чуть ли не в полтора раза больше тракторов, чем у нас, а посевная площадь там побольше всего на тысячу гектаров; мы уже отсеялись, успели в баньке помыться, и пот наш высох, а им еще осталось посеять двести гектаров. Работать надо так, как мы, — упасть на поле, а норму перевыполнить. Работа нас кормит, работа одевает, дает радость! Пусты мы без работы, голы… Вот пораньше отсеялись, сейчас самим на душе лучше, спокойно…
А с окотом, по-моему, тоже все прошло организованно: ведь не зря же мы поднялись всей деревней, всем миром. Даже старушка Таан не смогла усидеть в своей юрте. А школьникам, детям нашим, — разве только поклониться им и шапку снять пред ними. Теперь нужно школе купить какой-нибудь подарок. Нет, нет, дело не в деньгах. Главное, то — что работали наши дети.
По-моему, да и по мнению специалистов, нынче из молодняка большой потери не было. Ну, зависело это и от «верха» — неба, погоды. «Верх» был как нельзя лучшим для нас. Под солнцем, в тепле и ягнята быстрее становились на ноги, и овцы-матери не бросали их. Но будет большой ошибкой, если все это мы отнесем только к заслугам «верха». Это плата за народный пот! И еще одна беда как будто миновала сейчас: овцы уже насытились первой зелени. А то, как заговорили там и тут о падеже, боялся я за худущих овечек — могли объесться с голоду.
А шерсть на овечках ныне хорошая. Обычно среди отары ходили облезшие овечки; теперь таких не заметно. Хорошо, что мы прошлой осенью, хоть и была она дождливой и холодной, все же не побоялись — выкупали овец от чесотки.
Постой, постой, как бы нам не перехвастаться, как бы нам не вздумать, что это мы — пуп земли. Осень покажет всю нашу работу. Как бы не оказалось, что мы бьем себя в грудь, едва чиркнув дочерна землю носиком плуга.
Вот идет у нас стрижка овец. Удивляюсь, люди, удивляюсь, что это с нами. Если будем стричь таким темпом, то до самого покоса не отвяжемся от овец. Нельзя так, нельзя. Где наша прежняя ударная работа? Время уже заканчивать стрижку, а мы даже до половины отар не дошли. Что это за прохлаждение, что это за игра? Подумайте! И запомните, товарищи, что значит стричь овечек: это не стрижка, люди, а снятие сметаны. Или засовывание денег в карманы! Даже и говорить не хочу… С завтрашнего дня всполошимся, встряхнемся, бригадиры и ветеринары пусть не уходят с этого двора! А где наши женщины — Дьеле, Арчын, Шине, которые раньше стригли по девяносто, даже по сто овечек в день? Да, они, оказывается, сидят нынче дома и отговариваются тем, что уже дотянули до «отставки». Почему бригадирам не поговорить с ними хорошенько? Ведь в такой работе, как стрижка овец, опыт набирается годами. Торопиться нам нужно, товарищи, со стрижкой. А то можем остаться без зерна. Ведь сейчас отары топчут засеянные поля! И покосы наши до сих пор под копытами! Какое сено получим мы от таких покосов? Побыстрей нужно в тайгу, под белки, на летние стоянки!
Тайга… белки… перекочевка… голова кругом пошла… Не вздумайте допускать, товарищи, в свои головы свободные мысли оттого, что лето, кругом зелень, тепло. Работы у нас не уменьшаются, а наоборот. Посудите: стрижка, перекочевка, строительство, ремонт дорог, подготовка техники к сенокосу, да еще нам предстоит праздник.
Перекочевать в тайгу должен весь колхозный скот. Возле деревни остаются только дойные гурты да две отары бракованных овец, которым не дойти. И все! Тот скот, который летом будет здесь, — для нас убыток! Сейчас некоторые чабаны выискивают всевозможные объективные и субъективные причины, чтобы не кочевать в тайгу. Нет — этому! Наши уши не слышат, глаза не видят — и все! Если кто не хочет в тайгу — пускай сдаст отару. Только вот у старика Серке создалось тут трудное положение. Жена и дети его болеют, лежат в больнице, да и сам он каждый день приезжает в деревню на уколы. А в тайге-то докторов нету, чтобы его колоть. Если отару его оставить тут, нам жалко покосов, а если сказать «сдай отару», то, знаете, — человек всю жизнь был возле овечек, да и желание у него не расставаться с ними. Ну, этот вопрос вы сами обсудите, товарищи. А остальных и слушать не будем. Пусть кочуют — все!
Завтра же нужно отправлять в тайгу бульдозер. Бригадиры уже съездили туда: оказывается, где на дорогу деревья попадали, где камней нанесло снежными лавинами. Эх, хотя бы до Черного притора пробить дорогу, а дальше соль и все остальное можно увезти и на вьюках. Снег там, говорят, сошел недавно, зелень только появилась. Но пока мы добираемся туда, она, эта зелень, будет нам как раз — долго ли вытянуться таежной зелени. Только нужно торопить кочевку, торопить. Нам и день дорог. Но опять… Как решить это?.. Не нахожу, люди, места себе от своих мыслей: как угонять и какие отары? Если быстрее постричь валухов и погодков, так на них еще шерсть не подошла, и это нам большой убыток. А если гнать уже постриженных овцематок, то кто же предугадает эту погоду: может резко похолодать, дождь пойдет пополам со снегом или даже град, а ягнята наши еще не окрепшие, а овцы остриженные, голые — скосит ведь их, скосит! А здесь в зимовках есть кошары — если что, можно спастись в них. Вот и ломай голову — как лучше!
Заработки тех, кто яйлюет в тайге, увеличим. В местах четырех поставим радиоприемники. Откроем штучный ларек. И фельдшерам, и ветеринарам, и агитаторам так и накажем, чтоб находились в белках неотлучно. И я нынче там обязательно буду. В прошлом году не смог — сенозаготовки, строительство да еще на совещание вызвали на какое-то…
Теперь, товарищи, о празднике. Мы, правление, так решили: передовикам дать премии в сумме девяти тысяч рублей, заколоть для народа десять лошадей и столько же коров, послать в город машину за жигулевским пивом. А скакунов у нас уже полмесяца как готовят к байге. За ними смотрят опытные старики — Сарыкой и Кыйгаш. Аймачная байга тоже приближается. Не осрамиться бы нам на скачках! Как нам тогда называться корболинцами? Как позор такой стерпеть?
Кто силен, кто ловок, кто легок на ногу — готовьтесь. Победителям — премия. Бригады строителей, грузин и гуцулов, тоже готовятся к соревнованиям. Хотя в прошлом году и перебороли мы их, но в этом году — не знаю. И концерт тоже будет. Эх, этот концерт… В нашей такой большой деревне нет человека, который бы тянул ладом не то что баян, но хотя бы гармошку. Куда это, товарищи, годится! Вот мы уже начали строить дворец культуры, а кто там работать будет? Значит, надо посылать людей на учебу. Настало время подтянуть культуру повыше. А то как бы не вышло, будто мы работаем только для того, чтобы наполнить свой живот. Работал человек весь день, вечером вернулся домой, поужинал поплотнее, а после вздохнул глубоко: «уф-ф!» — и боком на кровать. Как бы вся деревня не уподобилась такому человеку… Ну, а концерт будет, хотя и на сухую, без музыки.
Праздник проведем все там же: в подлеске Каменного Носа. Со всего аймака автолавки вызовем, людям денег раздадим. Но только, товарищи, хорошо и организованно проведем праздник. Помните, как в прошлый праздник Элбире искала своего мужа: «Ой-уй, люди! Выведите меня на след этого беглого Дьозулая! Его самого мне и за плату не надо, мне нужен костюм на нем, суконный, синий, в цене полкоровы. Ведь испачкает он тот костюм или оставит где, и его сжует скот или разорвут собаки. Ой, дура я, надо было привязать колокольчик на шею этому Дьозулаю, когда он отправлялся на этот бестибал…»
Ну, товарищи, вот так: лето есть лето, но зима у нас спросит, чем мы занимались летом. Мы, товарищи, предварительно подсчитали, и у нас, оказывается, есть уверенность, что мы и в этом году перевыполним все свои планы и обязательства. А в том случае… да что говорить-то, все ясно. Только не потеряем темп работы, только из-за какого-то просчета не допустим падеж скота. Ээ, как бы не сорвалась с нашего крючка рыбина, почти вытащенная на берег…
Вот и все, как говорится, опросталась моя сума…
Перевод с алтайского Д. Константиновского.
Николай Калитин
ОСУРГИНАТ
Не любит старый охотник Ефим Камыргин вспоминать о своем возрасте, считать уплывшие в прошлое годы. Потому и вопрос — «Сколько лет тебе, отец?» — заставляет его невольно вздрагивать. Даже не сам вопрос, а следующая после ответа реакция спрашивающего — то восторженное удивление, то участливо-жалостливое покачивание головой, а то и плохо скрытая мысль: зажился, мол, в этом мире старец… Не очень все это приятно, тем более что сам Ефим думает по-другому: хотя усы и борода его могут соперничать по белизне с горностаевым мехом, — рано еще ему вешать ружье на сук. Нет, немало он еще поездит и побродит по притокам любимой Лютенги — речки, с которой связано и детство его, и юность, и вся остальная жизнь. Особенно не хочется уходить теперь, хотя и появилась надежная ему замена — надежда и отрада внук Гриша. Прямо на глазах становится уважаемым в совхозе охотником, со своим почерком, своей твердом жизненной тропой. Его, Ефима, школа. Вот и тянет лишний раз в тайгу — полюбоваться на внука, а порой, глядишь, и совет какой дать, подсказать что. Главное, что не останется теперь без хозяина Лютенга, продолжит Гриша дело Ефима Камыргина, дело, предками завещанное и на совесть исполняемое. Что ни говори, а утешил внук под старость, утешил…
Длинным мамутом[10] тянутся мысли Ефима, под стать извилистой сокто[11]