— Санька, видишь, — Мефодька снова затараторил, — Амеля-то коньки может откинуть в самолете. Подлечиться бы… Там же у лих сухой закон, флакушечки и тормозную жидкость придется пробовать…
— Не мельтеши! Узнаем про самолет, а там покумекаем, — Санька сам болел.
Из диспетчерской появился Илья. Подошел к ним, чуть улыбнувшись, поздоровался:
— Через полчаса летим.
— Дмитрич! — Санька взял под руку директора и отвел в сторонку. — Дай нам под аванс…
Илья сразу понял. Расстегнул большой обшарпанный портфель и достал бутылку.
— Не бегайте никуда, а то опоздаете.
— Дмитрич! Все будет в порядке, И дворец тебе отгрохаем!
Через минуту ожившая компания вывалила на высокое крыльцо деревянного вокзальчика, спустилась на шаткий тротуар и завернула за угол.
— Мировой, видать, мужичок-то, а? Понимает нашего брата, — почти сиял Мефодька.
— Эвенки все простые, хоть охотник, хоть начальник, я с ними всю жизнь живу, — высказался Амеля.
— Хэ, ты, что не знаешь, что у нас с Санькой предки были эвенками? У нас в верховьях Тунгуски все русские перемешаны с эвенками, верно, Санька?
Но Санька не стал отвечать Мефодьке. Открыл зубами головку бутылки и заговорил:
— Но, братцы, смотрите! Он мне сказал: «Командовать бригадой тебе», — Санька поднял палец кверху, — поняли?
— Ну, Сань, ты знаешь нас. Пить так пить, пахать так пахать…
— То-то, братцы. Ну, как говорится, с богом!..
Илья привел новую бригаду в избушку старика Гиндымы, который со своей старухой, как и многие старики, летом предпочитал жить в чуме на другой стороне озера. Завхоз Егор принес им полтуши мяса дикого оленя. Два дня отлеживалась, приходила в себя эта ватага, Илья было уже начал сомневаться, не дал ли маху с этими бичами, как сразу же стали их называть на фактории, его строителей. Но на третий день они дружно протопали на край фактории, притащили сюда балок для инструментов и затюкали топорами. Работали без выходных, в любой день по всей фактории разносилось жужжание электродрели, стук топоров, голоса. На удивление всем бичи бойко подвели под крышу недостроенную кухню и принялись за склад. Илья сам слазил на крышу — хорошо ли утеплили потолок, остался доволен. «Молодцы, эти бичи-то, — похвалил он про себя, — наши-то так строить еще не умеют».
Правда, в работе вскоре получилась заминка, подтвердившая данное им прозвище бичей. Загуляли. У Амели случился день рождения, и бригада, заказав ящик водки из Туры, два дня в усмерть гуляла. Кричали, пели, потом на всю факторию матерились, побили за что-то Мефодьку Фаркова. Отлежавшись снова, как ни в чем не бывало, работали. И вот опять день рождения, теперь будто бы у этого, побитого блатняги, Мефодьки.
Вышел из конторы Илья, а на улице такая благодать — денек разгулялся куда тебе с добром. Яркое солнышко улыбалось во все свое лицо в просторном небе, над факторией, над озером, широко раскинувшимся между двумя большими хребтами — Шаманским бубном и Лосиным горбом. Из домишек, из чумов повылазили люди, сидят на травке. Кое-где прямо на улице разожгли костры, около них копошатся женщины, тут же рядом ползают голозадые ребятишки. Собак не видно — хитрецы, все попрятались в тень. Лишь олени да ребятишки — школьники нарушали эту благословенную тишину: брякая колокольчиками, щелкая ногами, бегали олени от проснувшихся паутов, да с озера раздавались крики ребятишек — купались, черти, в ледяной воде. Не много таких деньков отпускает природа Северу, радоваться бы в такой день, а не ругаться. Не любил ругани Илья, да и не умел он этого делать. Из своего в общем-то нехитрого жизненного опыта он сделал вывод: руганью и криком ничего путного не добьешься, а вот на доброе слово люди чаще всего отзываются взаимностью.
Встретился маленький мужичок Коля Анкоуль, родия Семена. Илья про себя усмехнулся — мало на фактории людей без прозвищ и разных кличек. С чего бы это? То ли оттого, что полно однофамильцев, а различать как-то надо, то ли еще по какой причине, но клички и прозвища очень точные. Коле уже перевалило за пять десятков, скоро на пенсию, но для всех он — Колякан, то есть малыш Коля. А все верно: маленькая собачка всю жизнь щенок.
— Бэе, помоги разогнать балок. Мы с тобой вон какие лбы, быстро они у нас забрякают ногами, — пошутил Илья.
— Я не милиционер, — важно сказал Коля.
— Пойдем, пойдем, Семена уведешь домой. Пьяный, говорят.
В балке, оказывается, их увидели издалека — в открытую дверь. Повыскакивали оттуда, как зайцы, и — за балок. А там, кто прижимаясь к земле, кто ползком, прячась за кустами тальника, дали тягу к озеру. В балке остались только двое: на грязном полу среди щепы, пустых бутылок и окурков, пьяно сидя качался Семен и рядом с ним топтался, что-то втолковывая, Мефодька.
— Семен, а Семен, ты про собольков-то, того, не брякни, слышь…
— Не-е… Я про соболя никогда… Ты хороший друг, выпить дал, теперь друг мне.
«Вот на что пьет Семен. Надо будет разобраться». Илья придал своему темному лицу суровый вид и вошел в балок.
— Ну что, бэе? Что-то долго тебя рожали, — обратился он к Мефодьке.
— А что я сделаю, — затараторил невинно Мефодька, разводя руками, — не буду же я их выгонять, верно?
— Давайте по домам.
— А куда я?.. Меня в эту камеру… Ээ… в этот балок переселили. Здесь моя квартира. Бичи в общаге дерутся, ну их к лешевой матери, — Мефодька пьяно потоптался и на всякий случай выпрыгнул на землю.
— Не буду же я их выгонять, верно? — повторил Мефодька для Коли. Но тот промолчал. Семен все еще, сидя, качался. Была у него, пьяного, такая привычка.
— Семен, — Илья взял его за руку и, потянул, — иди домой.
— Никуда не пойду, — Семен открыл глаза.
— Пойдем, — Илья потянул сильнее. Семен уперся. Маленький Илья обхватил его сзади и приподнял, но тот расшиперил ноги и зацепился за трехногий стол. Загремели кружки, банки, бутылки.
— Бороться хочешь? Давай! — Семен шустро крутанулся и, как медведь, облапил директора. Началась возня.
— Меня не возьмешь! — хрипел Семен.
Илья тоже стал жать Семена к стенке, и тот опять что есть сил уперся, и тут, рванув на себя, Илья бросил его в угол. Семен, взбрыкнув ногами, мешком свалился на чей-то полушубок и остался лежать.
Илья постоял, раздумывая, а потом выпрыгнул из балка и загремел железной щеколдой, которой запиралась дверь.
— Семен, я передумал. Мы запрем тебя здесь, чтобы ты больше никуда не шлялся. Считай, что попал в кэпэзэ.
Илья хлопнул дверью, но запирать не спешил, просто поддерживал рукой. И тут же, оттуда на дверь навалился Семен. На это и рассчитывал Илья.
— В жизни не сидел в кэпэзэ и не буду! — запыхтел Семен, — это у Лунохода в Туре кэпэзэ гостиница…
Илья еще для вида поупирался, потом отпустил дверь — и Семен вывалился на землю.
Колякану с Мефодькой стало смешно.
Со стороны стройки подошел бригадир Санька Софьянников. Трезвый.
— Что тут происходит?
— Тебя хотел спросить. Что-то долго Мефодия рожали, — Илья посмотрел на бригадира.
— Его вообще не надо было рожать. Дмитрич, не беспокойся. Завтра начинаем работать и никаких больше праздников.
В последнее время Саньку было не узнать. Ходил серьезный, задумчивый, не пил.
— Дмитрич, хочу поговорить с тобой.
— Говори.
Санька посмотрел на Мефодьку, помолчал, раздумывая, и заговорил:
— Слыхал я, механизаторы тебе нужны.
— Нужны.
— Возьмешь меня?
— Трактористом?
— У меня широкий профиль. Даже корочка есть.
— Что ж ты молчал-то! — посветлело темное лицо директора. Саньке он начинал верить, выдел его работу. — А я уж в Туру собирался лететь.
— На Кланьке женится, — сообщил новость Мефодька.
— Да? — радостно засиял Илья.
Что ж, действительно новость. И добрая притом. То-то Санька в магазин зачастил, значит, к Клавдии Ивановне ходил.
Но Санька, словно ничего не слышал, продолжал:
— Как на духу говорю тебе, Дмитрич, нравится мне у вас. Просто здесь, без всяких хитростей жизнь. И природа чудная, легко дышится.
— Скажи, Кланька охомутала, а то — природа чудная, — усмехнулся Мефодька. — Визжать еще будешь…
Санька сверкнул глазами:
— Не мельтеши! Закончим звероферму и — катись отсюда, понял? Не нужен ты здесь… — И решительно обратился к директору: — Дмитрич, вот что: дай-ка мне этих, как их, Лунохода с Хулиганчиком, заставлю заплот строить для фермы. Тут особого мастерства не требуется. Они как миленькие у меня будут, да и дела ускорим.
— Бери, бэе, хоть сейчас бери.
— Вот и хорошо. И больше не беспокойся, завтра начинаем работу. А потом я трактора поставлю на ноги. Когда я что-то захочу — злой становлюсь, но от своего не отступлюсь. А ты своими делами занимайся…
Чуть не перекрестился Илья. Воистину не знаешь, где потеряешь и где найдешь. Просветлело сразу в голове, легко стало, словно гора с плеч свалилась. Будет новая звероферма, оживут трактора, значит, сумеют навозить дров к детскому садику, интернату, а там можно будет залатать и другие дыры, хэ, пойдут дела. За нарушение всяких там инструкций, конечно, вкатят выговор, но это чепуха, главное, дела трогаются.
Илья бодро зашагал по тропинке к фактории.
Любовь Ненянг
НЕВОД, ПОЛНЫЙ СЕРЕБРА
Солнце уже и не глядело в окна домика стариков Пясей, стоявшего на высоком пригорке, на краю поселка. О том, что оно давно ушло, скрылось за бревенчатой стеной и до раннего утра не заглянет в окна — сначала в кухонное, а потом во все другие, — Пуйне поняла около часа тому назад. Она знает, что там, за дверями, кладовками и сенями ее дома, летнее солнце, пока они со стариками спят, будет в стороне от людских глаз чудодействовать: низко опустится, чтоб лишь чуточку, на какой-то миг, прикоснуться к земле, а потом тут же снова начнет подъем, все выше и выше, к самому потолку неба.
Не могла больше Пуйне сидеть и без передыху шить эти порядком надоевшие ей сегодня бокари. Встала, убрала тряпку, защищавшую платье от шерстинок, отряхнулась, потопала-пошаркала на одном месте ступнями летних ровдужных бокариков, чтоб не разносить по всему полу сор, аккуратно стала убирать шитье и мести пол.